«Я не вынесу этого, – думает Клэр. – Я ужасная мать. Я должна уметь противостоять им всем, не позволять давить на меня ради их удобства. Если девочки узнают об этом, когда станут взрослыми, то никогда мне этого не простят».

– Знаете что? – заявляет она. – Я передумала. Пожалуй, я все-таки пойду на ужин.

Женщины поворачиваются и таращатся на нее.

– О, – говорит Имоджен. – Кто же тогда присмотрит за детьми?

– Симона предложила. Правда, Симона? Ты ведь не против? В конце концов, у моего мужа действительно день рождения. – Она смотрит Линде прямо в глаза. – Я бы не хотела, чтобы ему было одиноко без меня.

Она бежит наверх переодеться, натягивает сарафан от Шанель и туфли на каблуках, которые станут настоящим адом на песчаной дорожке от парома до кафе. Брызгает на волосы спреем, прицепляет к ним искусственную косу на зажиме и делает высокую прическу в античном духе. Завитки спадают по ее длинной гладкой шее – Шону когда-то это нравилось.

Раньше он говорил, что своей изящной шеей она напоминает ему лебедя, скользящего по жизни, словно по прозрачной воде. «Я не буду надевать сегодня украшения», – думает она. Пусть Линда выглядит броско, вульгарно и старо среди молодежи и клиентов судоверфи, которые обычно ошиваются в этом кафе. В качестве последнего штриха она снимает дурацкие туфли и надевает вместо них балетки. Бриллианты, которые он подарил ей в день свадьбы, она оставит на завтрашний вечер, просто чтобы напомнить ему.

В кухне начинают действовать таблетки. Симона уныло сидит на одном из высоких стульев, руки между бедер, одна туфля болтается на носке. «Мне жаль, – думает Клэр. – Это не твоя вина. Тебя втянули во взрослые дела, и ты заслуживаешь лучшего. Но это моя жизнь, мой брак, и будь я проклята, если позволю, чтобы из-за жалости к тебе меня унижали в собственном доме. Я позволила запугать себя до такой степени, что здесь совершилось абсолютно безнравственное дело. Нужно, чтобы это произошло хотя бы ради чего-то».

Дети за столом молчат. Рты начали открываться, плечи опускаться, а Иниго положил голову на одну вытянутую руку. Фред зевает, и, один за другим, зевок проходит по группе, как волна по футбольному стадиону.

– Ты выглядишь великолепно, – говорит Мария, и ее тон очень добрый, такой, каким бы вы говорили с неловким подростком, которому предстоит первое свидание.

«Да пошла ты, – думает Клэр. – Теперь уже поздно притворяться моей подругой».

– Пора спать! – радостно говорит она.

Тигги открывает рот, чтобы возразить, но мысль, какой бы она ни была, ускользает, не успев превратиться в слова.

Клэр идет к двери в патио и зовет сквозь сумерки: – Джентльмены? Дети готовы ко сну! Не поможете?

– Идем! – доносится голос из беседки.

Она оборачивается и смотрит на своих дочерей. Глаза Коко закрываются, и девочка резко вздрагивает, будто ей приснилось, что она падает.

Он извиняется и идет во флигель, чтобы посмотреть, как идут дела у детей. Остальные беззаботно веселятся, и никто, даже Клэр, особо не настроен проверять что бы то ни было. Это был напряженный вечер. Со времен его юности кафе с видом на серебристую воду и темнеющую глыбу острова Браунси похорошело, старое меню с пирожками и домашней стряпней из микроволновки заменили на более широкий ассортимент из рыбы, моллюсков и тирамису, но компания была не очень приятной.

Он до сих пор не понимает, почему Клэр, весь день упрямившаяся, вдруг решила поехать с ними, хотя так демонстративно беспокоилась за детей. Вместо того чтобы флиртовать с любовницей, пока ее сожитель упивается виски с колой, Шон вынужден был наблюдать, как эта любовница пикируется с его неряшливо одетой женой, словно они вообразили себя Бетт Дэвис и Джоан Кроуфорд. А теперь Клэр держится рядом с Линдой, как прилипала, и Шону уже вряд ли удастся побыть с любовницей наедине. Ему хочется выкурить сигару и посидеть в одиночестве, и дети – самый подходящий повод.

Жалюзи и ставни на окнах закрыты, но сквозь щели просачивается тусклый свет. Он стучит в дверь и слышит движение внутри. Тень падает на стекло, и Симона открывает дверь.

– О, привет, – шепотом говорит она. – Вы вернулись. Хорошо провели время?

– Неплохо, – отвечает он. – Конечно, тебя не хватало. Я принес тебе бокал игристого и кусочек потрясающего шоколадного торта.

– Ох. – Симона краснеет до корней волос, как будто он преподнес ей бриллианты.

«Ах, молодые девушки, – думает он, – так радуются даже самым маленьким знакам внимания. Вот бы мои двое были такими. Кажется, они вообще ничего не ценят».

– Спасибо, – лепечет Симона, и ее ресницы бьются о щеки, как мотыльки. – Это так любезно.

– Ерунда. Просто мелочь, учитывая, как ты нам помогла. Как дети?

– О…

На мгновение кажется, что она совсем забыла о детях. Оглянувшись, она открывает дверь, чтобы он сам увидел шесть маленьких тел, которые неподвижно и безмолвно покоятся на надувных матрасах, словно средневековые церковные надгробия, высеченные из камня. В комнате пахнет газами и лосьоном для загара.

– Они в порядке. Ни звука за весь вечер.

– Великолепно, – говорит он, – великолепно. А ты как провела время?

Она сияет.

– Я в порядке. Читала книгу и посмотрела несколько видео на YouTube.

На ее шее висит пара наушников, и Симона крутит один из них, чтобы показать, как ей удалось посмотреть видео бесшумно.

– Ты что-нибудь ела?

– Я перекусила бутербродом, – отвечает она, – но я не хотела оставлять их надолго, вдруг кто-то проснется.

– Очень разумно. Но я уверен, что в этом не было необходимости. Кто-нибудь из них вообще двигался?

– Ни звука не было.

Он чувствует прилив великодушия.

– Ну, выходи и подыши свежим воздухом вместе со своим тортом, – говорит он ей. – Я собирался немного посидеть в беседке, может, составишь мне компанию?

Симона практически трепещет от счастья.

– Конечно, спасибо.

Здесь прекрасная и мирная атмосфера. Из кухни до них доносится шум голосов, еле слышный, как и шум моря. Ночь просто идеальная, земля еще теплая от дневного зноя, ветерок слабый и мягкий. Симона безмятежно сидит рядом с ним, не ворчит, не требует его внимания, излучает удовлетворение, потягивая шампанское. Торт упакован в контейнер с пластиковой вилкой, она открывает его, пробует и вздыхает от удовольствия.

– Вкусно? – спрашивает он и зажигает сигару, когда она кивает.

Он кладет свободную руку на спинку дивана и закидывает ногу на ногу. Несмотря на тяжелый вечер, Шон чувствует себя наполненным гармонией и радостью жизни. «Если бы, – думает он, – все общение с женщинами было таким легким. Что-то происходит с ними, когда они взрослеют. Будто не могут удержаться, чтобы не озлобиться. Если бы только они могли навсегда оставаться шестнадцатилетними – совершеннолетними, в отличие от Симоны, но такими же милыми, покладистыми и благодарными».

– Хотите попробовать?

– Нет-нет, я за ужином наелся до отвала. Наслаждайся.

Симона откусывает еще два кусочка и с сожалением отодвигает контейнер. Пьет шампанское и отмечает, какое оно приятное.

Он спрашивает:

– Это же не все, что ты собираешься съесть?

– Очень вкусно, – говорит Симона, – но очень сытно.

– Ты же не озабочена своей фигурой? – подтрунивает он.

– Нет-нет, – говорит Симона, но в полумраке кажется смущенной. Возможно, она просто не хочет показаться жадной; а возможно, это действительно озабоченность своим телом.

– У тебя прекрасная фигура, – галантно говорит он. Прихлебывает виски и добавляет: – Держу пари, что за тобой по пятам, как утята, следуют целые стаи парней.

Она опускает взгляд, и волосы падают ей на лицо.

– Не совсем так.

– Да ладно, – поддразнивает он. – За такой красоткой, как ты?

Она снова поднимает на него глаза.