– Хорошо, – говорит она, – тогда расскажи мне все своими словами, и посмотрим.

«Посмотрим?» Я отрываю взгляд от дороги, чтобы взглянуть на нее. Она спокойна и абсолютно невозмутима. «Ладно, – думаю я. – Непохоже, что мне удастся сменить тему». Вздыхаю и начинаю с самого начала.

– Ну, это был пятидесятый день рождения отца. Ты слышала о местечке под названием Сэндбэнкс? Это в Пул-Харбор.

– Да, да, – говорит она. Она явно хочет, чтобы я перешла к сути, но я не собираюсь этого делать, не вот так просто. Если я собираюсь рассказать все, что знаю, ей нужно услышать то, о чем она просила: историю моими словами.

– Ладно. Это любимое место таблоидов, потому что где-то в девяностых годах Сэндбэнкс внезапно стал самым дорогим местом в стране в пересчете на квадратный метр. Без какой-то очевидной причины. Это пригородный песчаный карьер, который тянется почти через всю гавань, а в конце находится пристань парома, идущего в Пурбек. Раньше это было такое место, где отдыхали бухгалтеры на пенсии, и там стоял захудалый отель с песчаным пляжем, который рекламируют для семейного отдыха. А потом вдруг все эти миллионеры из айти-компаний начали скупать там землю, и рынок сошел с ума. Поэтому отец начал делать там быстрые ремонты. Он получал от четверти до полумиллиона прибыли с каждого. Буквально купался в легких деньгах.

Руби хмыкает. Она явно считает, что история британского рынка недвижимости не поможет ей продвинуться в расследовании.

– Я рассказываю тебе это затем, Руби, что именно поэтому мы там и собрались. Именно там, а не на юге Франции. Я не думаю, что газеты догадались; они были слишком увлечены всей этой историей с Кварталом миллионеров. Отец только что закончил ремонт, на следующей неделе дом выставлялся на продажу, и это была самая роскошная перестройка, которую он когда-либо делал, поэтому он решил, что может воспользоваться всеми удобствами, за которые заплатил, и провести там свой день рождения.

– Борнмут в Пул-Харбор? Как-то не похоже на отца.

– Нет. Именно. Хочешь начистоту? Я думаю, он хотел притвориться, что он снова подросток, а это гораздо легче сделать, если не нужно проходить таможню.

Она на мгновение задумалась.

– Ты хочешь сказать, что они принимали наркотики?

– Ты же сама хотела знать, Руби.

Она выглядит возмущенной, так, как может выглядеть только подросток при мысли о том, что кто-то в зрелом возрасте строит из себя рок-звезд. Боже. Вся эта история с Симоной для нее, должно быть, еще ужаснее, чем для меня. Детская травма – это одно, но старый козел с женщиной, которая не дотягивает каких-то пары лет до того, чтобы быть его внучкой? Особенно когда эта женщина – Симона. Когда я узнала об этом, мне было хреново несколько недель.

– Да. Что я могу сказать? Да. Вероятно, они употребляли и кокаин, но совершенно точно курили травку. Запах этой дряни невозможно не почувствовать.

– Говорят, что так и есть, – лукаво отзывается Руби. Я не обращаю на это внимания.

– И они пили, и жрали, и кричали друг на друга так, как это делают взрослые, когда напиваются. Я понятия не имею, зачем они привезли с собой детей, правда. Если сами хотели вести себя как дети, то должны были что-то придумать. Но они этого не сделали, а твоя мама поссорилась с твоей няней, так что у них не было никого, кроме нас и Симоны, чтобы выполнять этот ишачий труд. А потом осталась лишь Симона. В доме была ужасная лестница, которую установила Линда, чтобы дом понравился покупателям-яппи. Вся из закаленного стекла, с острыми краями и без перил, а вы двое тогда начали ходить во сне, поэтому после первой ночи они решили отвести вас спать в комнату для прислуги на первом этаже. Решили, что там вам будет безопаснее.

– Закон непредвиденных последствий, – говорит Руби.

– Я не думала об этом в таком ключе. Не злись на маму, Руби. Весь мир обвиняет ее, и я думаю, не было ни дня, чтобы она сама себя не винила.

Руби молчит. Она скрещивает руки на груди и смотрит на разворачивающуюся впереди дорогу. Эта поездка будет долгой.

Она слышит их с другого конца сада, со своего лежака у бассейна. Голоса девочек пронзительные, оправдывающиеся, мелодичный тенор Шона гудит в застывшем воздухе. Строительная техника, которая полчаса назад бесцеремонно разбудила ее, больше не шумит, и каждое слово их ссоры разносится по окрестностям.

– Пошел ты на хрен, папочка! – кричит Индия. – Просто – пошел ты!

– Ты не можешь так со мной разговаривать! Ты не можешь так разговаривать со старшими! Боже мой, мне стыдно, что я тебя воспитывал!

Голос Милли:

– Ну разве это не счастье, что ты этого не делал? Может быть, со следующей партией у тебя получится лучше, а?

– О, ради бога!

Симона медленно садится и облокачивается на край своего сиденья, чтобы посмотреть. Милли и Индия, все еще одетые во вчерашнюю одежду – что не удивляет Симону, учитывая, что всю ночь их комнаты были в ее распоряжении, – стоят к ней спиной, руки в боки, как у базарных торговок рыбой. Шон запустил ладони глубоко в свои густые волосы, чтобы показать свое раздражение.

– Вы двое вечно собираетесь обижаться? Серьезно?

– Да, – говорит Милли. – Хочешь честный ответ? Да. Почему бы нет.

– Ты сам нам всегда твердишь, что, если не хочешь иметь дело с последствиями, не стоит делать тот или иной выбор, не так ли? – заявляет Индия.

– Я старался как мог, чтобы вас это сильно не затронуло. Мне жаль, что мы с мамой не смогли поладить, но вы не можете казнить меня за это вечно.

Индия сардонически смеется ему в лицо.

– Все, что было в твоих силах? Серьезно? Боже мой, папочка, ты даже не вспомнил, что мы приедем на эти выходные!

Симона видит, как он краснеет до корней волос. На мгновение он выглядит так, будто действительно может признать свою вину, но потом берет себя в руки и говорит:

– Чушь.

«Надо запомнить это, – думает Симона. – Альфа-самцы, такие как Шон, никогда не извиняются. Они на подобное просто не способны. Надо смириться с этим, если тебе нужен именно такой мужчина».

– Я думал, вы позвоните, когда приедете, а не просто ввалитесь и перелезете через забор, никого не предупредив. Могло случиться что угодно.

– Чушь собачья, – говорит Индия. – Господи, какую чушь ты несешь. Ах да, мы пролезли под забором, а не перелезли через него. Твоя безопасность – фигня.

Милли качает головой.

– Я полагаю, что, когда ты привык лгать, – произносит она, – это становится второй натурой.

Она поворачивается к сестре, и Симона смотрит, как между ними пробегает волна той странной экстрасенсорной связи, которую можно наблюдать между братьями и сестрами.

– Возможно, он действительно в это верит, – говорит Милли. – Сейчас, во всяком случае. Это, вероятно, заняло у него час или около того, но теперь он переписал это в своей голове, чтобы хорошо выглядеть.

– Это тебе рассказал психотерапевт, за которого я выкладываю сто фунтов в неделю? – спрашивает Шон. – Вижу, мои деньги потрачены не зря.

– Ой, хватит, – говорит Милли. – Если ты не хотел, чтобы нам пришлось обращаться к психотерапевту, не надо было сваливать при первой же возможности.

Он ахает. Затем его взгляд внезапно становится злобно-торжествующим.

– Поверь мне, Милли, это была далеко не первая возможность.

Все трое Джексонов зловеще замолкают. «Он действительно так сказал?» – думает Симона. Не может быть, чтобы он имел в виду именно это. Шон никогда бы не стал намеренно ранить чьи-то чувства подобным образом.

Милли отворачивается, вид у нее убитый. Она шагает к дому с напряженно выпрямленной спиной, и сестра в два быстрых шага догоняет ее.

– Нет, подождите, – говорит Шон, – я не это имел в виду. Ну же, девочки…

– Ой, папа, заткнись, – отвечает Индия и хлопает дверью.

Несколько секунд он стоит в лучах солнца, глядя им вслед. Сейчас он выглядит на свой возраст, и не в лучшем смысле. Симоне всегда нравились зрелые мужчины, с тех пор как она себя помнит. Ей нравится их сила, их власть, их уверенность. Она никогда не понимала достоинств прыщавых юнцов, которые крутятся вокруг девочек в ее школе, с их болтающимися, загребущими руками и неумелой попыткой говорить рэпом, когда они стесняются. Но сейчас она видит, каким стариком станет Шон, и это пугает ее. «Может, мне стоит подойти», – думает она. Он выглядит так, как будто ему не помешало бы с кем-то поговорить. Но, прежде чем она успевает решиться, он поворачивается и медленно идет к дому, склонив голову и опустив плечи.