Ее уверенность растет, она делает то, что приносит ей наибольшее удовольствие, когда она остается одна: проверяет, как звучит ее собственное имя в сочетании с его фамилией. Симона Джексон. Миссис Симона Джексон. Миссис Шон Джексон. «Я знаю, что еще слишком молода, но это не просто сон. Он замечает меня. Замечает. Он видит меня».

В Харбор-Вью все тихо, но в доме оставили гореть свет, чтобы создать впечатление, что там кто-то есть. Симона останавливается у зеркала в ванной внизу, расчесывает волосы и наносит еще одну каплю лака, чтобы они блестели. Линда оставила у раковины коричнево-розовую помаду – «Шанель», судя по этикетке. Симона рассматривает ее – ей нравится цвет – наносит немного на губы, видит, как они становятся полнее, темнее, и радуется. Некоторое время она отрабатывает позы. Опускает лицо под углом в три четверти, так что волосы падают на глаза, и смотрит сквозь них вверх, кокетливо изгибая уголки губ. «Он увидит меня, – думает Симона. – Он видел меня сейчас, а когда она уйдет, он увидит меня снова. Все чаще и чаще, пока не перестанет помнить, что было до меня. Они думают, что разница в возрасте – это неправильно, но они не понимают. Не моя вина, что я родилась так поздно, и не его, что он родился так рано. Любовь есть любовь, и моя любовь победит все».

Пора заняться детьми. Симона улыбается себе в последний раз и опускает помаду в свою маленькую вечернюю сумочку. «Линде она не понадобится. Она не идет ей так, как идет мне». Затем она идет на кухню и открывает ящик стола. Таблетки, которые Линда достала сегодня вечером, все еще в упаковке, лежат в отделении для вилок. Она вынимает парочку, чтобы убедиться, затем поднимает лоток со столовыми приборами, чтобы найти те, что она спрятала под ним. Да, вот они. Маленькие белые овальные, в маленьком блистере.

Симона относит их к чайнику, берет миску и высыпает их туда, одну за другой, разминает их ручкой вилки. Кладет шесть ложек сахара и растворяет все это в небольшом количестве кипятка. Пробует на вкус. Сахара много, но это хорошо. Он маскирует горечь лекарства. Она разбавляет сироп до питьевой консистенции в маленьком стаканчике, моет миску и вилку, вытирает столешницу. Кладет блистерную упаковку в сумку с помадой. У входа есть контейнер, в который она может выкинуть упаковку по дороге в ресторан.

В помещении крыла тепло от спящих тел. Симона на цыпочках входит, встает на колени рядом с близняшками Джексон. Они полностью в отключке и лежат на спине. Она сначала трясет Руби за руку, потом за плечо. Глаза девочки закатываются, и она начинает шевелиться. Ее лоб теплый, а волосы прилипли к нему. «Неважно, – думает Симона. – Волноваться уже не стоит».

– Привет, дорогая, – шепчет она. – Мама просила дать тебе лекарство.

Руби хнычет и пытается оттолкнуть ее. Она поднимает девочку в сидячее положение, кладет руку ей за спину.

– Все в порядке, – успокаивает она. – Давай, дорогая, просто немного попей.

Руби даже не открывает глаза, когда стакан касается ее губ; она просто впускает жидкость в рот и глотает, пока не стакан не пустеет наполовину. Руби сразу же сворачивается калачиком и в тот же миг снова засыпает.

Симона переползает на другой конец матраса, будит Коко. «Простите, – говорит она внутри себя. – Простите, маленькие девочки. Но вы делаете его очень-очень несчастным. Вы даже не узнаете об этом. Просто уснете и никогда не проснетесь, и тогда он будет свободен. Тогда его ничто не будет с ней связывать. Он так и сказал. Если бы не вы…»

С Коко легче. Она даже не протестует, просто крепко зажмуривает глаза, набирая в рот сироп. Симона укладывает ее обратно и мгновение смотрит на нее. Затем нежно поглаживает ее по щеке.

– Спокойной ночи, – шепчет она. – Сладких снов.

Школа перевода В. Баканова, 2025

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

В памяти отпечаталась дверь. «Дверь была открыта, – твердила она потом в полиции. – Как я не догадалась, что случилось неладное!..»

Память сохранила каждый шаг на обратном пути: скрип гравия на пересекающей Старый двор дорожке, под Черуэльской аркой, затем пробежку украдкой через темный Парк аспирантов, чтобы срезать угол, – ноги легко касались мокрого от росы неприкосновенного газона. Оксфорд мог бы обойтись без табличек «Ходить по траве запрещено» – лужайка более двух веков оставалась вотчиной членов совета и научного общества университета, обычным студентам лишнего напоминания об этом не требовалось.

Дальше общежитие магистратуры и дорожка, огибающая корпус «Новый двор» – его возвели почти четыре века назад, но все же на сто лет позже «Старого».

Вверх по лестнице подъезда номер 7, четыре пролета стертых ступеней до этажа, где она делила с Эйприл квартиру, расположенную на левой стороне лестничной площадки, напротив квартиры доктора Майерса.

Дверь доктора Майерса по обыкновению была заперта, а вот дверь ее собственной квартиры оказалась открытой. Больше она ничего не запомнила. Ей следовало догадаться: случилось что-то ужасное. Но в тот момент ее ничто не насторожило.

О том, что происходило потом, рассказали другие. Она закричала. Хью взбежал вслед за ней по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Обмякшее тело Эйприл лежало на каминном коврике почти в театральной позе – так все выглядело на фотографиях, которые ей потом показывали.

Сама она не могла вспомнить эту сцену. Как будто разум заблокировал картинку и отключился, словно компьютер после сбоя памяти. Файл поврежден. Терпеливые расспросы полицейских так и не помогли восстановить этот момент.

И только иногда, посреди ночи, она просыпалась, увидев сцену, не похожую на зернистые снимки «Полароида», сделанные полицейским фотографом, с аккуратно расставленными маркерами рядом с уликами и резкой подсветкой. На ее собственной картинке свет приглушен, а щеки Эйприл еще розовеют, сохраняя последние проблески жизни. И тогда ей снится, как она бежит через комнату, спотыкается о коврик, а потом падает рядом с телом подруги и слышит собственный крик.

Трудно сказать, чем считать этот сон – воспоминанием или кошмаром. Возможно, сочетанием и того и другого.

Так или иначе, Эйприл больше нет в живых.

– Семнадцать фунтов, девяносто девять пенсов, – говорит Ханна стоящей перед ней женщине.

Та рассеянно кивает и протягивает карту.

– Может, картой?

Женщина медлит с ответом, пытаясь заставить своего ребенка лет четырех не трогать ластики на полке канцтоваров, но когда Ханна повторяет вопрос, отвечает:

– Ах да, конечно.

Ханна подносит карту к аппарату и, услышав писк, передает вместе с чеком детские книги – «Груффало», «Новое дитя» и «Внутри моей мамы есть дом». Кого покупательница ждет: сыночка, дочку? Ханна перехватывает взгляд девочки, играющей с канцелярскими принадлежностями, и заговорщицки улыбается. Девчушка замирает, потом неожиданно улыбается в ответ. Ханну тянет спросить, как ее зовут, но матери девочки может не понравиться излишний интерес.

Потому Ханна лишь спрашивает у женщины:

– Вам дать пакетик? Есть также симпатичные сумки по два фунта штука. – Она указывает на стопку холщовых шопперов за стойкой. На каждом логотип магазина «Басни» – расползающиеся стопки книг, сложенные в виде букв с его названием.

– Спасибо, не надо, – бросает покупательница. Она сует книги в наплечную сумку и тащит дочь к выходу.

Ластик в форме пингвина падает на пол.

– Прекрати! – требует мать девочки, когда они выходят через стеклянные двери в викторианском стиле под звяканье колокольчика. – Ты сегодня несносно себя ведешь.