Мы следуем за ним милю, потом две. Потом три. Наконец Робин включает поворотник.

– Налево сворачивает, – замечаю я. – Не упусти!

Робин паркует фургон у хозяйственного магазина.

– Я возьму тележку для покупок, а ты бери куклу, – дрожащим голосом велит Дженни. – Глупые мамаши, помнишь? Не привлекай внимания.

Дженни выскакивает из машины, не успеваю я ответить. Хватаю сумку для подгузников и пытаюсь отстегнуть ремень от коляски-трансформера, но тот не поддается.

– Скорее! – торопит Дженни на полпути через парковку.

Еще раз дергаю ремень, и он, наконец, отстегивается. Вытаскиваю коляску, прикрываю нашу куклу розовой муслиновой накидкой и спешу за Дженни, а сумка с подгузниками хлопает меня по бедру.

В хозяйственном магазине пахнет резиной и пластиком с легкой ноткой химии. Сейчас середина дня; из покупателей в основном рабочие в комбинезонах. Мы с Дженни шагаем мимо банок с краской, комнатных растений и светильников, нарочито обсуждая отучение ребенка от груди, а сами лихорадочно ищем взглядом Робина. Время от времени я засовываю руку под накидку и успокаиваю нашу реалистичную куклу.

– Тише, тише, – говорю я в никуда.

В отделе инструментов Робина тоже нет. Дженни предлагает разделиться.

– Я покараулю у выхода, а ты посмотри между рядами. Не забудь про отдел садоводства, – она кивает на двери теплицы.

Начинаю с полки с дрелями и делаю вид, что рассматриваю ударные винтоверты. Ни следа Робина. Продвигаюсь дальше и становлюсь у следующего ряда – полюбоваться глянцевой порошковой краской. Краем глаза замечаю зеленую куртку Робина. Он в самом конце прохода, совсем недалеко от меня, у поролоновых валиков. Приглядываюсь. Неужто так выглядит человек, способный обидеть ребенка?

Бросаю взгляд на его тележку, и тут мужчина в забрызганном краской комбинезоне встает передо мной и загораживает обзор своим широким телом.

– Прошу прощения…

Мужчина не двигается с места. Легонько толкаю его тележкой – совсем чуточку! – но и этого довольно, чтобы сумка для подгузников задела полку с краской. Строитель оборачивается, как раз когда металлическая банка с глухим стуком падает прямиком на закрытую муслином коляску-трансформер.

– Матерь божья, ваш ребенок! – кричит строитель и в ужасе показывает на банку, плюхнувшуюся аккурат в коляску.

Все вокруг ахают. Вроде был пустой магазин, а теперь десятки людей собрались поглазеть на безответственную мамашу, которая уронила на младенца банку краски.

– Обошлось! – пытаюсь развернуть тележку и выйти, но покупатели уже толпятся в проходе – поглядеть, из-за чего шумиха. – Обошлось! – повторяю я.

За стойкой сотрудница в оранжевой рубашке достает рацию.

– Код триста в отделе краски.

– Уберите банку! – кричит седая женщина и подбегает ко мне. – Бедный ребенок!

Осторожно вытаскиваю банку из коляски, приподнимаю уголок муслиновой накидки и проверяю, как там кукла.

– Да, ничего страшного! – изображаю облегчение я. – Волноваться не о чем.

– Дайте посмотрю, – женщина отталкивает меня мясистыми руками. – Я раньше была медсестрой.

Бросаюсь к кукле, но женщина проворнее – срывает накидку и изучает содержимое коляски.

– Как же… Пластмассовая! – вопит она и поднимает куклу, словно бомбу. – Ребенок ненастоящий!

Строитель отшатывается с неприязнью на лице.

– Ненастоящий? Кто ж приносит ненастоящего ребенка в хозяйственный?

Люди громко переговариваются, качают головами и спешат подальше от меня, боясь заразиться безумием. Робин замечает суматоху и, прищурившись, смотрит в мою сторону. Я застываю на месте. Он уже года два не работает в Сент-Анджелесе и вряд ли меня узнает, и все же рисковать не стоит. Бросаю тележку и куклу и мчусь прочь из отдела краски.

– Мадам, нельзя оставлять… – кричит сотрудница в оранжевой рубашке, пока я несусь к выходу.

Дженни стоит у стенки и следит за кассами.

– Бежим!

– Куда? Что случилось?

– Я врезалась в полку. Тележкой. Банка упала на ребенка. Суматоха поднялась.

Дженни с усмешкой прикрывает рот рукой.

– Ясно, – потом стирает ухмылку с лица и берет меня за руку. – Пойдем отсюда.

Мы выбегаем за раздвижные двери и спешим к парковке. Возле «мама-мобиля» уже подгибаются ноги. Хватаю ртом воздух, согнувшись в три погибели.

– Ой, сумасшедший дом!

Дженни закатывает глаза. То ли ей весело, то ли сердится – не поймешь.

– Ты катастрофа ходячая.

– Правда. Зато я его видела.

– И? Что покупал?

– Не заметила. Далеко стоял.

Она качает головой и отпирает машину. Я уже тянусь к двери, как вдруг Дженни заявляет:

– А знаешь… Спрячься под сиденьем.

– Зачем это?

– Давай! Доведем уж дело до конца.

Не решаюсь возразить. Я и так достаточно натворила. Забираюсь под сиденье. Там достаточно грязно, да и пахнет неприятно. Дженни протягивает мне бинокль.

– Приготовься.

Выглядываю из окна и пытаюсь настроить бинокль. Бесполезно. Все расплывается, двоится. Голова кругом.

– Идет! Слева по курсу! – торопит Дженни с водительского кресла.

– Не работает эта фиговина!

Дженни тянется ко мне, хватает бинокль и быстренько настраивает.

– Так… – бормочет она, вытягивая шею. – Попался.

– И?

Она бледнеет и ахает. Бинокль выпадает у нее из рук и глухо стукается о колени.

– Что такое?

Дженни поворачивается ко мне, на лице – ни кровинки, руки слегка дрожат.

– Пила, – выдыхает подруга. – Робин Секстон купил пилу.

Гилфорд, графство Суррей

Среда, 13:18

Дженни передает мне бинокль.

– Сама посмотри.

Как раз вовремя – грязный белый фургон Робина, взвизгивая шинами, выезжает с парковки хозяйственного.

– Уходит! За ним!

Дженни поворачивает ключ. Готовлюсь к погоне, но – ничего. Опускаю бинокль.

– Ну же! – тороплю я. – Надо узнать, куда он!

Дженни вновь поворачивает ключ. Ничего.

– Не заводится.

Щеки у меня горят, в машине становится жарче.

– Что? Да как такое может быть? – в голосе появляются нотки отчаяния. – Ну как так, мать твою!

– Не знаю, – вздыхает Дженни. – Я не автослесарь. Позвоню в прокат. И надо рассказать полиции, что мы видели. Пожалуй, все к лучшему. Если это правда… Значит, он опасен.

Бью головой о спинку в безмолвной ярости. Сбылись мои самые смелые надежды, мы умудрились найти настоящего, живого подозреваемого. Не Дилана. Так еще и доказанного растлителя малолетних. А теперь даем ему ускользнуть.

– И нахрена тогда все? Сдаемся?

– Чего ты злишься? – удивляется Дженни. – Мы не можем сами с ним разобраться. Мне под арест нельзя, Флоренс! У меня работа, мальчики. Мы так не договаривались. Полиция…

– Господи! Ушам не верю! – взрываюсь я, вновь стукаясь головой о спинку кресла. Ремень безопасности слишком туго затянут, я как в смирительной рубашке. Не могу дышать. – Ты что, не видела, как любитель полапать детей грузит удобрения и пилу в жуткий белый фургон?

Дженни хмуро разглядывает свои руки, лежащие на руле, словно пытается решить сложную математическую задачу. Азарт погони улегся, теперь разумность и скептицизм в ней берут верх, рассматривают случившееся под разными углами, все ставят под сомнение.

– Пойми, это косвенные улики. У него нет судимостей. За ним не числится случаев насилия. Он даже правил дорожного движения не нарушал.

– Он лапал ученика! Это все знают!

Дженни качает головой.

– Робину Секстону не предъявляли обвинений. Я проверяла. Записей о задержании нет.

Лицо горит. В глазах стоят жгучие слезы.

– Почему ты здесь? Зачем пришла?

Она смотрит прямо, избегает моего взгляда.

– Думаю, вопрос в другом: почему ты отчаянно хочешь все повесить на него? Что происходит, Флоренс?

С меня словно заживо сдирают кожу. «Из-за Дилана!» – хочется закричать мне, но не могу. Вместо этого рассматриваю ногти, стараясь не встретиться с ней глазами.