Мистер Поттс сообщил, что вчера видел, как Оливия с мужем прятались за зданием суда. Они ругались. Мистер Поттс утверждает, что слышал, как Патрик выпалил: «Ты спрятала орудие убийства. Я не собираюсь идти туда и притворяться, будто мы ни при чем!»

Тут нас прервала Хелен. Она подумала, что, возможно, именно Оливия убила Бруно, потому что это у нее был с ним роман, а мать взяла вину на себя, чтобы защитить дочь от пожизненного заключения. В этом есть смысл. Зачем Бруно приезжать в «Кавенгрин» в день свадьбы Оливии, если у него интрижка с матерью невесты? Скорее всего, он нагрянул, чтобы помешать свадьбе.

Мы втроем судили да рядили, словно старые друзья. Время от времени я припоминал, что мистер Поттс мне не приятель, и слегка хмурился, но все же он сообщил весьма полезные сведения. Если, конечно, это правда. Мистеру Поттсу вряд ли стоит доверять, как оказалось. Но зачем ему направлять меня по ложному следу?

Итак, мы предположили, что Оливия убила Бруно, чтобы он не сорвал свадьбу. Или, может, на самом деле Бруно убил Патрик, узнавший об измене жены и движимый ревностью? На руках у присяжных есть все доказательства, чтобы упрятать Сью за решетку, но что, если мы все неправильно поняли?

Тсс! Надеюсь, меня не заметят. Вот почему говорю так тихо. Конечно, вы не услышите, да и шептать необязательно. Вокруг никого нет. Я в суде, опять в мужском туалете, записываю свои мысли перед заседанием. Нарядился я сегодня очень необычно для старины Гектора: надел черный джемпер, брюки и такого же цвета туфли. Словно вор-домушник, только неловкий и с больным тазобедренным суставом.

Формально я не нарушаю никаких правил. Служащие запретили мне возвращаться в зал суда. Они ничего не сказали о том, что мне нельзя находиться в самом здании. Так что я без труда проскочил через пост охраны. Признаюсь, я нервничал. Представляю, как чувствуют себя бандиты, которые провозят наркотики, когда их проверяет служба безопасности аэропорта. Но шоу, или в данном случае книга, должно продолжаться.

Хелен посоветовала мне прийти сюда и заплатить кому-то из зрителей. Я ответил, что было бы проще, если бы Хелен приехала и сама записала, что тут происходит, но она не хочет стирать границы между словами автора и редактора. Хорошо бы поручить это задание тому, кому доверяешь, но я понимаю, к чему клонит Хелен. Она не желает вмешиваться и слишком сильно менять мою историю.

Нервничаю. Ужасно волнуюсь. План состоит в том, чтобы издалека понаблюдать за толпой, собравшейся у зала суда, определить цель, а затем быстро обратиться к ней с предложением, пока никто не заметил моего присутствия. Я взял ручку и блокнот, плюс сто фунтов наличными. Если первый, кого я спрошу, не согласится помочь, спрошу еще кого-то, а потом уйду восвояси. Не хочу привлекать внимания и к тому же сомневаюсь, что действую в рамках закона. По крайней мере, уверен, что это вызовет неодобрение. Однако, на мой взгляд, это ничем не отличается от работы журналистов, которые приходят в суд и пишут статейки.

Ладно, скоро вернусь, доложу, как все прошло. Пожелайте удачи.

– Разве вам не запретили здесь появляться? – воскликнула одна из посетительниц судебного заседания, когда я обратился к ней с просьбой.

Я вежливо попросил ее говорить потише, но люди уже начали поворачиваться в нашу сторону. Она резко отклонила мое предложение, подчеркнув, что ходит в суд исключительно в качестве хобби; но если она будет записывать для кого-то, что происходит в зале суда, то ее увлечение превратится в работу, а ей этого не хотелось бы.

Желая поскорее закончить с этим, я мигом нашел того чудака, о котором я вам рассказывал, в джемпере с танцующей свиньей. Он обозвал мою идею «дерзкой донельзя», но с радостью принял плату за заметки. Надеюсь, наша затея сработает. Интересно послушать, что сегодня скажут в зале суда. После разговора с мистером Поттсом я склоняюсь к тому, что Оливия тоже участвовала в произошедшем, возможно даже более активно, чем ее мама. Но в конце концов, решение принимать присяжным. При отсутствии разумных оснований для сомнения и все такое.

Я сейчас в переулке за зданием суда. Именно здесь я договорился встретиться через пару часов со своим осведомителем, чтобы обменять деньги на информацию. Теперь, когда маятник запущен, у меня немного кружится голова. Надо убить время до встречи. Может, заскочу в «Маркс и Спенсер» за поло… И почему я раньше… а что она здесь делает?

Вот я и дома, в халате, с чашкой чая в руке. Надо все записать. Вы должны знать, что произошло.

Позади здания, наполовину перекрывая тротуар, стояли машины; слышался шум дороги неподалеку, но людей не было, только мы с Оливией.

Я посмотрел на нее: стоит в длинном зеленом платье и пинает камешки носком сандалии. Волосы собраны в хвост. Глаза красные и опухшие. Увидев меня, она нахмурилась и отвела взгляд. Но это не помешало мне направиться к ней, чтобы поздороваться. Подумалось, что тогда выдалась последняя возможность получить сведения для книги из первых рук.

Стоило мне приблизиться, как она развернулась и пошла прочь.

– Оливия, подождите! – крикнул я ей вслед.

– Оставьте меня в покое! – воскликнула она, ускоряя шаг и стремительно удаляясь.

Если бы не неровности в тротуаре, я бы ни за что не догнал ее, но тут Оливия зацепилась сандалией за трещину в бетоне и упала наземь, уронив сумку; та заскользила вперед, и содержимое разбросало во все стороны.

Подойдя ближе, я заметил ссадину у Оливии на колене и несколько порезов на ладонях. Она ничего не ответила, когда я спросил, все ли в порядке, и проигнорировала меня, когда я протянул руку, чтобы помочь ей подняться. Тогда я наклонился, чтобы собрать раскиданные по дороге вещи. Я успел подобрать лишь помаду и хотел было взять ручку, но тут тазобедренный сустав щелкнул и я повалился на обочину, с глухим стуком приземлившись между припаркованными машинами.

Оливия вскочила на ноги и помогла мне перебраться на тротуар; мы уселись рядышком на краю обочины, чтобы оправиться после падения.

– Знаете, а мама ведь невиновна, – произнесла она сдавленным голосом.

– Оливия, но она же призналась, – напомнил я.

Мы уставились на дорогу, стараясь не глядеть друг на друга.

– Она так сказала, чтобы защитить меня.

– Значит, вы убили Бруно? – спросил я.

Я понимал в тот момент, как дерзко это звучит, но знал, что возможности поговорить с ней больше не будет.

– Нет, – ответила Оливия, – но и она ни при чем. Это сделал кто-то другой, и ему все сошло с рук, – в ее голосе послышались сердитые нотки.

– А у кого был роман? – полюбопытствовал я.

– У меня, – отозвалась Оливия. – Но все закончилось, когда гражданская жена Бруно, Дебора, узнала об этом. Послушайте, Гектор, вы нам не поможете. Разве что это вы его зарезали, а теперь решили признаться. – Оливия развернулась и посмотрела на меня; я покачал головой.

– Оливия, вы же понимаете, как это выглядит со стороны? – протянул я.

– Если бы я убила Бруно, – выдохнула она, – я бы ни за что не допустила, чтобы мама понесла за это наказание. Его убил кто-то другой, и он был в этом отеле, и я собираюсь выяснить, кто именно.

Она запихнула оставшиеся вещи в сумочку, вскочила и в негодовании зашагала прочь по улице.

Я еще немного посидел на обочине дороги.

– Вот он! – внезапно из-за угла показались близняшки, сопровождаемые толпой фотографов.

Все они направились ко мне.

Скрыться я даже не пытался. Сустав дал сбой, и без посторонней помощи я бы не встал. Я сидел на тротуаре, совершенно беззащитный перед камерами, которые папарацци вот-вот грозились направить на меня.

Тут я заметил еще одну помаду Оливии, застрявшую под колесом машины. Крышка укатилась, ее нигде не было видно. Фотоаппараты щелкали все ближе, людские вопли становились все громче.

– Что вы здесь делаете, мистер Харроу? Разве вас не выгнали?! – закричал один из репортеров, щелкая камерой.