– Тебе понравится, – искренне заверяет Лео, будто знакомит меня с чем-то невероятным.

Мучительно хочется рассказать об этом Иэну, он бы посмеялся. Потом вспоминаю: Иэн тоже меня ненавидит. Залпом опустошаю бокал. Пытаюсь сосредоточиться на словах Лео, однако вновь и вновь возвращаюсь к нашему с Дженни разговору. Почему она не верит? Я ведь хочу ее защитить, неужели не ясно?

Лео болтает без умолку. О дипломе археолога?..

Господи, он еще студент.

Наконец Лео достает прозрачный пакетик с белым веществом.

– Давай?

Остаток ночи проходит как в тумане. Лео утыкается носом мне в шею и спрашивает, не хочу ли «сбежать отсюда». Даже в таком состоянии мне слишком отчетливо представляется его мрачная квартирка в Пекхэме: матрас на полу, постер из «Большого Лебовски» на стене, ящик из-под молока вместо прикроватной тумбочки.

– Мне надо в туалет, – бормочу я.

Выхожу на улицу и ловлю такси. Помню, как прошу водителя остановиться у магазина. Помню, как покупаю две апельсиновые «фанты» и выпиваю их залпом прямо на тротуаре. А дальше ничего не помню.

Когда Дилану было четыре-пять, я приучала его ко сну с помощью цифрового будильника с маленькой голубой луной, которая в определенное время превращалась в ярко-желтое солнце. Эти пластмассовые часики имели на него куда больше влияния, чем я. Когда Дилан просыпался до восхода солнца, он храбро лежал в постели, эдакий солдат, ждущий команды. А как только оно появлялось, он кричал:

– Мамуля, мое солнце здесь!

«Мое солнце» – так Дилан его называл. Оно вставало лишь для него, настроенное моей незримой рукой.

На следующее утро просыпаюсь в своей постели. Зимнее солнце ярко светит в открытое окно. На мне до сих пор коктейльное платье с огромной прорехой сбоку. Синяк после удара о кофейный столик приобрел васильковый цвет и стал до того уродливым, что даже по-своему красивым.

Пошатываясь, бреду на кухню. Дома тихо. Телевизор не орет упреки в плачевном состоянии окружающей среды, на плите не подгорает омлет с тофу.

– Дил? Идешь в школу?

Бросаю взгляд на часы. Полдевятого. В это время уже уроки начинаются. Он точно не спит.

Стучу в его комнату.

– Дил, выходи! Опоздаешь.

Тишина.

Дергаю ручку. Дверь заперта. Это уже слишком! Я нос не сую в его дела, зачем закрываться? Стучу громче.

– Дилан! Время! Пора вставать!

Не отвечает. Я хватаю ключ с холодильника. А когда открываю дверь, разом бледнею. Распахиваю рот в беззвучном крике.

Грета лежит на спине; маленькие черепашьи лапы торчат вверх. А Дилана в комнате нет.

Из груди еще рвется беззвучный крик. Набираю номер Дилана и тотчас попадаю на автоответчик, дразнящий меня звуком его голоса.

Ошеломленная, стою в спальне сына и молюсь, чтобы Дилан зашел в дом. Черт. Черт. Черт.

Такое чувство, будто мое сердце вырвали из груди, как в той ужасной сцене жертвоприношения в «Индиане Джонсе». Подгоняю себя к входной двери – надо поискать Дилана, позвать, но я замерла, парализованная; я окаменелость, застывшая в янтаре. Почему ноги не сдвигаются с места? Пытаюсь хоть как-то понять происходящее. Черепаха Грета умерла. А мой сын пропал.

Миг – и чары рассеиваются, я уже у входной двери, совершенно не помня, как до нее дошла. Может, Дилан на крыльце? Или у мистера Фостера? Точно! Наверное, проснулся, увидел Грету и пошел прямиком к соседу.

Пошатываясь, выбираюсь на крыльцо – и вижу. Клочок бумаги лежит на ковре между моей дверью и дверью Адама.

Лэндс-Энд-роуд, 458,

Порткерно, Корнуолл

Позвонишь копам – ему конец!!!

Шепердс-Буш

Понедельник, 08:47

Дженни отвечает после третьего гудка, ее голос сочится презрением.

– Я записываю звонок, – предупреждает она. – На случай, если хочешь признаться в еще каких-нибудь преступлениях.

Глухое рыдание вырывается откуда-то из глубин души.

– Дилан! Он пропал!

– Ты о чем? – уже другим голосом спрашивает Дженни.

– Пропал. Исчез, – слова липнут ко рту, как песок. – Я только проснулась… а его нет в комнате.

– Очередная дурацкая штука? – срывается Дженни. В ее голос уже прокрадывается сомнение.

– Я что, умерла? – всхлипываю я. – И попала в ад?

Разум покинул тело, и со своего места на потолке мне прекрасно видны собственные плечи, сгорбленные над кухонным столом, и слышен плач в трубку. Не надо было прошлой ночью уходить. О чем я только думала? Да какая мать уйдет пить и оставит десятилетнего ребенка одного? Я ужасный человек и все это заслужила. Опускаюсь на пол и ненавижу себя еще сильнее. Хорошая мать встала бы. Пошла бы искать сына. А я не могу пошевелиться.

Раздается звонок в дверь. На крыльце стоит Дженни.

– Позвонила в полицию?

Качаю головой.

Она проталкивается внутрь и обводит кухню оценивающим взглядом.

– Как давно он пропал?

Кошусь на часы.

– Я… не знаю. Проснулась в полдевятого, а его нет.

Ее глаза скользят по моему золотистому платью.

– Ты ушла на ночь?

При одном воспоминании кружится голова. Хватаюсь за прохладную каменную тумбу, а не то рухну.

– Я не осуждаю, – поспешно объясняет Дженни. – Хочу понять, сколько Дилана нет дома. Ты его видела, когда пришла?

Судорожно роюсь в голове. Кажется, я пьяная доковыляла до его комнаты – поцеловать перед сном. Однако наверняка сказать нельзя. Вполне возможно, что я просто заползла в кровать и вырубилась в одежде.

– Не помню, – шепчу я, сгорая от стыда.

Дженни закусывает губу.

– Как юрист, советую обратиться в правоохранительные органы.

– Не могу, – протягиваю ей записку. – Вот.

Дженни хватает обрывок бумаги, пробегает глазами по строкам. Ее лицо искажается болью, будто ей дали пощечину.

– О… – шелестит она. Будто вот-вот расплачется.

– Что?

Тишина. Дженни шумно сглатывает и придает лицу спокойное выражение.

– У Адама дом в Порткерно, – твердым, будничным голосом говорит она. – Его мать туда переехала после развода.

Едва осознаю, о чем она. Кажется, я утратила способность понимать речь.

– Слушай, – Дженни кладет руки мне на плечи. – Я попрошу Белинду присмотреть за мальчиками. А ты собери вещи. Одежду. Зубную щетку. Кое-что для Дилана.

– Дилана?..

Ничего не понимаю. Я как рыба, выпотрошенная к ужину.

– Да. Мы его найдем, – Дженни умоляюще на меня смотрит.

В ушах звенит.

– Как? – тупо спрашиваю я.

– Поговорим в машине. Только, Флоренс…

– Да?

– Надо спешить.

Бросаю одежду в сумку, и тут раздается звонок в дверь. Каждый волосок на теле встает дыбом.

– Не злись, – говорит Дженни, – я позвонила Аллегре.

Едва не брякаю «Какой Аллегре?». Все, что не связано с Диланом и его местонахождением, относится к другой, параллельной вселенной. Неужели я раньше тратила силы на ненависть к женщинам у школьных ворот? Какая глупость, какая роскошь – иметь время для чего-то столь незначительного. Теперь я могу думать только о Дилане. Дилан, Дилан, Дилан.

– Лошаднице Аллегре?

– Ты с ней хоть раз говорила? Между прочим, она интересный человек. Так или иначе, у нее есть кое-что нужное.

Говорят, яд – оружие женщины. Аккуратное, бескровное убийство. Яд позволяет держаться на расстоянии.

Помню, смотрела документальный фильм о частых отравлениях мышьяком в Англии середины девятнадцатого века. В основном женщины убивали мужей. Чуточку в утренний кофе, щепотку в толченый горох своего господина. Да и как их винить, женщин девятнадцатого века? День-деньской на кухне, ночью – насилие в собственной постели, один визжащий ребенок за другим – без эпидуральной анестезии, без молочных смесей или одноразовых подгузников. Так и видишь, как они стоят у могилы, с завистью поглядывают на овдовевшую подругу и молча строят свои планы.