– Карри на ужин, – соглашается она. – А ты даже пива можешь выпить.

– Я теперь пью за троих, – с ухмылкой говорит он и щипает ее спину.

Сердце Ханны до краев наполняется любовью.

Этим вечером Ханна засыпает без труда, как не засыпала, кажется, целую вечность. Ее не будит давление плода на мочевой пузырь, не мучают судороги в ногах или изжога. Она ложится в десять, проваливается в сон и не просыпается целых десять часов.

В шесть утра ее что-то будит. Она не может понять, что именно – может, шум включившейся системы отопления. Бойлер в квартире старый и подчас, начиная работать в холодный день, издает странное постукивание. А может, разносчик молока звенит бутылками, когда велосипед подскакивает на булыжной мостовой.

Что бы это ни было, Ханна резко просыпается. Пролежав четверть часа, стараясь побороть желание сходить в туалет, она сдается и спускает ноги с кровати. Утро выдалось холодное, на улице еще темно, и воздух даже в коридоре пахнет зимой. Голые подошвы ног буквально сжимаются от прикосновения к ледяному кафельному полу.

Ханна заваривает чашку горячего чая, возвращается в постель и сует ноги под перину, чтобы согреть их рядом с Уиллом. Муж еще не проснулся. Глядя на его беззащитное во сне, потрясающе открытое лицо, она не может поверить, что восприняла вчерашний намек Хью всерьез. Не иначе это какое-то недоразумение, имеющее самое невинное объяснение. В отличие от старых построек на территории колледжа, корпус «Клоудс» – современное здание с хорошей звукоизоляцией. Слабый, приглушенный звук, проникший сквозь толщу бетона, – что он доказывает? Ведь Хью не видел Уилла.

И все же… Хью и Уилл закадычные друзья. Вспомнив, какую боль она уловила в голосе Хью, Ханна поеживается в теплой постели. Стал бы Хью такое говорить, если бы не был уверен на сто процентов?

Нужен человек, способный подкрепить алиби Уилла, заверить ее, что Уилл покинул Сомерсет именно в то время, о каком говорил сам. Кто это может подтвердить? Насколько известно, сестры Уилла не было дома в те выходные, мать проходит уже третий курс химиотерапии, а память отца слабеет с каждым днем. Нет никакого смысла звонить больной, престарелой паре и выпытывать, когда именно их сын покинул дом в выходные десять лет назад. Даже если родители Уилла что-то вспомнят, у Ханны никогда не будет уверенности в том, говорят они правду или пытаются прикрыть сына.

К сердцу подступает холод. Ей становится ясно: единственный человек, способный рассказать правду, это… сам Уилл.

Некоторое время она подумывает разбудить мужа и спросить его в лоб, чтобы услышать ответ: «Глупости! Ты прекрасно знаешь: я вернулся в воскресенье вечером».

На ум приходят полные тревоги слова Новембер: «Пожалуйста, ничего не предпринимайте, не поговорив сначала с полицией».

Ханна вспоминает и предупреждение Хью, говорившего, что обращение в полицию разворошит осиное гнездо?

Черт! Черт!

Ханна резко, резче, чем хотела, с громким стуком ставит чашку на тумбочку. Чай выплескивается.

Лежащий рядом Уилл шевелится.

– Который час?

Голос заспанный, полный любви. Мышцы Ханны расслабляются, словно одного присутствия мужа достаточно, чтобы развеять все тревоги. Страхи, такие реальные в минуту тишины несколько мгновений назад, исчезают, как будто она не взрослый человек, а включивший свет ребенок, которому приснился страшный сон.

– Полседьмого, – шепчет Ханна. Уилл кряхтит и кладет руку на раздавшуюся талию Ханны.

– Полседьмого? Смеешься? В выходные? Тебе не спится?

– Появится ребенок, поздно будет привыкать. Тренируйся заранее.

Ей не хочется признавать, что она не спит, потому что провалилась в мутный идиотский кошмар, в котором Уилл фигурирует как убийца Эйприл. Теперь, когда его рука лежит на животе Ханны, такая мысль представляется абсурдной.

– Давай проведем другую тренировку, – бормочет Уилл, прикасаясь теплыми, мягкими губами к ее коже и приятно щекоча. Ханна ныряет под одеяло. Тепло, уют и ободряющие прикосновения Уилла изгоняют призраков. По крайней мере, на некоторое время.

Потом Уилл готовит кофе на двоих, Ханна зевает и потягивается, высвобождая напряжение, скопившееся в спине и бедрах после вчерашнего путешествия на поезде.

– Что хочешь на завтрак? – спрашивает Уилл из другой комнаты.

– А что у нас есть?

Слышится звук открываемой двери холодильника.

– Э-э… практически ничего.

– Я бы сточила бутерброд с беконом. В отеле подавали совершенно классные сэндвичи, и теперь мне хочется съесть такой же.

Уилл появляется в спальне с чашкой кофе для нее.

– Я сбегаю в магазин.

– Не стоит. Я всего лишь размышляю вслух.

– Раз уж завела такой разговор… – Уилл опускается рядом на кровать и целует ее в щеку. – Ты меня завела – я тоже такой хочу. Не успокоюсь, пока не сделаю.

– Рано еще. – Ханна смотрит на телефон, лежащий на тумбочке. – Всего четверть восьмого. Минимаркет «Сейнсбери» по воскресеньям открывается только в восемь.

– Сделаю пробежку. Куплю бекон на обратном пути. Продержишься?

Ханна улыбается:

– Продержусь. Увидимся через час.

После ухода мужа Ханна открывает книгу, но не может сосредоточиться на чтении. Сомнения приползают вновь – так сгущаются тени, что притаились у края пятачка, освещенного горящей свечой, стоит отодвинуть ее в сторону. Чтение не помогает отвлечься, голова пухнет от разных мыслей. Ханна, сдаваясь, слезает с кровати.

Открывая шкаф, чтобы достать одежду, она ловит свое изображение в прикрепленном внутри большом зеркале. Она не надела очки, и контуры предметов слегка расплываются, однако отражение все равно притягивает взгляд. Ханна замирает на мгновение, стоя боком к зеркалу, рассматривает непривычно большой живот и наползающие от бедер красноватые растяжки. Воздух несмотря на батарею отопления холоден, ребенок начинает вздрагивать. Дитя не может чувствовать холод, и все-таки Ханна сочувственно поводит плечами и надевает футболку и спортивные штаны.

На кухне она еще раз заваривает кофе, на этот раз без кофеина, садится у окна, смотрит вниз на улицу. Солнце еще не взошло; она воображает, как Уилл бежит по дорожке вдоль парка, тротуар мокрый и скользкий после ночного дождя, флуоресцентные полоски на тренировочном костюме светятся в лучах фар проезжающих машин.

Мысль о муже, бегущем свозь утренний сумрак за беконом, которого ей вдруг захотелось, болью отдается в сердце. Как она может в нем сомневаться? Уилл писал ей месяц за месяцем несмотря на то, что она была слишком объята горем и надломлена, чтобы отвечать. Он нашел ее в Эдинбурге и превратил место ее добровольной ссылки в домашний очаг. Она спорила с ним о покупке сборной мебели, смеялась вместе с ним над плохими фильмами, они провели тысячу вечеров при свечах – от ужина с дешевой лапшой на первой совместно снятой квартире до посещения отмеченного звездами Мишлен ресторана во время медового месяца. А теперь носит под сердцем его ребенка.

Но в тишине квартиры ее по-прежнему преследуют слова, произнесенные Хью.

Это хуже любых бессонных ночей из-за Невилла, поскольку, как ни крути, выходит, что она ужасный человек. Если Уилл все эти годы скрывал от нее правду, значит, она была замужем за лжецом и, вероятно, убийцей. А если он ни в чем не виноват, какая она после этого жена? Неужели она готова поверить, что любимый мужчина может быть убийцей, лишь потому что кто-то услышал ночью какой-то шорох?

И все же истину так или иначе надо установить. Мысль о предъявлении потенциальных обвинений Уиллу на почве столь зыбких свидетельств вызывает у нее очередной прилив тошноты. «Не находился ли ты в Пелэме на момент убийства Эйприл?» Ханна не может себе представить, как выговорит эти слова, угрожающие разрушить их брак, пусть Хью и услышал какой-то шум за стеной.

Тут в голову приходит другая мысль: Райан. Комната Райана находилась с другой стороны комнаты Уилла. Райан тоже скорее всего услышал бы шум, если бы Уилл действительно вернулся. Если Райан вспомнит, как Уилл появился в четыре часа пополудни в воскресенье с рюкзаком на плечах и билетом на поезд в кармане, других доказательств ошибки Хью не потребуется.