– О да, я и забыла.

– Вы уже достаточно взрослые, чтобы работать по выходным, – говорит он.

– О-о-о, – отзывается Индия. – Значит ли это, что у меня есть твое разрешение отказаться от назначенных судом посещений и устроиться на работу?

– Да, – вторит Милли. – Они мешают постоянной работе, не так ли?

– Тем не менее главное, чтобы ты был счастлив в своей новой семье!

– Ага. Иначе ему будет ужасно одиноко, – говорит Милли, – учитывая, что он не помнит про большую часть наших визитов.

Шон чувствует себя так, будто на него обрушился торнадо.

– Слушайте, – предпринимает он еще одну попытку, – пока вы в моем доме, вы живете по моим правилам, вам понятно?

– Отлично! – говорит Милли и направляется мимо него в сторону дома. – Тогда я открою бренди, Инди. А ты тащи кокс.

Я должна была спросить. Черт возьми, надо было спросить. Или, по крайней мере, Клэр должна была предупредить меня, что так долго скрывала правду. Сообщить мне, так сказать, линию партии. Или, может, в этом все дело. Может, она все эти годы ждала, что рассказывать придется кому-то другому.

– Что ты знаешь? – спрашиваю я осторожно.

– То, что мне сказали. И я знаю, что это чушь собачья. Если бы она погибла в результате несчастного случая в бассейне, журналисты не кишели бы повсюду, когда умер отец. И это не в первый раз. Они были здесь пару лет назад, и они были здесь, когда мне было восемь, и я давно вычислила, что это, видимо, были пятая и десятая годовщины. Так что да. То, что мне говорили, – чушь. Мы не знаменитости. Я знаю, что папа богат, но одного этого недостаточно, чтобы так заинтересовать журналистов. Дети богачей тонут в бассейнах гораздо чаще, чем дети бедняков, это факт, потому что у богатых людей больше бассейнов, в которых они могут утонуть, но люди не мусолят произошедшее годами.

Ох ты ж.

– Расскажи, что ты знаешь, – говорю я, пытаясь выиграть время. Идиоты, вот идиоты. Они же не думали, что смогут скрывать это от нее вечно, правда? И теперь я должна рассказать ей не просто правду, но и то, что ее родители по факту – лжецы. Ну, то есть. Она собиралась выяснить все во время нашей поездки. Клэр же не могла это не предвидеть?

Руби не глупа. Она понимает, что я делаю, но подыгрывает мне.

– У меня была сестра-близнец. Ее звали Коко. Она утонула в бассейне, когда мы были маленькими, в какой-то из выходных. Это все, что я знаю. Я не помню этого. Должна бы хоть что-то помнить, да? Если мы были на каникулах, то вместе, верно? Я ее едва помню. Если бы не это… святилище, которое мама устроила в гостиной, я бы, наверное, вообще ничего не помнила.

– Ох.

– Нет, – говорит она, – у тебя больше нет времени на размышления. Просто расскажи мне.

Умно. Она готовилась поймать меня врасплох, потому что думает, что, если у меня будет время на размышления, я не скажу ей правду. Возможно, она права.

– И ты никогда не пыталась выяснить сама? Искать в интернете? Смотреть передачи по телевизору?

– Да, – говорит она, – я всегда удивлялась, почему у нас нет телевизора. То есть я знаю, что она учит меня на дому и все такое, а те, кто так делает, как известно, психи, но я просто думала, что это для того, чтобы защитить меня от всякой ерунды. И, знаешь, порно и все такое. В интернете же только порно, да?

– Там есть и другие вещи, – говорю я, а потом прикусываю губу, когда понимаю, что она надо мной издевается. – А, понятно.

– У нас всегда были смартфоны, бабуля, – отзывается она. – И она настолько не разбирается во всем этом, что никогда не замечала, какие обновления я получала через папин бизнес-аккаунт.

– О, – говорю я снова. – Так почему ты притворилась, что не знаешь?

– Я хотела посмотреть, будешь ли ты придерживаться официальной версии.

А я еще даже не пила кофе.

– Я вполне могла бы, если бы знала, о какой версии речь, – говорю я. – Мы с твоей мамой не то чтобы лучшие подружки, понимаешь? Мы с ней не ведем долгие душевные беседы по ночам.

– Так что же случилось? – снова спрашивает она. Настойчивая, как ее отец.

– Меня там не было, Руби. Я не могу рассказать тебе ничего, кроме того, что сообщили мне самой.

– И что же это?

– Если вкратце? То же, что знаешь ты. То же, что и в газетах, которые ты читала. Она исчезла.

Руби со стуком сжимает зубы. Чего бы она ни ожидала, это был не тот ответ. Я думаю, последние несколько недель она убеждала себя, что если поймает меня врасплох, то сможет выбить из меня признание, которое не смогла выбить вся мощь Флит-стрит. Я знаю. Знаю, что она чувствует. Вся эта история подозрительна до чертиков, но последние двенадцать лет они все придерживаются одной и той же версии, и, пока один из них не расколется, я буду знать не больше, чем все остальные.

Мы добираемся до деревни, проезжаем мимо магазина к главной дороге. Женщина подстригает и без того аккуратную живую изгородь большими ножницами. Она поворачивается и внимательно смотрит на нас, когда мы проезжаем мимо. Руби натягивает на лицо веселую улыбочку и машет ей рукой. Узнав ее, женщина машет в ответ и возвращается к своему занятию. В этой деревне все схвачено. Здесь безопаснее, чем в тюрьме Уандсворт.

Как только мы отъезжаем, ее улыбка исчезает, и она снова поворачивается ко мне.

– Что значит «исчезла»? Что случилось?

Если бы мы знали это, Руби, мы бы нашли ее, не так ли?

– Слушай, – говорю я ей, – я могу сказать только то, что знаю. Меня там не было. Я приезжала туда в те выходные, и я знаю, кто еще там присутствовал, но мы с Индией уехали задолго до того, как все случилось. Помнишь тот день на пляже? С медузой? Это было как раз в те выходные. Наверное, в четверг, потому что в пятницу мы уже уехали, а Коко пропала только в воскресенье вечером или в понедельник утром. Мы не ладили с папой, и он забыл, что мы вообще приедем, а всех, кто там собрался, мы терпеть не могли. Я никогда не могла. От этого чертова Чарли Клаттербака меня тошнит. Так что мы поехали домой. И не думай, что мне не приходило в голову, что мы могли бы предотвратить случившееся, если бы остались. Я думала об этом снова и снова. Вы были милыми детишками. Вы обе мне нравились, что бы я ни думала о вашей маме и моем отце и о том чертовом бардаке, который они устроили. Вы не заслуживали этого. Коко этого не заслуживала.

Руби на мгновение замолкает, переваривая мои слова, а затем снова спрашивает, очень спокойно, очень уверенно:

– Так что же произошло?

Клянусь, этот ребенок мог бы работать в Штази.

Я делаю вдох и замедляюсь. Пытаюсь успокоить свои мысли, чтобы рассказать ей все в каком-то более или менее рациональном порядке. Если она нагуглила всю эту историю, то я мало что могу добавить, разве что разобраться, какие из теорий заговора она подкрепила фактами.

– Я не то чтобы не виню их, – говорю я. – Но точно не виню твою маму. У меня есть много причин для неприязни, но не из-за этого. Она тоже уехала тогда, потому что папа вел себя безрассудно. Но я не отношусь к этому как те же Daily Mail. Я не понимаю, почему она не могла оставить детей на попечение их отца. Но они все квасили, как сапожники, все выходные. Думаю, они бы не услышали даже взрыв, когда спали, не говоря уже о чьих-то шагах на нижнем этаже.

Руби просто сидит и молча смотрит.

– Я… – начинаю я и иссякаю. Мы выезжаем на главную дорогу, и я на мгновение сосредотачиваюсь на том, чтобы понять, как влиться в поток машин.

– Просто скажи мне, – говорит она, как только мы выезжаем на внешнюю полосу.

– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Здесь нет какой-то скрытой правды. Она исчезла из спальни, в которой вы были вдвоем, посреди ночи. Никто не нашел ни ее, ни каких-то ее следов.

– Миленько, – говорит Руби. – Очевидно, это сильно повлияло на твою жизнь.

– Нет, я… – Конечно, она права. Нечестно оставлять все как есть. Руби, наверное, больше всех пострадала от всего этого, в конце концов, даже больше, чем ее мать, а она ничего не знает.