Не могу избавиться от мысли, что некоторые места всегда возвращаются к тому, что является их истинной природой.

– Ты думаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет, – произносит Джен, словно читая мои мысли.

– Судя по тому, что вы мне рассказали, да.

– Все, что я тебе говорила, – это то, как по моему представлению, видела ситуацию Вероника, – напоминает она мне. – Я хотела, чтобы ты поняла, какое влияние на нее оказал Ненастный Перевал.

– Как он свел ее с ума?

– Твоя мать не сумасшедшая, – говорит она. – Я возила ее к психиатру в Колумбийскую пресвитерианскую больницу, и она заверила меня, что все, что нужно Веронике, – это любящая и поддерживающая среда, а также хороший терапевт и правильные лекарства для лечения биполярного расстройства. И я собираюсь проследить, чтобы все это у нее было.

– Спасибо, – искренне говорю я. – Но не только моя мать пострадала в Ненастном Перевале – и другие девушки тоже, те же Ли-Энн, Дороти, Донна…

– Ли-Энн, – как ты, возможно, догадалась, – это Летти, – говорит Джен. – Дороти сейчас в Торонто, она социальный работник. Донна… все думали, что она сбежала, но это она погибла в пожаре. Наверное, пыталась попасть в башню, чтобы спасти меня, после того как Летиция меня уже вытащила.

– Видите, – говорю я, сожалея о Донне и из-за того, что заставила Джен снова пережить эту боль. – В этом доме происходят плохие вещи. Вы с моей матерью могли погибнуть, и все из-за того, что я хотела продолжения книги! – Голос срывается, и я, к удивлению нас обеих, начинаю рыдать.

Джен обнимает меня и притягивает к себе, и вот я уже плачу у нее на плече.

– Ты была права, что хотела продолжения, – говорит она. – Ты имеешь право знать свою историю, и твой приезд вернул мне Веронику.

– Но это чуть не убило тебя! Дом проклят еще с тех пор, как там появилась Кровавая Бесс…

– Кстати, говоря про Бесс… – Она лезет в карман. – Персонал скорой помощи нашел это в плаще, когда его с тебя сняли. – Она протягивает мне несколько листков бумаги, сложенных в плотный квадрат так много раз, словно автор послания пытался сделать его как можно меньше. Листки кажутся тяжелыми как камень. Я не уверена, что готова к новым откровениям из прошлого.

– Прочитаешь позже, – говорит Джен, чувствуя мою неохоту.

Киваю, убираю бумаги в карман.

– И дело не только в Бесс, – добавляю я. – Все девушки на кладбище… все Агнес Кори…

И снова голос срывается, а ее рука робко, как маленький олененок, касается моей.

– Все Агнес Кори, – говорит Джен. – Включая тебя. Ты была такой храброй, приехала сюда, противостояла злобной старой драконихе и разоблачила Кертиса Сэдвика – да-да, знаю, ты скажешь, что храбрость ни при чем и все это произошло случайно. Знаешь, я рассказала тебе историю Вероники, потому что хотела, чтобы ты поняла, она старалась изо всех сил…

– Я понимаю, – перебиваю ее я.

– Но я не рассказала тебе свою историю. Она немного похожа на твою. Дом, в котором я не могла оставаться, места, которые не могла назвать домом. В таких обстоятельствах тяжело поверить, что когда-нибудь произойдет что-то хорошее. Поэтому Кертису удавалось обманывать меня все эти годы, рассказывая достаточно плохую историю: что Вероника с Ганном бросили меня, что я потеряла тебя, – и я поверила. Но то худшее, что можно предположить, не всегда правда – просто в нее проще всего поверить таким людям, как ты и я.

Я отвожу взгляд, будто боюсь, что она прочитает выражение моего лица. Теперь я вижу, что окна этой квартиры – моей квартиры – выходят на реку. Большой корабль, величественный, как океанский лайнер, движется вниз по реке, неся с собой золото заходящего солнца и наполняя мой новый дом светом и движением, и этого достаточно даже для самого беспокойного и не умеющего доверять сердца.

– Я хотела бы ее услышать, – произношу я, когда мне удается совладать с голосом. – Услышать твою историю.

Ее рука дрожит в моей, и когда она начинает рассказывать, я наблюдаю, как облака мчатся через горы, словно корабли-призраки, плывущие по вечернему небу.

Признание Джозефины Хейл.

Я пишу это в том же дневнике, в котором моя подруга Бесс Моллой начала свою исповедь. Я прочитала это только после ее смерти. Она не смогла закончить признание, так что я добавляю сюда свою исповедь.

Бесс была права в том, что я начала повторять слова Эдгара. Оглядываясь назад, я вижу, что попала под его чары, но это не оправдание. Я должна была это понять.

А Бесс поняла.

После свадьбы Эдгар изменился. Он больше не интересовался моим мнением по вопросам, связанным со школой, а когда я все же решалась его высказать, упрекал меня, утверждая, что я слишком мягко веду себя с девушками. Когда я забеременела, все стало еще хуже. Он запретил мне общаться с заключенными, как он их называл, чтобы я не подхватила какую-нибудь инфекционную болезнь. Он был фанатиком гигиены и никогда не снимал эти свои мягкие кожаные перчатки, даже, как бы ужасно это ни было, в нашей постели, будто не мог вынести прикосновения ко мне. Он обращался со мной как с прокаженной. Вскоре он запретил мне выходить из комнаты, а когда я наконец родила ребенка, его у меня забрали, потому что, по словам мужа, я стала слишком легко возбудимой.

«Я замечаю в тебе некоторые из тех же врожденных слабостей, что и у женщин, которых мы здесь принял», – сказал он мне. – «Давай помолимся, чтобы наша дочь была избавлена от них, но чтобы быть в этом уверенными, будет лучше вырастить ее без твоего влияния».

Той ночью я проснулась, услышав жалобные крики моего ребенка.

Что Эдгар мог сделать с ней, если считал, что и она тоже унаследовала мои слабости? Я не могла вынести мысли о том, что он причинит дочери вред.

Мне нужно было к ней. Хотя он запер меня, я знала, как выбраться. Я поднялась на чердак, а потом спустилась по лестнице для слуг на кухню, а оттуда пошла на звук плача моего ребенка, в башню. Поднялась по лестнице и вошла в кабинет мужа. Ребенок кричал так громко, что муж не услышал моих шагов, когда я дошла до порога. Или он был слишком занят. Его руки были на горле Бесс, он душил ее. На полу я увидела ножницы. Должно быть, она пришла в башню, чтобы спасти моего ребенка, но он оказался проворнее. Она пыталась освободить меня.

Я подняла ножницы и ударила мужа в спину. Только тогда он отпустил Бесс и повернулся ко мне. Я хотела ударить его в лицо, но он поднял руку – и я увидела шрам на его руке без перчатки, там, где Бесс ударила его в башне, в том доме для женщин.

Эдгар был тем самым Фиалковым Душителем.

Он все еще прикрывал лицо руками, поэтому я ударила его в сердце. Снова и снова я вонзала ножницы Бесс в его холодное сердце, пока плащ на мне не покрылся кровью, а я не стерла эту отвратительную ухмылку с его лица. Он лежал, истекая кровью, на Бесс.

Бедная Бесс. Ее глаза безжизненно смотрели в потолок.

Она всего лишь хотела спасти меня – и еще могла спасти.

Я сняла окровавленный плащ и надела на нее. Затем нашла веревку, которую Эдгар хранил в башне на случай пожара, и сделала петлю. К счастью, такой же узел использовался в вязании, с несколькими дополнительными петлями. Я затащила бедную Бесс вверх по лестнице на крышу, обвязала один конец веревки вокруг зубчатой стены, петлю накинула на шею Бесс и столкнула ее вниз. Потом спустилась сама. Забрала свою плачущую девочку и опрокинула лампу, чтобы сжечь все улики, которые могли раскрыть историю, которую я расскажу.

Я выбежала из башни, крича как сумасшедшая, которую делал из меня Эдгар, и продолжала кричать, пока не прибежали экономка и ночной сторож, а затем и полиция. Я кричала так долго, что заболело горло, будто это меня повесили. Иногда я думаю, что в ту ночь действительно повесили меня и все это лишь сон. А иногда, когда я смотрю в зеркало, вижу в отражении Бесс и знаю, что она ждет меня по ту сторону.