– Слава богу!

Поворачиваю голову и вижу Аттикуса Циммермана, который сидит у моей кровати с блокнотом и ручкой. Он пришел записать мою историю?

– Я боялся, что ты никогда не проснешься, и у меня так и не будет возможности сказать тебе, каким идиотом я был. – И он пускается в пространные извинения за то, что не поверил мне, не воспринял более серьезно и не понял, что Кертис Сэдвик был маньяком-убийцей.

Мне удается выдавить вопрос, который он понимает:

– Они его поймали?

– Еще как поймали! – радостно восклицает он. – Твоя подруга Марта увидела, как ты бежишь с парада, и пошла за тобой. В ворота она войти не смогла, но, почувствовав запах дыма, вызвала полицию, и они поймали его как раз когда он убегал из дома, весь в бензине. Пытался обвинить в поджоге тебя, но твоя мама все объяснила.

Я с такой силой стучу его в грудь забинтованными руками, что он вскрикивает.

– Моя мама? Которая? Они живы?

– О черт, – вздыхает он, – кажется, надо было начать с этого…

Почти час уходит на то, чтобы выудить из Аттикуса всю историю целиком.

Когда полицейские добрались до поместья, они задержали Кертиса Сэдвика, вызвали пожарных и скорую помощь. Они приехали как раз в тот момент, когда моя мать с Джен прыгнули вниз, и этот прыжок мог бы стать для них смертельным, если бы не гигантские рододендроны, на которые они приземлились. Кусты смягчили удар, и в результате Джен сломала правую ногу, а моя мать – левую руку и три ребра. Но обе они выжили.

Двое пожарных смогли вытащить их, а третий спас с пожарной лестницы меня. Джен с Вероникой увезли на скорой помощи в медицинский центр «Вассар», а меня – в ближайшую больницу.

– Так моя мама жива? – спрашиваю я Аттикуса.

– Они обе живы, – отвечает он.

Следующие несколько дней Аттикус тоже навещает меня.

– Тебе разве не надо на работу? – спрашиваю я.

– Какую работу? Наш выдающийся начальник Кертис Сэдвик сидит в тюрьме, ему предъявлены обвинения в поджоге и покушении на убийство. Вероника и Джен дали показания под присягой, что он пытался убить вас троих и что он устроил пожар. Шансов отмазаться у него нет. Так что пока издательство «Гейтхаус» закрыто.

Хотя я и рада узнать, что Кертис Сэдвик вряд ли выйдет на свободу в ближайшее время, все равно чувствую укол боли, вспомнив, что приехала в Ненастный Перевал, чтобы спасти издательство, а не разрушить.

– Бедная Глория, – вздыхаю я.

– С Глорией все отлично, – фыркает Аттикус. – Ты разве не слышала, как она хвасталась, что купила акции «Майкрософта» в восемьдесят шестом году? Они с Дианой планируют выкупить издательство и перезапустить его под новым руководством. Конечно, это займет какое-то время… Кайла сбежала с корабля и устроилась на работу в «Амазон». Хэдли пока воспользуется возможностью и допишет свою книгу, которую Диана хочет опубликовать вместе с книгой Вероники – то есть Джен. Диана говорит, что и у меня будет работа, когда она снова откроет издательство, а пока я взял несколько подработок. Мне здесь нравится… Кстати, об этом: твоя подруга Марта рассказала, что в городе есть квартира – две спальни за половину той цены, что я платил за студию в Бушвике. В том же здании есть еще одна, если тебе интересно. – Его щеки заливает румянец, словно он предложил нам жить вместе. Или, может, он смущен тем, как часто упоминает Марту. Должно быть, она ему понравилась. Я жду знакомого укола ревности, но его нет. Марта спасла мне жизнь, вызвав полицию. А Аттикус оказался хорошим другом, навещая меня в больнице. Если они вместе… что ж, значит, у меня теперь два друга здесь, в Уайлдклиффе-на-Гудзоне, из которого мне почему-то не хочется уезжать.

– Я бы сняла ее, – говорю я, – но не представляю, как смогу себе это позволить, так как работы у меня нет…

– У тебя все еще есть работа у Джен, – замечает он. – На самом деле, у нас обоих, потому что это та подработка, про которую я говорил. Джен хочет, чтобы ты закончила записывать продолжение «Секрета Ненастного Перевала», чтобы Диана отредактировала, а я потом вычитал. Я бы сказал, что мы будем обеспечены работой на год вперед.

Он широко улыбается, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ.

– В таком случае, – говорю я, – скажи Марте, что я бы хотела снять квартиру. И передай ей от меня спасибо.

На второй неделе ноября Аттикус вызывает такси, чтобы отвезти нас обоих в город. Я лишь слегка удивлена, увидев за рулем Спайка. По дороге в Уайлдклифф-на-Гудзоне он рассказывает последние городские сплетни: кого-то подстрелили во время ежегодной охоты на индеек, школьный совет проголосовал за исключение тех, кто пытался запретить книги в школьной библиотеке, а в городе планируется устроить парад на День благодарения в честь пожарной службы – за спасение жизней в Ненастном Перевале.

– Что не так с этим городом и парадами? – спрашиваю я.

Спайк усмехается, припарковавшись перед кофейней «Хлеба и зрелищ». Он несет мою сумку по лестнице на третий этаж, и когда открывает дверь, я вижу свою маму и Джен на диване, обе в гипсе на разных частях тела.

– Мама! – восклицаю я.

– Мы бы встали… – начинает моя мать.

– Но Летти настаивает, чтобы мы сохранили силы для спуска вниз, – заканчивает за нее Джен.

Летиция приходит и хлопочет – но не вокруг них, а вокруг меня. Меня усаживают, как инвалида, в удобное кресло напротив дивана. Джен с мамой делятся историями о «рехабе», как они его называли, и обо всех способах, которыми они обходили правила. Они будто снова стали подростками, тайком курящими сигареты на Тропе. Как будто последних тридцати лет как ни бывало.

Пока они разговаривают, я вижу, что Джен держит на коленях мой экземпляр «Секрета Ненастного Перевала», и ее пальцы обводят выпуклый рисунок на обложке, будто это шрифт Брайля. Глядя на девушку с обложки, а потом на нее, я снова вижу сходство между ними, и эта разница в тридцать лет исчезает, когда она смеется со своей давней подругой.

– Кто рисовал обложку? – выпаливаю я.

И тридцать лет накрывают Джен точно саван.

– Ганн, – произносят они с моей мамой хором.

– Я сразу поняла, когда увидела, – поясняет моя мама. – Ганн всегда рисовал Джен, и здесь тоже его рисунок. – Она подносит руку Джен к лицу девушки на обложке. – Когда я увидела, меня охватила зависть, – признается она. – Почему на обложке должна быть Джен?

На мгновение я слышу тот резкий тон, за которым часто следовал маниакальный эпизод, но потом моя мать улыбается и сжимает руку Джен.

– Но с годами это стало той причиной, по которой я больше всего любила эту книгу – ведь на ней изображена моя лучшая подруга.

– Но как картина попала к Кертису?

– Ганн принес ее той ночью, – отвечает Джен. – Кертис забрал ее у него и… – Голос ее дрожит, и что-то внутри меня тоже.

– Что случилось? – требую продолжения я, и весь гнев, который, как я думала, погас, снова вспыхивает. – Что он сделал с…

– С твоим отцом? – заканчивает за меня Джен. – Я так и не узнала. Я думала, он бросил меня. Даже смотреть не хотела. Но теперь твоя подруга Хэдли помогает мне…

– Хэдли нашла информацию, что его арестовали в девяносто третьем году, – поясняет Аттикус. – Он провел три года в тюрьме на Гудзоне…

– Так близко, – бормочет Джен.

– Мы продолжим его искать, – обещает Аттикус, а потом меняет тему, спросив, что они планируют делать с Ненастным Перевалом.

– Мы с Джен будем жить в сторожке, – начинает моя мать.

– Думаем отремонтировать большой дом и сделать в нем приют для женщин, – добавляет Джен.

– Или ретрит для писателей, – добавляет моя мать.

Джен смотрит на нее и сжимает ее руку, услышав, как и я, напряжение в ее голосе. Летиция предлагает вернуться домой, и Аттикус встает, чтобы помочь маме спуститься по лестнице. Когда уходят остальные, мы с Джен какое-то время молча сидим друг напротив друга, представляя все, чем было поместье Ненастный Перевал: от «Приюта Магдалины» и прогрессивной школы обучения до психиатрического центра – и все это делалось с благими намерениями, а потом все почему-то пошло не так.