Взволнованный, Оливо переключается на романы. Монографию ему ничего не стоит прочитать за пять минут, а если много страниц – максимум за десять. Это одно из тех занятий, которые он сам не понимает как ему удаются. То же самое происходит и с романами, но тут он заставляет себя не торопиться, чтобы прочувствовать слова, переплетения сюжета, заметить некоторые неточности, проскальзывающие помимо воли автора. Так он читает рассказы Гоголя, трилогию Аготы Кристоф[401], любовный роман, в котором летчик влюбляется в бортпроводницу, оказавшуюся русской шпионкой. Когда перелистывает последнюю страницу «Вспоминая моих грустных шлюх» Маркеса[402], на часах половина седьмого. До закрытия библиотеки остается полчаса.

«Терпение, – говорит он сам себе, – буду держать карты в руках, и посмотрим, что из этого получится».

Следуя плану, запечатленному в его голове, он спускается по внутренней лестнице в подвал, сворачивает в коридор, уходит через пожарный выход и оказывается на заднем дворе, откуда, вероятно, выезжают грузовики с книгами и разный специальный транспорт.

Замысел таков: вынудить «гольф» дежурить у главного входа, как уже бывало прежде, и без помех уйти домой. Пока Оливо изучает ситуацию в школе, ожидая, когда выпадет верная карта, важно, чтобы водитель «гольфа», кто бы он ни был, не знал, что он живет в квартире комиссарши, ведущей расследование. Иначе похититель почует засаду и исчезнет. И тогда прощай возможность поймать его и найти ребят.

Такие мысли мелькают в голове Оливо, когда он выходит за ограду библиотеки на дорогу с односторонним движением.

Никакого серого «гольфа» нет. Миссия выполнена. Только красная «панда»[403], небольшой электромобиль и голубой фургон какой-то компании стоят на светофоре поблизости.

Оливо направляется в противоположную сторону. Минут двадцать мелкими перебежками – и он будет дома у Сони Спирлари, а там, может, и Манон увидит.

Пока идет по тротуару, мимо проносятся, вырвавшись на свободу на зеленом сигнале светофора, красная «панда» и небольшой электромобиль. Секунда, вторая, третья, а фургона-то и нет.

Мысль, возникшую при этом, можно выразить фразой: «Ох, бли-и-ин!» – но он даже не успевает обернуться, как на голове у него оказывается мешок, – кажется, я уже видел эту сцену, не знаю, понятно ли объясняю! После чего Оливо подхватывают, несут и через боковую дверцу закидывают в фургон.

Он с грохотом падает на твердое дно посередине кузова, получает толчок в ребро, чтобы не вздумал кричать, кто-то быстро заматывает ленту поверх мешка, затыкая таким образом рот, кто-то другой связывает руки, а третий лодыжки, – в отличном темпе действуют; они определенно лучше организованы, чем те балбесы из приюта, не знаю, понятно ли объясняю.

Фургон быстро движется в вечернем трафике, так что Оливо находит более или менее удобное положение, что не мешает ему, однако, время от времени ударяться головой о борт или чьи-то армейские ботинки.

– Ну ладно, в конце концов, именно это мне и было нужно, – говорит он себе. – Посмотрим, что из этого получится.

Оливо со связанными руками и ногами не очень-то может поменять положение. Даже если бы мог, вариантов немного, поскольку помещение, где его заперли после того, как пронесли вниз через два лестничных пролета, кажется похожим на погребальную нишу, коллектор или трубу. Мальчик пытается раскачиваться вправо и влево, плечами ударяется о выпуклые металлические стенки; а если пытается ползти вперед, то уже через несколько сантиметров упирается головой в мешке все в тот же металл.

Вот почему сейчас он лежит неподвижно, уперся щекой и ухом в пол, а между тем холод и влага проникают сквозь куртку, свитер и брюки, отчего грудь, бедра и яички уже заледенели. А ведь он еще не пробовал вытянуть ноги. Может, из опасения обнаружить, что лежит в гробу, цистерне или морозильной камере, откуда его никто уже больше не выпустит.

Подобное ощущение ему знакомо. Он испытал его восемь лет назад, когда в одной пижаме лежал в багажнике той самой «темпры». И ничем хорошим это не закончилось, так что не желал бы повторения эксперимента, не знаю, понятно ли объясняю.

Поэтому он молчит и не двигается, лелея последнюю надежду, что хотя бы одна сторона его обиталища открыта или, по крайней мере, более широкая, и прислушивается к шумам и запахам.

Селитра, плесень, резина, ржавчина, мазут и обширный шлейф канализационных испарений. Почти несомненно, это местная котельная, и, значит, если размышлять здраво, он может находиться внутри цистерны или бака. Вполне вероятно, что в этом подвале есть и другие подобные емкости. Возможно, в других таких емкостях гостят Федерико, Мария, Райан и Элена. Еще живые? Или уже мертвые? А ему самому сколько осталось?

– Могу высказать свое мнение как лицо незаинтересованное?

Оливо даже с мешком на голове без труда узнает голос Азы – и ее хреновый сарказм, не знаю, понятно ли объясняю! Бесполезно возражать, ведь она все равно выпалит ему в лицо свое незаинтересованное мнение, проблема…

– Если твой план заключался в том, чтобы оказаться связанным внутри цистерны во власти сумасшедшего, из-за которого уже пропали четверо твоих сверстников, ну, если таков был твой план с самого начала, то должна признать, что рисовать маму-кабаниху с малышами у тебя получается лучше, чем ловить похитителей. И имей в виду, твой рисунок – полное дерьмо!

– От тебя не слишком-то много помощи.

– От меня нет помощи, головастик Ван Гог?[404] Кто все предыдущие дни убеждал тебя позвонить этой пьянице-комиссарше и рассказать про машину, которая тебя преследует? Кто твердил тебе совсем недавно в библиотеке: «Спустись вниз, позвони, попроси разрешения позвонить, одолжи у кого-нибудь мобильник, сделай уже хоть что-нибудь, чтобы приехала полиция и задержала водителя „гольфа“?!» Но ты был так увлечен чтением, головастик Достоевский!

– Но меня же не «гольф» похитил!

– Потому что похититель не один, ясно же. Даже этого ты не понял? Один рулил, второй тебя связывал, третий…

– Понял, понял, я был там!

– Тогда ты должен был заметить, что они ни слова не произнесли, пока перли тебя сюда. Очевидно же, это тактика запугивания. Так поступают сатанисты, сектанты, практикующие жертвоприношения, и разные фанатики. Как ты знаешь, наимудрейший головастик, любой неудачник, мучимый своей судьбой, генерирует выброс адреналина, тестостерона и кортизола. Субстанция, от которой даже уважающий себя палач чокнется. Надеюсь только, что это не каннибалы, потому что, содрав с тебя шапочку, куртку и ботинки, поймут, что поймали краба[405] – в прямом смысле этого слова, хе-хе-хе.

– Что это такое?

– Что такое?

– Шум.

– Какой шум, параболический головастик?

– Замолчи, дай послушать.

Оливо сильнее прижимается ухом к полу. Постукивания молотка, нечастые удары раздаются с большой глубины, создавая еле заметную вибрацию.

– Ну что? – спрашивает Аза. – Понял, что это?

– Наверное, газ или вода, идущие по подземным трубам, но звук непостоянный. Не знаю…

Но вот раздался шум, хорошо различимый и явно поблизости. Хлопает дверца. Тот, кто ее открыл, схватил Оливо за лодыжки и потянул назад.

– Уф, кажется, тебе точно пора идти, – произносит Аза, вздыхая. – Увидимся позже… Может быть.

Оливо сидит на стуле. Мешок по-прежнему у него на голове, лодыжки все еще замотаны скотчем, как и рот. Всего лишь ненадолго освободили запястья, чтобы снова связать по-быстрому, но теперь уже за спинкой стула – вот, пожалуй, единственное изменение, – я же сказал вам, эти в своих делах смыслят что надо, не знаю, понятно ли объясняю.