– Оливо Деперо! – произносит старый Сизмонда, водружая на нос очки. – Могу посмотреть, что у тебя получилось? Позволишь?
– Угу.
Профессор бросает взгляд на картину, поворачивает ее, поднимает, подходит и крепит к стене, отходит и снова рассматривает.
– Тебе, несомненно, нужно еще поработать над техникой, но что касается второго и третьего – этого у тебя предостаточно. Знаешь картины Лигабуэ?[398]
– Я знаю, кто это.
– А картины его видел?
– Очень давно.
– Тебе шестнадцать лет – «очень давно» для тебя пока еще не существует. Перед уходом загляни в учительскую.
Оливо выходит из школы через главные ворота, держа под мышкой объемный том, который ему одолжил Сизмонда.
– В виде исключения, – сказал профессор, – только как справочное пособие.
– Что это у тебя? – спрашивает Серафин, которая ждет его, сидя на стареньком «скарабео»[399] своего брата – единственное, что она сохранила для себя. Музыкальные инструменты, книги, коллекции комиксов, одежду, обувь и диски – все распродала. Но «скарабео» ей нужен, чтобы добираться до предприятия, где изготавливают фейерверки. И чинит его каждый раз, когда ломается, хотя уже, наверное, пора сдать его в металлолом.
– Книга про тигров, собак и кур, – говорит Оливо. – Мне Сизмонда дал.
– Выходит, мама-кабаниха с кабанятами пробила брешь в его сердце. Он ведь скорее жену одолжил бы кому-нибудь, чем свои книги.
У Оливо рюкзак на плечах – тот, что собрал для него Флавио, – но толстенная книга туда не помещается. На площадке перед институтом кучкуются друзья-студенты. Тусуются, курят, болтают, обсуждают случившееся за утро и решают, что будут делать днем и вечером. Разумеется, «женихи» и «невесты» ждут здесь своих возлюбленных и заодно демонстрируют остальным, что место занято. Старомодные делишки, не знаю, понятно ли объясняю.
– Давай хоть сегодня подвезу тебя на скутере, раз ты с таким кирпичом?
– Не.
– Почему? Боишься, что плохо вожу?
– Не.
– Тогда объясни, в чем дело! Почему всегда отказываешься от моего предложения?
– Через неделю.
– Уф! По крайней мере, точен в обещаниях. Ладно, я поехала. Я проверила: Гуса с дружками поблизости не видно, но ты все равно постарайся не попадаться им на глаза, в том смысле что не кричи на всю улицу: «Я еврей, гей, идиот-савант, Аспергер[400] и ненавижу всех нацистов». Понял?
– Понял, – кивает Оливо и приподнимает уголок рта.
Как только Серафин укатила на своем «скарабео», Оливо отправляется своей обычной дорогой.
Пересекает три квартала, затем сворачивает направо, потом налево и тут, вместо того чтобы перейти эстакаду, направляется в центр. Сегодня библиотечный день. В кармане у него лежит сделанный еще на прошлой неделе пропуск, деньги на обед и твердый Н3-карандаш, чтобы заполнять заявки на книги и другие библиотечные бюрократические бланки.
У светофора он останавливается на пешеходном переходе и тут замечает серый «гольф» с затемненными стеклами.
Он следует за Оливо в пятидесяти метрах. Дорогая машина с агрессивным дизайном, красивая, и тот же забрызганный, как и позавчера, номер. Различить можно лишь двойку и пятерку. Вот если бы догадаться, кто за рулем. Но нет.
Проходит по «зебре» и, согнувшись, быстро двигается дальше по широкой дороге с двусторонним движением. Через десять минут он уже возле внушительного по размеру здания, где располагается библиотека. Заходит и направляется к приемной стойке.
Пока Оливо ждет своей очереди, посматривает в окно у входа: «гольфа» не видно, но он знает, что машина там. Скорее всего, та же, что выслеживала по нескольку дней и тех четырех ребят, с той лишь разницей, что они этого не замечали, пока не становилось слишком поздно.
– Что желаете? – спрашивает служащая, дама в годах. Он уже видел ее прежде, когда бывал здесь.
– Я хотел бы посмотреть инструкцию по организации оповещения и эвакуации граждан, – отвечает Оливо.
И без того неулыбчивая, женщина мрачнеет еще больше.
– Простите?
– Инструкцию по организации оповещения и эвакуации граждан. Этот документ у вас должен выдаваться любому, кто приходит сюда. Мне, например.
Служащая встает и отходит примерно на метр. Вероятно, в прошлом у нее был печальный опыт общения с сумасшедшими, разговаривающими подобным тоном.
– Я не в курсе, мне нужно проконсультироваться, – пытается она спровадить его без возражений.
– Хорошо, консультируйтесь.
Женщина жестом дает понять, что ему придется подождать, и удаляется в соседнее помещение.
Вскоре возвращается с очень высоким мужчиной интеллигентного вида. Смуглая, янтарного оттенка кожа, борода и прическа делают его похожим на английскую охотничью собаку – специально выведенную породу, которая умеет залезать в заячьи норы. Или в старые кожаные сумки.
– Добрый день! Синьора Адель сообщила мне о вашем необычном запросе. Могу поинтересоваться, зачем вам понадобилась инструкция по организации оповещения и эвакуации граждан? Этот документ мы обычно используем для технического контроля.
– Планы.
– Планы?
– Планы здания.
– Могу узнать, зачем они вам требуются? Для посетителей они представлены на каждом этаже с указанием запасных выходов на случай пожара.
– Они приблизительные, – говорит Оливо. – Неполные, в них ошибки при обозначении лестниц. Когда я вхожу в здание, я хочу знать настоящие пропорции помещений, расположение выходов, переходов, в противном случае у меня может случиться приступ, я начну кричать, истекать слюной, крушить все вокруг. В рюкзаке у меня лежит справка, подтверждающая эту мою патологию – «непереносимость незнакомых пространств», покажу, если хотите.
Мужчина внимательно смотрит на него. Решает, что это – шутка или же он впервые за свою долгую карьеру встречается с таким необычным случаем. Принимает за основу свою вторую гипотезу и сообщает, что справка ему не потребуется.
– Думаю, мы с вами можем прийти к компромиссу. Синьора Адель, достаньте, пожалуйста, папку с документами из второго ящика.
– Как скажете, директор.
Женщина бросается исполнять приказание. Мужчина же благодушно, словно они уже давно знакомы, улыбается Оливо.
– Это документы, которые мы используем для технического персонала, – поясняет он, пока ждут. – Я работаю в этой библиотеке сорок два года, однако, бывает, и я в них заглядываю. Просматривать планы зданий – дело одновременно волнительное и бодрящее, абсолютно согласен с вами. Если понимаешь ценность каких-то вещей, уже не можешь без них обойтись.
Служащая приносит папку и кладет на стол, Оливо принимается листать ее, задерживаясь по несколько секунд на каждом плане – склад, подвал, – и закрывает.
– Спасибо, – говорит.
– Пожалуйста, надеюсь, вы удовлетворены.
– Вполне.
– Я рад. Как вы, возможно, знаете, у нас вполне приличная картографическая секция на третьем этаже. Когда пожелаете, с удовольствием послужу вам гидом.
По дороге сюда Оливо полагал, что в библиотеке у него будет время продумать дальше свой план со всеми вытекающими из него последствиями или же позвонить комиссарше и доложить ей о «гольфе» – как все, наверное, от него ждут.
Но дело в том, что, оказавшись в читальном зале, он через несколько минут забывает и о сером «гольфе», и о Соне Спирлари, и о четверых пропавших ребятах – а ведь именно из-за них он и находится тут.
Первые полчаса он посвящает увесистому тому, полученному от профессора Сизмонда, и книгам о Лигабуэ, взятым с полок. Пейзажи дикой природы, написанные художником, уносят Оливо в горы, где он когда-то жил, к животным, которых выращивал его отец, к зверям, обитавшим в лесу. Так много жизни, крови, цветов и безумия оказалось в этих картинах, что Оливо сидит словно огорошенный. В одной картине, где Лигабуэ нарисовал леопарда с поднятой лапой, он совершенно точно узнает Манон.
