Это слабое утешение. Слишком слабое. Моя мать была сумасшедшей. Она считала, что ее сумасшествие передалось и мне, и пыталась убить меня, лишив жизни и себя. Неудивительно, что отец пришел в ужас, увидев ее во мне. Когда я попыталась расспросить его о маме, он сказал, что мне вредно размышлять о ее случае. Но мне было необходимо знать, какая судьба мне уготовлена.

Я подождала, пока он уедет на конференцию, и пробралась в его кабинет в башне, где и нашла папку с материалами о своей матери. Отца пригласила моя бабушка, Джозефина Хейл Брайс, как раз чтобы лечить ее. В его отчете говорилось, что он увидел живущую в уединении девушку, с интеллектом выше среднего, которая страдала от паранойи и галлюцинаций. Элиза верила, что ее преследует призрак Бесс Моллой, сумасшедшей, которая убила ее деда и которая, по мнению Элизы, собиралась вернуться, чтобы убить и ее. Терапия и нейролептики прекрасно помогали, все считали, что она полностью выздоровела, и доктор Синклер женился на ней.

Отчет здесь оканчивался, никаких сведений о ее беременности, рождении ребенка и послеродовой депрессии не было. Как и ответов. Убирая папку обратно, я увидела рядом папку со своим именем. Мне и в голову не приходило, что и на меня есть досье. Вытащив ее, я уселась за стол отца. Под заголовком „Наследственность“ я прочитала: „У матери наблюдались галлюцинации, суицидальные мысли и послеродовой психоз“.

Потом я прочитала собственный диагноз:

„Пациентка начала испытывать галлюцинации в возрасте 8 лет… живет в выдуманном мире… ранние признаки шизофрении… предлагаю наблюдение в специализированном учреждении…“.

Я читала, и слова расплывались у меня перед глазами: медленно приходило осознание, что мой отец уже давно перестал видеть во мне свою дочь и начал думать обо мне как о пациенте. Там было много страниц с записями каждой фантазии, которую я ему рассказывала.

„Пациентка считает, что неодушевленные предметы, такие как окна, зеркала, шкафы и прочее, обладают сознанием… пациентка испытывала галлюцинации в виде призраков и верит, что в доме обитают призраки… пациентка считает, что за ней наблюдает нечто невидимое… у пациентки наблюдаются признаки паранойи и бреда…“

Но была ли я его пациенткой? Это вообще законно – обращаться с собственной дочерью как с пациенткой психиатрической клиники? Я не знала… и не знала, кого спросить. Миссис Вайнгартен вышла на пенсию и переехала во Флориду. Няня была уже старенькой и почти ослепла. Никто в деревне не знал меня и вообще ни разу не видел – так тщательно отец спрятал меня ото всех. Я была невидимкой. Меня будто вообще не существовало.

Трясущимися руками я убрала папку на место, но в этот момент заметила сложенный листок бумаги между делом моей матери и моим. Развернув его, я узнала почерк мамы – таким же были подписаны и ее книги.

„Дорогой Роберт, – начиналось письмо. – Так как ты не веришь, что я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы заботиться о собственном ребенке, я должна ее забрать. Это место вредно для нас обеих – проклятое Кровавой Бесс и всеми женщинами, чьи жизни здесь разрушились. Не пытайся меня остановить, если не хочешь закончить как твой предшественник.

Элиза“

И тогда я узнала, что моя мать не покончила с собой. Она собиралась сбежать, сбежать вместе со мной. Видимо, она упала, когда пыталась спуститься по обрыву. В тот момент, стоя в башне, я решила, что должна уехать из Ненастного Перевала. Я знала, что где-то на территории поместья, за Тропой, было детское кладбище. Туда моя мать ушла в ту ночь, когда она умерла, к могилам матерей и детей, похороненных там.

Я бы спустилась с утеса, с которого она упала…

Или с которого ее столкнули».

– Кто, как вы думаете, ее столкнул? – тут же спрашиваю я, когда даже еще чернила не высохли на последнем предложении. – Вы думаете, что это был ваш отец?

Когда она не отвечает, я поднимаю глаза и вижу, что она повернулась ко мне. После долгого молчания, которое тянется, точно кот на солнце, она отвечает, и голос снова становится ее собственным:

– Мисс Кори, вы пришли сюда за продолжением романа или за биографией?

К щекам тут же приливает краска, точно меня ударили. Как наивно! Я почти слышу, как Аттикус это произносит: «Как наивно спутать художественный вымысел с реальностью». Хэдли с Кайлой всегда смеялись над письмами читателей, которые писали так, будто взгляды вымышленных персонажей представляли взгляды автора и заодно издателя.

И тем не менее.

Я в доме, который называется Ненастный Перевал, с дочерью гипнотерапевта, и она рассказывает мне…

Собственную историю?

Или историю Вайолет?

– Я просто… – запинаюсь я и начинаю заново: – Получается, это не совсем продолжение, ведь все происходит до событий «Секрета Ненастного Перевала», верно?

На губах Вероники появляется неуловимая улыбка – или, возможно, это тень пробегает по лицу. Снаружи, через горы на другом берегу реки, мчатся тучи.

– Но та книга была от лица Джен, – напоминает мне она. – Я думала, вы поняли, что это история Вайолет. Думаю, какие-то загадки прояснятся, если про них расскажет Вайолет.

– Понимаю… так вы не были… ваша мать не была…

– Сумасшедшей? Пациенткой психиатра? – Улыбка возвращается, но теперь она грустная. – А что, если так? Вы считаете, что нам предначертано повторить судьбу своих матерей?

– Очень надеюсь, что нет! – выпаливаю я, не успев подумать.

Вероника дергается от моих слов, будто я ее оскорбила, ее лицо розовеет – кроме области вокруг глаз, где линии шрамов образуют маску.

– Ваша мать была так ужасна? – спрашивает она.

– Моей матери не было рядом настолько часто.

– Это по-своему означает быть ужасной, – замечает Вероника.

– На самом деле это не ее вина. Она была… Она нездорова. Социальные службы забрали меня у нее, когда мне было восемь, и поместили в приемную семью.

– А других членов семьи у вас не было?

– Нет, по крайней мере никого, кого моя мать хотела бы знать или кого могли бы найти службы. Мы всегда были сами по себе, всегда переезжали – столько, сколько себя помню… – Я медлю, вспомнив тот эпизод, когда лежу в ванне и чувствую, как рука моей матери гладит меня по голове – и ощущение, что я дома.

– Что стало с вашей матерью после того, как вас поместили в приемную семью?

– Она мне иногда писала и какое-то время приезжала навещать, под надзором, но она так расстраивалась, когда видела меня, и в одно из посещений повела себя так… эмоционально, что ее арестовали и отправили в психиатрическую клинику, но она сбежала. Следующие несколько лет она провела частично в больницах… – Я снова перевожу дыхание, собираясь сказать то, что обычно говорю: «Мы потеряли друг друга из виду», как будто мы были случайными знакомыми, которые перестали общаться, но вместо этого говорю другое: – Когда она сбегала, то всегда присылала мне открытки. Обычно из небольших городков на севере штата Нью-Йорк, Вермонт и Мэн, со словами «Жаль, тебя здесь нет» или «Думаю, тебе бы здесь понравилось!» Так что я отправлялась ее искать…

– И ваши приемные родители вам это позволяли?

Я смеюсь.

– Едва ли. Я сбегала, следовала за ее открытками, пока не находила ее. Иногда я приезжала в то место, откуда была отправлена последняя открытка, а ее уже не было. Иногда она ждала меня там, найдя жилье для нас обеих. Какое-то время все было хорошо. Когда она чувствовала себя нормально, с ней было весело. Знаете, она любила «Секрет Ненастного Перевала». У нее всегда был с собой экземпляр, и она читала мне книгу на ночь. Говорила, что хотела написать что-то такое, и даже садилась и пыталась писать… – Я замолкаю.

Как мне объяснить этой спокойной, величественного вида женщине, что случалось с моей матерью, когда она пыталась писать?