— Перспектива — это выбор, — продолжила Кэтрин, — и перспектива играет ключевую роль в понимании сознания. Вы оба решили видеть в них две рыбки, плывущие в идеальной синхронности. Однако если вы измените перспективу и увидите их как одну рыбу, один разум, единый организм, просто плывущий... тогда это вполне нормально.

Лэнгдон внезапно встревожился, что её речь сходит с рельсов. — Но это же не выбор, правда, Кэтрин? Две раздельные, никак не связанные золотые рыбки не могут рассматриваться как единый организм.

— Это верно. Но они и не два отдельных организма, профессор, — ответила она.

— Они единое целое. И я готова поспорить на ваши часы с Микки Маусом, что могу вам это доказать прямо сейчас. Научно. Без тени сомнения.

Лэнгдон снова изучил два видео: Две отдельные чаши. Две отдельные рыбки. — Я согласен, — наконец сказал Лэнгдон. — Докажите, что это один организм.

— Хорошо. — Кэтрин улыбнулась. — И позвольте процитировать моего любимого символиста: иногда достаточно изменить перспективу, чтобы открыть Истину.

Она дотронулась до экрана iPad. — Вот третья прямая трансляция из той же лаборатории. И вот вам смена перспективы, джентльмены.

Новый ракурс камеры был сверху, глядя вниз на одну аквариумную чашу, похожую на другие, — синий грунт, какая-то статуэтка и одинокая золотая рыбка, плавающая кругами. Любопытно, что с этой высоты было видно две видеокамеры, установленные рядом с чашей и направленные на неё под разными углами.

— Я не понимаю, — сказал Фокман.

— Вы смотрели на два видео одной и той же чаши, — объяснила Кэтрин. — Одна чаша. Одна рыбка. Заснятые с двух разных точек. Их разделённость — это иллюзия. Они представляют собой единый организм.

— Но они явно в двух разных чашах, — возразил Фокман. — А как насчёт статуэток с Да/Нет? Они же разные... как это может быть одна чаша?!

Лэнгдон опустил голову. — Маркус Рэтс, — прошептал он. — Я должен был догадаться.

Кэтрин достала из сумки знакомую статуэтку — копию надписи Да из первой чаши. Она подняла её, позволив Фокману прочитать слово. Затем повернула статуэтку на девяносто градусов, и Фокман услышал собственный вздох. С этого нового угла статуэтка выглядела совершенно иначе. Теперь она читалась как Нет.

— Это произведение искусства, — сказала Кэтрин, — работа скульптора Маркуса Рэтса, который, подобно Вселенной, в которой мы живем, является мастером иллюзий.

Лэнгдон уже расстёгивал ремень часов с Микки Маусом.

— Ты же знаешь, у меня нет детей, Роберт. — Она рассмеялась. — Оставь свои часы. Я просто хотела проиллюстрировать кое-что о невозможном. А идея в том, что то, что я собираюсь рассказать вам о человеческом сознании, сначала покажется невозможным — настолько же невозможным, как две синхронизированные рыбки — но если вы позволите себе изменить перспективу, всё вдруг обретёт смысл… и то, что казалось загадочным, станет ясным, как день.

С этого момента Фокман ловил каждое её слово. Обед превратился в трёхчасовое путешествие, переворачивающее сознание… включая обещание Кэтрин, что в её книге будут описаны передовые эксперименты, которые она провела и чьи результаты не только поддерживают новую парадигму, но и показывают, что наше человеческое восприятие ужасно ограничено по сравнению с тем, каким оно могло бы быть.

К концу обеда Фокман не мог понять, кружится ли у него голова от идей Кэтрин Соломон или от лишнего бокала вина, но одно он знал совершенно точно:

Я определенно опубликую эту книгу.

Он подозревал, что этот обед может стать лучшей издательской инвестицией в его карьере.

Однако теперь, год спустя, связанный по рукам и ногам на полу ледяного фургона, он серьёзно переосмысливал своё решение. Он не прочитал ещё ни единого слова рукописи и ничего не знал о её таинственных экспериментах, но ему было непонятно, зачем кому-то понадобилось её уничтожать.

Ради Бога, это же книга о человеческом сознании!

Похитители Фокмана сидели рядом, уткнувшись в свои гаджеты.

— Эй, ребята? — попытался Фокман, зуб на зуб не попадая. Ему хотелось удержать их разговор. — Что такого особенного в этой книге? Вы знаете, что это про науку, верно? Там нет картинок.

Ответа не последовало.

— Понимаете, я замерзаю. Это безумие. Если бы вы объяснили мне, почему рукопись вас так заинтересовала, может, я... —

— Нам она не интересна, — сказал Короткий Стрижка. — Она интересует нашего работодателя.

— Дарт Вейдер может читать?

Короткий Стрижка фыркнул. — Да, и он хочет поговорить с тобой. У нас заправляют самолёт. Скоро вылетаем в Прагу.

Фокман напрягся. — Погодите! Ну уж нет, я ни за что не полечу в Прагу! У меня нет паспорта! Мне надо покормить кота!

— Я украл твой паспорт из квартиры, — сказал Короткий Стрижка. — И застрелил кота.

Эта шутка не рассмешила Фокмана, напротив, его охватил настоящий страх.

— Это несмешно… у меня нет кота. Может, обсудим это?

— Конечно. — Короткий Стрижка самодовольно ухмыльнулся. — Будет куча времени поговорить в самолёте.

Гавельский рынок был забит машинами, ползущими в бесконечных пробках. В нескольких кварталах от цели Лэнгдон и Саша вышли из такси и зашагали по запутанным улочкам Старого города. Следуя за Сашей к её квартире, Лэнгдон с удивлением узнал, что жильё на самом деле принадлежит Бригите Гесснер, которая разрешила Саше жить там бесплатно.

Ещё один нехарактерный жест доброты,подумал Лэнгдон, задаваясь вопросом, почему Гесснер так стремится помогать этой девушке.

Бригита Гесснер была загадкой. Хотя по отношению к Саше она казалась щедрой и сочувствующей, прошлым вечером за коктейлями женщина была невыносима. В один момент, пока Лэнгдон вяло потягивал свой отвратительный коктейль со вкусом бекона, Гесснер неожиданно поставила его в неловкое положение.

— Профессор Лэнгфорд, — сказала она, наверняка намеренно коверкая его фамилию. — Мы с Кэтрин не согласны в одном вопросе и хотим, чтобы вы разрешили наш спор.

Кэтрин поморщилась, явно не желая втягивать Лэнгдона в дискуссию.

— Вы человек образованный, — продолжала Гесснер, — и ваше мнение представляет интерес. Мы с Кэтрин расходимся в вопросе, лежащем в основе материалистическо-ноэтической полемики. Речь идёт… о жизни после смерти.

О боже...

— Так скажите же, — потребовала Гесснер, — во что вы верите? Когда человек умирает — это конец? Или есть что-то… ещё?

Лэнгдон замешкался, пытаясь найти правильные слова.

— Как я уже не раз говорила, — вклинилась Гесснер, — жизнь после смерти я считаю пустой фантазией — иллюзией, которую религия продаёт слабовольным и слабоумным.

Вот это я трогать не стану...

— И, как вам наверняка известно, — продолжала Гесснер, — Кэтрин публично заявляла, что внетелесные переживания служат веским доказательством того, что сознание находится вне мозга и поэтому может пережить смерть. Иными словами… загробная жизнь реальна. — Невролог небрежно отхлебнула коктейль. — Ну что, профессор?

— Я не знаю точного ответа, — признался он. — Я читал лекции по танатологии, но это не моя специализация.

— Вопрос простой, — с насмешкой перебила его женщина. — Если бы вы умирали и увидели со стороны своё тело на операционном столе, сочли бы вы это доказательством загробной жизни? Или гипоксической галлюцинацией?

Я никогда не был на грани смерти… Понятия не имею, что бы подумал.

Единственным опытом Лэнгдона в вопросах околосмертных переживаний было чтение бестселлера Рэймонда Муди 1975 года "Жизнь после жизни". Эта книга убедила учёных серьёзнее подойти к исследованию возможности того, что смерть — не конец пути… а только начало.

Книга содержала сотни медицински задокументированных случаев клинической смерти с последующим пробуждением, где люди описывали практически идентичные внетелесные переживания — ощущение отделения от тела, парения, движения вверх по тёмному туннелю, приближения к яркому свету и, что особенно удивительно, чувство абсолютного покоя и всеобъемлющего знания.