– Только попробуй потерять ее!

Американец Дэйв взъерошил волосы, как будто стеснялся их вида, уселся прямо позади меня, подался вперед, и я услышал «Здоро́во!» над правым плечом.

– Сегодня без съемочной группы? – поинтересовался я.

– Запретили снимать в зале суда, – ответил он.

Даже не глядя на него, я догадался, что он жует жвачку, просто по чавкающему звуку, который издавали его челюсти.

Места для зрителей оказались забитыми до отказа; люди столпились в задней части трибуны. Ввели Сью, в наручниках. Она оглядела комнату, вероятно выискивая знакомые лица, и слабо улыбнулась мужу. Я наклонился вперед, чтобы увидеть его реакцию; он мягко улыбнулся ей в ответ.

Впервые мне удалось как следует ее разглядеть. Она стала тенью той роскошной женщины, какой была, когда впервые переступила порог «Кавенгрина». Вместо высоких каблуков и дизайнерского платья Сью надела серый брючный костюм, который к тому же плохо сидел. В каштановых волосах проглядывала седина. Без макияжа кожа казалась безжизненной. Сью выглядела слабой и измученной. Полагаю, из-за стресса она мало ела. Я и сам, кстати, потерял чуть ли не три кило за те четыре дня в «Кавенгрине».

Патрик, новобрачный, сидел рядом с супругом Сью. Оливии не было. За ними восседали близняшки; обе вырядились, словно собрались на похороны какой-то знаменитости, – облачились в черные костюмы и нацепили золотые серьги, которые нелепо болтались. Я встретился взглядом с одной из них – Оксаной, если не изменяет память. Она показала мне язык, а потом отвернулась и зашептала что-то на ухо сестре. Оглядевшись, они уставились на меня, но я отвел глаза. Я здесь не для того, чтобы становиться мишенью для глупых пересудов. Я пришел на заседание, чтобы закончить книгу.

Невозможно сказать, кто из присутствующих в зале был другом или родственником Бруно. Думаю, несколько человек с его стороны все же пришли. Возможно, по ходу судебного разбирательства я узнаю их поближе и опишу читателям.

Вывели присяжных; я внимательно их разглядывал, пытаясь угадать, чью сторону они примут. Восемь мужчин, четыре женщины, все с каменными лицами. Один из мужчин – кажется, самый пожилой – представился старшиной. Именно ему следовало задавать вопросы, которые возникают у присяжных по ходу следствия, и именно он в конечном счете огласит вердикт. Как я уже сказал, мне хотелось бы поучаствовать в заседании в роли присяжного, но не думаю, что вызвался бы быть старшиной. Вынести приговор, который навсегда изменит чью-то жизнь, – нет, это не для меня.

Я думал, что они пригласят мистера Поттса в качестве свидетеля, но они этого не сделали. Главным аргументом стороны обвинения оставалось то, что подсудимая призналась; впрочем, Мари Хабиб удалось прояснить еще несколько деталей. В остальном никаких свидетельств предполагаемого романа с Бруно попросту не существовало. Их связывало только сообщение, которое Сью отправила Бруно утром в день свадьбы, в нем говорилось: «Не смей испортить сегодняшний день».

– Явная угроза, – заметила Хабиб.

Сообщение показали на телевизионном экране, а присяжным раздали распечатки. Далее Хабиб выдвинула теорию, что Сью убила Бруно, чтобы тот не рассказал мужу об их романе. Защита тут же опротестовала ее заявление, назвав его необоснованным. Судья попросил присяжных исключить этот момент из протокола и не брать его во внимание. Однако, бесспорно, в головах присяжных уже посеяли семена сомнения. Судья производит впечатление умного человека. Мне кажется, чтобы стать судьей, надо быть очень умным.

Прокурор предъявила суду фотографию предметов, найденных в лабиринте; тогда я впервые увидел орудие убийства. Журналисты лихорадочно записывали что-то в своих блокнотах. На снимке на грязной земле лежали ботинки, айпад и окровавленный нож. Доводы обвинения заключался в том, что ботинки подходили Сью, хоть и были на размер больше. Они утверждали, что преступник мог надеть ботинки большего размера, чтобы сбить полицию с толку.

Все это время Сью не поднимала головы, не проявляла никаких эмоций и ничем себя не выдала. Все было завязано на том, что она созналась. Полагаю, защита попытается объяснить это завтра.

Вчерашний день превратился в сущий кошмар. Я пропустил заседание суда и ничего не записал для книги. Ни за что не поверите: в шесть утра я приехал на вокзал и там меня ждал американец Дэйв со съемочной группой. Какой смысл им там торчать в столь раннее время? До Лидса два часа езды на поезде, а суд начинается только в десять. Мне нравится приезжать туда пораньше, чтобы позавтракать и выпить кофе в привычном месте, прежде чем отправиться на заседание. На этот раз американец Дэйв оставил свою ковбойскую шляпу дома и напялил джинсы, перетянув их ремнем с массивной пряжкой, на которой красовалось изображение лошади, везущей повозку. А еще он нацепил черную рубашку с кисточками на спине, что смотрелось как маскарадный костюм. Все же мы в Йоркшире, а не на Диком Западе.

Американца Дэйва сопровождала Паула Макдэвидсон; она тут же похвасталась ковбойской шляпой, которую янки привез ей из Штатов. Она хвалилась, что теперь у нее целая коллекция головных уборов, и заявила, что обязательно появится в них в документальном фильме. Я ответил, что мне плевать.

Станция в нашем поселке небольшая, так что не спрячешься. Маленькая билетная касса, одна скамеечка, да и все тут. Если пойдет дождь, сразу промокнешь до нитки. Платформа у нас настолько старая, что все вокруг дрожит, когда мимо проезжают длинные поезда, направляющиеся в Лидс. А если поезда останавливаются, то двери открываются лишь в одном вагоне, потому что платформа на большее не рассчитана. Так что мне не удалось скрыться от американца Дэйва и его банды. Стоило только отойти в сторонку, как они подступали все ближе и ближе.

– Назад, за желтую линию! – заорала Паула, едва я ступил за границу.

Журналистка покатилась со смеху, точно забияка в школе, а оператор запечатлел все это на камеру. Без сомнений, она была в восторге от своего поступка.

Я изо всех сил старался не обращать на них внимания: держал язык за зубами и глубоко дышал, стоило им брякнуть очередную глупость. Американец Дэйв расспрашивал, почему это я каждый день езжу в суд – не потому ли, что пишу книгу, как упоминала Фиона? Он заявил, что собирается рассказать обо всем, что произошло в «Кавенгрине», и лучше мне держать ухо востро, ведь он не позволит моей книге выйти раньше, чем его документалка. Я никак не отреагировал. Вы уже наверняка поняли, что ко всему, что он покажет в фильме, надо относиться скептически. Да, я хочу, чтобы книга вышла первой, но что будет, то будет. Моя история – правда, а его – чушь собачья.

Но тут он зашел слишком далеко.

– Как тебе такое, Гектор? Если заявишься сегодня в суд, я уволю Фиону, – ухмыльнулся Дэйв, перекатывая жевательную резинку во рту.

Теперь он пал еще ниже в моих глазах. Дэйв сказал, что я могу прийти в суд завтра, но сейчас мне придется посидеть дома. Американец понимал, что изрядно навредит моему рассказу, если заставит меня пропустить выступление защиты. Таков был его план.

Я вспыхнул, пытаясь унять гнев. Паула Макдэвидсон втянула щеки и подпрыгнула на каблуках, с замиранием сердца ожидая, что́ я отвечу.

– Знаете, Гектор, а ведь он серьезно, – встряла она.

– А я всегда смертельно серьезен, – подмигнул американец Дэйв. – Увижу в суде – и подругу твою уволят. Останешься дома – разрешу работать дальше. Думаю, денежки ей не помешают?

Ругаться было бессмысленно. Спорить с дураком – значит опускаться до его уровня или того хуже. Я собрал вещи со скамейки и ушел со станции, сопровождаемый оглушительным гоготом.

Не могу передать, насколько разбитым я себя чувствовал, когда вернулся домой.

Вот почему я ничего для вас не записал.

Около обеда позвонила Фиона – хотела оставить сообщение с предложением встретиться на выходных и выпить чашечку кофе. Она очень удивилась, когда я поднял трубку, мигом сообразив: что-то случилось. Но я предпочел ей ничего не рассказывать. Пусть думает, что у меня мигрень. Не стоит ее беспокоить; ей немало досталось по жизни, и наша дружба куда важнее любой книги.