Теперь он знает – ему есть что предложить.

Нужно только дождаться, когда Соня придет и попросит его об этом.

– Оливо Деперо-о-о, чтобы выпендриться, угодил в СИЗО-о-о.

– Хватит.

– А ведь послушал бы свою А-а-азу, не споткнулся бы об эту зара-а-азу.

– Если бы послушал… Хватит, сказал я.

– Какой противный характер у Деперо Оливо-о-о, наверное, лучше вспомнить языковое правило-о-о.

Оливо отворачивается к стене и меняет руку, которую кладет под голову. У него нет никакого желания разговаривать с ней и еще меньше – выслушивать ее насмешки, видеть ее синюю спецовку, стриженые волосы, безукоризненную кожу, желтые глаза, кольцо в носу, – в общем, мне совсем не нужна Аза, все, точка. Не знаю, понятно ли объясняю.

– Ну что мы будем делать, головастик – узник «Алькатраса»?[445] – спрашивает она.

– Множественное число местоимения здесь неуместно.

– Я в том смысле, думал ли ты о том, в какую дверь ломиться?

– А я в том смысле, что уже думал, но не хочу говорить с тобой об этом.

– Вот как? Значит, план такой: является Манон, взрывает бронированную дверь и спасает тебя, вынося на руках, потому что безумно влюблена в тебя! Обращаю твое внимание: влюбиться – это не то, что заразиться ковидом, который передается воздушно-капельным путем.

– Я ни в кого не влюблен.

– Как нет, головастик-Купидон? Так что же все-таки ты надумал?

– Я уже сказал, что не хочу обсуждать это с тобой.

– Не хочешь обсуждать, потому что так ничего и не придумал, головастик! Ты вроде тех политиков, что идут на выборы, обещая «ясные идеи», а потом только и делают, что ковыряют пальцем в носу. Но молчу-молчу!

Оливо по-прежнему лежит к ней спиной.

– Ну так что? – продолжает она.

Оливо вздыхает.

– Вскоре придет комиссарша, – говорит он.

– Значит, надеешься, что она тебя на руках вынесет? Хороший план. Не вышло с дочкой, сойдет и мамаша. Если не сработает, может, бабка еще жива.

– Соня Спирлари никуда меня не вынесет, – говорит Оливо. – По крайней мере, пока мы с ней не договоримся.

– Договоритесь?

– Они прекращают дело против меня, а я передаю им саламандр.

– Полчаса назад она тебе это и предлагала, материализовавшийся головастик!

– Полчаса назад – это полчаса назад. Теперь она решит, что я хорошо все обдумал и испугался тюрьмы…

– А меня ты на самом деле пугаешь!

– Она сядет рядышком на кровать и доверительным тоном, словно делая мне одолжение, предложит заключить соглашение.

– И ты скажешь: «Отлично, где ставим подписи»?

Оливо молчит.

– Не говори мне, что думаешь о том, о чем думаешь, – произносит Аза.

– Я совсем ни о чем не думаю.

– Напоминаю, что я твоя половина, сиамский близнец – головастик, значит, прекрасно знаю, о чем думаешь.

– Вот как? И о чем же я думаю?

– Хочешь притвориться, будто согласен на условия полиции, а потом попытаешься сбежать. Самое интересное, что ты пока понятия не имеешь, как сбежать, но я-то хорошо представляю, чем все это закончится: у тебя ничего не получится, еще больше выведешь из себя комиссаршу и и-за своей глупости попадешь в еще более крупные неприятности, так что теперешнее твое положение покажется раем.

– Мой план сработает.

– Сказал Гитлер, нападая на Россию. Если позволишь мое мнение, то, скорее, Манон войдет сюда с ключами от этой двер…

Кто-то снаружи открывает замок. Оливо вскакивает. Не верит, что это и правда может быть Манон, но если была бы…

На самом деле это Соня Спирлари. Одна, в руках папка, волосы собраны. Входит с интригующим видом, настроена дружелюбно – даже слишком.

«Приехали», – думает Оливо.

Она берет стоящий у стены стул и пододвигает его к нарам. Никакой куртки, никакой кобуры с пистолетом, – зато добавилась проблема потных разводов под мышками, которая кажется не так уж легко разрешимой, не знаю, понятно ли объясняю.

– Могу говорить с тобой откровенно, Оливо? – спрашивает Соня Спирлари.

– Угу.

– Мне не нравится все это. Я имею в виду видеть тебя запертого здесь, думать, что ты сломал свое будущее по собственной дурости. В целом, по сути, у нас сложились хорошие взаимоотношения. Не скажу, что я привязалась к тебе, сам знаешь: материнский инстинкт у меня отсутствует как таковой, но мне нравилось работать с тобой. Хотя мне и нелегко признать это, но у тебя невероятная интуиция. Ты не умеешь управлять ею, согласна, но ведь именно ты догадался, что Густаво не имеет никакого отношения к похищению.

– И что это не было похищением.

– Ну да, и это тоже.

– И что руководила всем Серафин.

– Да.

– И что бомба была заложена под…

– Оливо?

– А?

– Ты молодец, о’кей? Но твой ум довел тебя до уймы неприятностей, в которых ты оказался сейчас. Что для тебя важнее? Выйти отсюда или сорвать аплодисменты заключенных сокамерников?

– Выйти.

Соня Спирлари знакомым ему жестом откидывает назад волосы. За последние дни она похудела: дает о себе знать переутомление, напряжение, недоедание. Она наклоняется к Оливо. Это знак, что она хочет сообщить что-то только шепотом.

– Ты слишком смышленый, чтобы поверить, будто стараюсь я ради тебя, – говорит она, – так что откроем карты, согласен?

Оливо кивает.

– Я хочу стать первой женщиной в этом городе, возглавившей управление полиции, но для этого мне нужно найти тех пятерых ребят и вернуть деньги. Полный комплект, понимаешь? Не одна, а обе задачи. Если не смогу, моя карьера на этом закончится. Не значит, конечно, что меня попрут из полиции, но могу распрощаться со своими амбициями. И это меня совсем не устраивает.

– Угу!

– Я из сил выбилась, чтобы быть там, где я есть сейчас. Пожертвовала личной жизнью, свободным временем, здоровьем, замужеством и отношениями с Манон – ты сам видел, какие они у нас… – Я бы не забыл добавить также чистоту и порядок в квартире, Рамзеса[446] в холодильнике и секс тайком раз в неделю в семейном номере отеля «Ибис». – В общем, если в этот раз не доведу дело до конца, то все, что уже сделано раньше, никому на фиг будет не нужно. Вот почему я пришла предложить тебе то, что собираюсь предложить.

Оливо помалкивает. А что говорить, если Соня пока еще только протирает попу проспиртованной ваткой, собираясь всадить укол. Сейчас спросит, где прячутся саламандры, затребует привести к ним ее с полицией, а они взамен закроют глаза на все, что он натворил. Нечто вроде амнистии, охранной грамоты, и, возможно, на чаше весов снова окажется место работы научным сотрудником в городской библиоте…

– Твоя мать жива, – произносит Соня Спирлари.

Оливо резко подается всем корпусом вперед, как будто стоит на краю пропасти или на огромном камне и от порыва ветра вынужден удержать равновесие.

Соня бросает взгляд на дверь, словно желая удостовериться, что там никого нет и никто их слышит.

– Не представляю, как она выжила в той аварии на озере, – говорит, – но она жива.

Оливо пристально смотрит на Соню. Впервые он замечает в ее серых глазах слабый зеленый отблеск вокруг зрачка, пульсирующий от напряжения.

– Это так, Оливо. Не понимаю, почему тебе не сказали, но мы-то знали это уже давно.

– Знали давно – кто знал?

– Не могу сказать.

Оливо не двигается. Дышит спокойно и упирается ногами в резиновый пол.

– Вы пытаетесь меня разговорить.

Соня мотает головой – это небольшое упражнение для расслабления шейных позвонков, – тем самым словно предупреждает, что она рискует, совершая задуманное. Затем не глядя запускает руку в папку, что лежит у нее на коленях, куда, видимо, заранее положила сверху все необходимое.

Достает снимок; не выпуская из рук, показывает его Оливо. Жестом дает понять, что не намерена отдать ему.