Даже кафедра — шедевр,— подумала она, любуясь искусно вырезанным возвышением на колонне рядом. Доступ на высокую шестигранную кафедру осуществлялся по элегантной винтовой лестнице, а венчал ее балдахин с позолоченными херувимами. Эта священная площадка явно была задумана, чтобы наделять говорящего почти божественным авторитетом.

— Вот ты где! — раздался низкий голос через весь собор.

Она обернулась и увидела Лэнгдона, выходящего из часовни Вацлава и спешащего к ней, все еще закутанного в свою пуховку Patagonia. — Я не увидел тебя

внутри и испугался, что ты меня покинула, — сказал он, подбегая запыхавшимся. — Нашла дверь с семью замками?

— Да, — ответила она. — Каково же было мое удивление, что она заперта.

Лэнгдон улыбнулся, теперь выглядевший более расслабленным. — Ну, если хочешь, чтобы я ее открыл, мне придется сделать семь звонков — президенту, премьер-министру, архиепископу, управляющему, декану, мэру и председателю палаты.

— Даже спрашивать не буду, откуда ты это знаешь, Роберт. Ты разобрался с документами?

— Да, — ответил он. — Все готово.

Кэтрин почувствовала облегчение. — Собираешься рассказать, в чем там было дело?

— Расскажу... — ответил он, отвлеченно глядя на ближайшую кафедру. — Минуточку... — Он оглядел пустынный собор, затем снова взглянул на Кэтрин. — Сиди здесь — я хочу кое-что тебе показать.– Он направился к лестнице, ведущей на кафедру, и ловко переступил через бархатный шнур, перекрывавший вход.

– Роберт, что ты... – начала она.

Но он уже взбегал по винтовой лестнице. Достигнув вершины, он склонился над массивной раскрытой Библией на пюпитре – видна была лишь его голова. – Кэтрин, я хочу прочитать тебе несколько отрывков, – сказал он с искренней интонацией. – Просто открой сердце и послушай.

Библейские отрывки? – Я не пони...

– Просто послушай, – настаивал он. – Я уверен, эти слова утешат твою душу.

Кэтрин в недоумении смотрела вверх, пока Лэнгдон усаживался поудобнее: снял дутый пуховик, бросил его на пол и перелистывал Библию, словно отыскивая определённый фрагмент.

Закончив подготовку, Лэнгдон откашлялся и вновь встретился с ней взглядом, прежде чем перевести его на пюпитр. Заговорив, он использовал свой фирменный баритон, звучавший чётко и звучно. – Сегодня доказано, – декламировал он с драматизмом, – что младенцы способны к осознанным переживаниям с момента рождения... что опровергает нынешнюю модель постепенного развития сознания.

Прости? – Мысли Кэтрин путались. Он это серьёзно?

Лэнгдон перевернул несколько страниц и продолжил читать. – Что ещё важнее, – вещал он, – мы зафиксировали неопровержимые доказательства интенсивной активности гамма-волн в мозге в момент смерти.

Кэтрин вскочила на ноги, наконец поняв, что именно он читает. Этого не может быть! Она бросилась к кафедре, пока Лэнгдон зачитывал ещё один отрывок.

– Уровень ГАМК, – гремел его голос, – резко падает в предсмертные моменты, и вместе с этим ослабевает способность мозга отфильтровывать самые крайние грани человеческого опыта, обычно остающиеся за гранью восприятия.

Сердце Кэтрин колотилось, когда она взбегала по винтовой лестнице. – Роберт! – воскликнула она, добежав до кафедры и застыв в оцепенении при виде знакомой стопки распечаток, лежащих поверх огромной Библии. – Это же моя рукопись?!

– Похоже на то, – беззаботно усмехнулся он, и эта кривая улыбка растрогала её, как всегда.

Кэтрин теперь догадалась: должно быть, он всё это время прятал рукопись под пальто. – Но... – Она не могла подобрать слов. – Я думала... ты сжёг её!

– Одно лишь приложение с источниками, дорогая... – улыбнулся он. – Остальное я спрятал за старинными фолиантами на лоджии библиотеки.

Ошеломлённая Кэтрин вспомнила, как огонь, разведённый Лэнгдоном на металлической лестнице, пожирал бумаги, а обугленные клочья падали вниз. – Но... костёр был таким большим...

– И был, – подтвердил Лэнгдон. – Целых сорок две страницы источников с двойным интервалом – это твой авторский стиль. Надеюсь, ты знаешь, что издательства сами верстают их в конце книги? В общем, я подмешал несколько пустых листов пергамента из старых учётных книг. Животный жир даёт сильную чёрную копоть.

Кэтрин пыталась совладать с вихрем эмоций: облегчение, благодарность, неверие и даже досада. Значит, рукопись была цела?! – Почему ты мне не сказал?! – требовала она. – Я была в отчаянии!

Лэнгдон посмотрел на неё с искренним раскаянием. – Поверь, Кэтрин, я извёл себя, желая сказать. Это было пыткой – видеть твои страдания, но вокруг царил хаос, нас могли в любой момент арестовать и допрашивать. Я не хотел вынуждать тебя лгать. Гораздо безопаснее было не знать тебе о рукописи, пока всё не уляжется. Главное – не дать ÚZSI или кому похуже снова её конфисковать.

Откровенно неважная лгунья, Кэтрин и сама это понимала... Наверное, он был прав.Тактика дезинформации,как назвал бы это Нагель. Лэнгдон не выдал тайну даже Джонасу по телефону.

– Надеюсь, ты простишь меня... – взмолился он. – Тяжело было хранить эту тайну. Кэтрин невозмутимо смотрела на него – затем шагнула ближе и обняла, растворившись в нём. – Документы... Вот как?

– Важные документы, – поправил он. – Слишком важные, чтобы сжигать.

Она крепче прижалась к нему. – Вот чего я понять не могу – как почтенный профессор Лэнгсон осмелился вырвать страницы из древнего фолианта?

– Пустые страницы, – парировал он. – Их никто не хватится. А мой школьный учитель литературы, мистер Лельчук, говаривал: "Правильная книга в правильный момент может спасти жизнь".

Кэтрин рассмеялась. – Уверена, он имел в виду совсем другое.

– Наверняка, – согласился Лэнгдон, притягивая её ближе.

Кэтрин не помнила, сколько времени они простояли в объятиях на кафедре собора святого Вита, пока не зазвучали колокола. Она утонула в радости от возвращённой рукописи... и в нежности к человеку, которого держала в руках.

– Я люблю тебя, Роберт Лэнгдон, – прошептала она. – Прости, что так долго доходила до этого.

Роберт Лэнгдон проснулся под звуки военного барабана — одинокий ритмичный бой малого барабана, будто ведущий в бой небольшой отряд.

Открыв глаза, он увидел заснеженную поляну в парке. Вдали занимался рассвет, его первые лучи пробивались сквозь лабиринт небоскребов.

Манхэттен, пронеслось у него в голове по мере того, как сознание прояснялось.

Отель "Мандарин Ориентал". Пятьдесят второй этаж.

Барабанная дробь не стихала. Казалось, она звучит совсем близко.

Лэнгдон приподнялся на кровати и увидел, что Кэтрин уже проснулась. Она лежала рядом, облокотившись, с игривой улыбкой, её волосы были растрепаны. Она возилась со своим новым телефоном, и Лэнгдон понял, что барабанный бой доносился именно оттуда.

— Мне надоел "Утренний настрой" Грига, — сказала она. — Я сменила наш будильник.

На военный марш? Лэнгдон услышал, как к барабану присоединилась флейта, играя знакомую мелодию. — Погоди… это же "Болеро"?

Она невинно пожала плечами. — Возможно.

Оркестровая пьеса Равеля считается самой эротической классической композицией в истории. Её часто называли "идеальным саундтреком для любви". В течение пятнадцати минут настойчивый, пульсирующий ритм "Болеро" нарастал, пока оркестр не достигал фортиссимо, которое критики окрестили "оргазмом в до-мажоре".

— Утончённость — не твой конёк, — сказал Лэнгдон, забирая у Кэтрин телефон, прибавив громкость и игриво прижав её к кровати. Следующие десять секунд он просто смотрел ей в глаза, ничего не делая, лишь слушая дуэт флейты и барабана.

— Эм, Роберт? — наконец спросила Кэтрин. — Что ты делаешь?

— Жду вступления кларнета на восемнадцатом такте, — ответил он. — Я же не варвар.