Они бегут туда, Коко бьется об их голени. Он не хочет об этом думать. Это больше не его Коко. Теперь это конкретная проблема, требующая конкретного решения. А конкретные решения – это то, в чем он хорош.

Сад Сивингса запущен. Песчаная грязь, взбитая шинами и ботинками, и эти загадочные кучи камней, крашеного дерева и бетона, которые строители разбрасывают где попало, как кошки, помечающие свою территорию. Стеклопластиковая раковина, что вскоре станет бассейном, лежит рядом с шестью штабелями брусчатки, которая будет окаймлять бассейн после его установки. Трудно поверить, что к вечеру, когда прибудут ландшафтные дизайнеры, чтобы снова озеленить территорию, все будет готово, но Шон знает, что у строителей в карманах билеты на ночной паром из Портсмута, и если он что-то и отметил в этом недавнем притоке с востока, так это то, что польские рабочие гораздо более добросовестны, чем их британские коллеги. Этот человек, Януш, выудит из недр польского сообщества целый легион для последнего рывка, если будет хоть малейшее опасение, что они не успеют к сроку. А деньги Шона гарантируют, что у Януша все получится. К полудню территория будет кишеть загорелыми плохо выбритыми мужчинами, которым наплевать на все, кроме работы.

Пробираясь по берегу, они прижимаются к ограде между Сивингсом и Харбор-Вью. Брюзгливый старый хрен в Сигаллсе, скорее всего, спит за своими плотно закрытыми окнами, но лучше все-таки допустить возможность того, что он может притаиться там и наблюдать. Они поднимаются на самый верх и оглядываются вокруг. Единственные окна, выходящие на будущий бассейн, – это окна спальни хозяев Харбор-Вью. С ростом стоимости земли в Сэндбэнкс втиснули много новых зданий, но в этом райском уголке мечты местных архитекторов о пригородном саде остались нетронутыми.

Они перебираются по грязи к лестнице, которая торчит над краем ямы.

Яма глубокая и влажная. В результате работ она оказалась ниже уровня моря. Вода просочилась из песчаной почвы и стоит, солоноватая и непривлекательная, на глубине семи футов.

– Как думаешь, насколько она глубока? – спрашивает Чарли. Его голос звучит сдавленно – впервые за всю его взрослую жизнь.

– Придется выяснить, – говорит Шон и начинает спускаться по лестнице.

Они ждут, пока он сойдет с нижней ступеньки и погрузится в воду. Ее по колено. Мешок лежит между их лодыжками, ничтожно маленький для такой тяжести. Шон отходит на несколько футов, чтобы оценить местность. Как и подобает фундаменту, это обычная яма в земле, песок влажно всасывает ноги, ничего особо не сделано, чтобы разграничить глубокую и мелкую части. Построив в свое время несколько таких объектов, он знает, что раковина-вкладка будет опущена внутрь с дренажем и насосами, уже готовыми к подключению к системе фильтрации, которая проложена под люком на глубине. Это не обязательно должна быть тщательно выкопанная по форме раковины яма. Если она достаточно глубока, чтобы в нее поместился бассейн, этого будет достаточно. Щебень заполнит ее и образует прочное основание. И удержит тело на дне.

«Мы положим ее на мелководье, – думает Шон. – Подальше от рабочей части, где находятся фильтры. Таким образом, даже если что-то пойдет не так и какому-нибудь любопытному сантехнику придется залезть в трубопровод, он заберется недостаточно далеко, чтобы найти что-нибудь». Он пробирается обратно к лестнице.

– Ладно, – говорит он тихо. – Давай ее сюда.

На мгновение он запинается, услышав местоимение женского рода. «Остановись, – думает он, – просто остановись. Нельзя задумываться. Это не Коко, не твоя маленькая девочка; это пакет, от которого нужно избавиться. Строители, наверное, выкинут сюда половину своего мусора под видом щебня».

– Какая там глубина? – спрашивает Роберт.

– Фут-полтора?

– Господи.

«Не надо сейчас меня упрекать, Роберт».

Он чувствует, как погружается в песчаное дно. Переставляет ноги и ощущает, как его засасывает. «Нам нужно быть осторожными, – думает он. – Нужно двигаться дальше, иначе мы застрянем».

– Балласт понадобится? – спрашивает Роберт.

Шон размышляет. Им нужно будет забрать мешок с собой, отдать его Имоджен, чтобы она положила его вместе с матрасом и подушкой, когда отнесет их в мусорные контейнеры у большого магазина Asda в Борнмуте. Ничто из того, что соприкасалось со смертью, не может оставаться в Харбор-Вью. Если у полиции возникнут подозрения, собаки-ищейки могут учуять труп за тысячу шагов. Насколько ему известно, это обычный пакет, купленный у оптового торговца вместе с сотней других, но тут требуется максимальная осторожность.

– Возможно, – говорит он и тянется к мешку. – Может, пару этих тротуарных плиток? Они, наверное, подойдут. Посмотри, может, найдешь какие-нибудь побитые.

Двое мужчин берут по одной ручке и начинают опускать мешок за край. Чарли стонет от усилия, а Шон только успевает запрезирать его, как тут же принимает на себя весь вес мешка и заваливается назад. Его ноги разъезжаются, и он шлепается в воду, а мешок оказывается сверху, придавливая его.

Рука Коко выскальзывает из открытой горловины и падает на поверхность воды. Он смотрит на нее, затаив дыхание. На запястье – ее браслет. От вида этого браслета, от тонкости пальцев, от бледной ладони, обращенной к лазурному небу, слезы наполняют его горло и больно режут глаза.

– Ты в порядке? – спрашивает Роберт.

Он с трудом может говорить. «О моя дорогая. Моя малышка. Лучшая из всех моих детей, прости меня».

– Да, – отвечает он. – Иди и принеси лопаты и пару этих плиток. Со мной все будет в порядке.

Пока он один, он сидит и смотрит на ее руку. До сегодняшнего дня Шон никогда не видел мертвое тело без надлежащей подготовки. Он пропустил смерть обоих своих родителей – отца из-за внезапного, аккуратного сердечного приступа, когда он учился в университете в Шеффилде, матери – из-за того что он слишком поздно уехал в Девон, задержавшись на пару часов, чтобы подписать сделку по переоборудованию складов в Шордиче. К тому времени, когда он добрался до больницы, она уже лежала, чистая, красивая и спокойная, на кровати в боковой палате, в ожидании скорбящих родственников.

Под ногтями у нее грязь. «Как она туда попала? – задается он вопросом. Это одна из тех глупых мыслей, которые блуждают в голове, когда слишком тяжело переносить происходящее. – Разве мы не искупали их вчера вечером?»

Браслет выглядит ужасно неуместным здесь, во мраке: слишком яркий, слишком чистый. Он вспоминает, как надел его на малышку в тот день, когда близняшек крестили в нарядной церкви на Ладгейтском холме – Роберту удалось выбить такую привилегию через коллегу в одном из храмов. Шон берет маленькую руку в свою и держит ее. Она холодная, безответная; все еще вялая, потому что воздух теплый, а окоченение еще не наступило. Он поглаживает ладонь большим пальцем; прослеживает линию жизни. Линия не выглядит особенно короткой: она проходит по всей длине до внешней подушечки. Внезапно по его лицу текут слезы.

– О Коко, – бормочет он. – О моя Коко.

«Я не могу этого вынести, – думает он. – Ничего не останется от нее, ни места, где можно побывать, ни связанного с ней предмета. – Он трогает браслет, позволяет ему скользнуть по запястью. Браслет сидит на руке свободно, еще не затянут до конца. – Могу ли я взять его? – Он размышляет. – Это часть Коко. Если я буду держать его у себя, я смогу время от времени смотреть на него, напоминать себе, что она когда-то была здесь».

Это глупость, и Шон это понимает. Но его захлестывает непривычный поток чувств, и браслет, по крайней мере в этот момент, кажется ужасно важным, как будто в нем заключена часть души его дочери. Он смотрит на небо над головой. «Если они сейчас выглянут с края оврага, – думает он, – я этого не сделаю». Но Роберт и Чарли переговариваются на расстоянии, скрежещут камнями, и Шон тянет застежку до упора и снимает браслет с руки. Браслет маленький и удивительно тяжелый. «Чистое золото, – думает Шон. – Только лучшее от семьи Гавила». Он засовывает его в нагрудный карман рубашки-поло и застегивает пуговицу.