Она порхает вокруг меня, словно колибри, тычет пальцем в одно место, поднимает другое, вновь записывает. Двигается она быстро, умело, профессионально. Напоминает Дженни.

– М-м-ф… М-м-ф.

– Еще несколько дней будет трудно говорить, – сочувственно откликается медсестра. – Не волнуйтесь. Отдыхайте.

Киваю. Веки у меня как свинцовые.

– Ах да, я уже позвонила вашей сестре, – она подмигивает. – Не той, что на Маврикии. Другой.

Недоуменно моргаю.

– Вообще-то, к пациентам в критическом состоянии допускаются только родственники, но они с близнецами вас навещают почти каждый день.

Откидываюсь на подушки. Пытаюсь вспомнить, как я сюда попала, однако воспоминания точно измазали арахисовым маслом. Тихий писк мониторов погружает меня в полутранс. Возвращается Дилан, худой и бледный; его темная толстовка с капюшоном наполовину скрывает лицо.

«Что случилось?» – пытаюсь сказать я, но выходит только:

– Фо шлушлс?

Дилан молча опускает глаза. Он прекрасно понимает, о чем я спрашиваю.

– Адам? («Авм?») – хриплю я.

Дилан морщится и проводит пальцем по горлу.

Я с усилием глотаю.

– Алфи? («Аффи?»)

– С ним ничего, – Дилан пожимает плечами. – Может и дальше мучить черепах, благодаря тебе, – он показывает на гору цветов размером с небольшой внедорожник на столе неподалеку. – От Рисби. Благодарность за сына и все такое.

Киваю, пытаясь уложить все это в голове. Адам умер. Алфи жив. Ролло и Клео теперь меня любят.

– Где ты был? («Фе фы ыл?») Тем утром? («Вем уом?»)

Дилан смотрит на белые плитки пола, избегая моего взгляда.

– Прогуляться ходил, мам. И все.

Внимательно изучаю его лицо. У меня еще много вопросов, но тело тонет в матрасе, как тяжелый камень. Я ужасно устала. Мне морфий дают? Падаю через разверзнутый пол в подвал и остаюсь там долго-долго.

Когда просыпаюсь в следующий раз, на стуле Дилана сидит Дженни. Уже утро. Солнечный свет льется в окно, создавая вокруг ее головы нимб. Перед Дженни папка с бумагами. Желтые страницы блокнота исписаны аккуратным почерком. Спросить насчет специалиста по зубным имплантам. Найти последние исследования по лечению острой субдуральной гематомы.

Дженни снимает очки для чтения и улыбается.

– Проснулась!

– М-м-ф.

– О зубах не волнуйся. Мы найдем тебе отличного стоматолога, – она добродушно усмехается. – Скоро опять сможешь жевать «Биг ред».

Зубы? Так вот почему я не могу разговаривать? Вожу языком во рту; десны толстые и ворсистые, будто их обложили ватными шариками.

– Не бойся. Сейчас у всех виниры. Рисби предоставят самые лучшие, – она обводит руками комнату. – Они тебя и положили в эту шикарную палату.

– М-м-ф.

Дженни протягивает мне маркерную доску.

– Думаю, писать удобнее.

Неуклюже беру маркер. Руки еще в гипсе, я с трудом царапаю:

«Что случилось?»

Дженни вдыхает сквозь зубы.

– Так. Ладно. Что запомнила последним?

Не успеваю ответить, как в палату влетает Дилан и пихает мне в лицо картонную коробку.

– Смотри, мам! – взбудоражено тараторит он. – Грета! Я думал, она умерла, а у нее спячка! Мистер Фостер сказал…

– Дил, – перебивает Дженни, – хочешь сладкого из автомата? – она вынимает из сумки двадцать фунтов. – Близнецы в приемном покое, возьми их с собой.

Когда он уходит, Дженни возвращается к нашему разговору. Лицо у нее напряженное, серьезное.

– Я ждала снаружи, как договаривались, – она опускает взгляд, осторожно подбирая слова. – Но и полицию вызвала. Не хотела, чтобы лучшая подруга угодила в смертельную ловушку.

Мое сердце трепещет.

«Ты меня спасла?» – вывожу я на доске.

– Не совсем. Понимаешь, деревушка маленькая, полицейский не понял серьезности положения. Наверное, дело в американском акценте, не знаю. Похоже, принял мой рассказ за розыгрыш. В общем, никто не приехал. В конце концов я вышла из машины и спряталась в кустах во дворе – хотела разглядеть, что там в доме. Тут вылетает Алфи и вопит, как оглашенный. Промчался мимо меня. Дверь открыта, и слышно, как внутри кричат. Вот я и… вошла. А потом…

– Что? («Ффо?»)

Дженни пристально на меня смотрит.

– Правда не помнишь?

Качаю головой.

На ее лице мелькает нечто среднее между подозрением и облегчением.

– Ну, неважно. Главное, что с тобой все хорошо.

Глаза Дженни впиваются в мои, как лучи лазера. В них читается мысль, которую она не в силах выразить вслух.

– Полагаю, полиция тебя еще допросит насчет… э-э… самоубийства Адама.

Меняю тему.

«Дилан?» – неуверенно пишу я.

– Вот тут сложно разобраться. Что он тебе сказал?

Качаю головой. Ничего.

– Ну, по его версии, он не мог заснуть и пошел прогуляться, – тщательно подбирает слова Дженни. – Он вроде как увидел, что ты спишь, оделся и сам отправился в школу.

В школу? Логично, поэтому никто и не звонил из-за его отсутствия. Но какая может быть прогулка в такое время?!

Радостные возгласы в коридоре прерывают мои размышления. Мальчики возвращаются с газировкой и конфетами в руках. Дженни встает и, словно прочитав мои мысли, продолжает:

– Спроси у него насчет прогулки. – Она склоняется над кроватью и шепчет: – Хотя знаешь, с ним все хорошо. Ты жива. Может, оставишь разговор на потом? Какой сейчас в этом прок? – она мягко сжимает мою руку. – Отдыхай, Флоренс.

Дни пролетают как в тумане. Физиотерапия. Осторожная ходьба на костылях, легкая растяжка. Тарелочки яблочного пюре, которые приносят медсестры. С моего рта делают слепок. Для новых зубов.

Прежняя я впала бы в истерику при мысли, что потеряла шесть зубов. Возможно, обезболивающие виноваты, но не могу как следует возмутиться. Я жива. Мой сын в безопасности. Ну и плевать на жалкие кусочки эмали. Как сказала Дженни, можно купить новые.

Через несколько дней появляется полиция. Мужчина с ужасно глубоким прикусом стоит у моей больничной койки и задает кучу формальных наводящих вопросов, прежде чем заключить: смерть Адама – самоубийство.

«Он убил бывшую девушку!» – царапаю я на доске.

Полицейский коротко кивает.

– Мы сообщим ближайшим родственникам и посольству Польши.

Даже сейчас никого особенно не волнует убийство Марты. Марты, о которой не упомянул ни один заголовок.

Загорелая Брук приходит меня навестить, волоча хмурого Джулиана и увядший букет. Она тут же дает знать, что пожертвовала местом в первом классе самолета, лишь бы поскорее вернуться в Лондон. («Но это ничего», – как уверяет она.)

– Жалко твои зубы, – бормочет обгоревший Джулиан, а я вежливо киваю, призывая все свое терпение. – И прости за крикетный мяч, – он косится на Брук. – Она меня заставила.

– Серьезно? Сейчас не время! – Брук испепеляет мужа взглядом.

– Ффо?

Брук присаживается на край кровати.

– Извини, правда. Я очень волновалась за вас с Диланом. Вот и подумала: вдруг после записки вы с Дженни бросите свое маленькое расследование и ты наймешь адвоката. Это все ради тебя. Хотя какая разница! – переходит сестра на беззаботный тон. – Кто старое помянет, верно?

Не успеваю возразить, как Брук достает из соломенной сумки несколько газет и раскладывает их по кровати.

– Видела хорошие новости? Смотри! Ты опять знаменитость!

Изучаю заголовки:

ХРАБРАЯ МАТЬ НАХОДИТ ПРОПАВШЕГО МАЛЬЧИКА!

БЫВШАЯ ПОП-ЗВЕЗДА СПАСАЕТ НАСЛЕДНИКА КРУПНОЙ КОМПАНИИ

ШЕФ ЛОНДОНСКОЙ ПОЛИЦИИ: РАССЛЕДОВАНИЕ О ПОЛИЦЕЙСКОМ-ПОХИТИТЕЛЕ

Старательный фоторедактор откопал мои снимки времен «Девичника». Старые промофото, где я на десять лет моложе и на несколько оттенков блондинистее. Невольно улыбаюсь, несмотря на острую боль в челюсти.

Брук сияет в ответ.

«Ты мне должна за окно», – пишу я на доске.