Только здесь "святилищем" было, судя по всему, то, что находилось за стеклянной стеной прямо перед ними, вход в которое отмечала вторая герметичная вращающаяся дверь вместо готической арки.
Кэтрин уже проходила через вторую дверь, и Лэнгдон последовал за ней. Галогенные лампы, вспыхнувшие над головой, были ярчайшими из тех, что ему доводилось видеть. Их сияние усиливалось содержимым комнаты: практически всё в этом огромном пространстве было ослепительно белым — стены, пол, столы, стулья, рабочие поверхности, даже пластиковые чехлы на оборудовании.
— Это чистая зона, — сказала Кэтрин.
Ряд за рядом столов были уставлены идеально организованными инструментами, электронными устройствами и механизмами в защитных пластиковых кожухах. Компьютерные системы выглядели сложными, но все экраны оставались темными.
Кэтрин направилась к центру комнаты, а Лэнгдон двинулся вдоль боковой стены, остановившись у окна, чтобы заглянуть в соседнее помещение. За стеклом располагалась какая-то биологическая лаборатория — микроскопы, колбы, чашки Петри — большая часть оборудования была еще не распакована. У дальней стены — в собственном изолированном стеклянном боксе — стоял прибор, который Лэнгдон раньше никогда не видел.
Хрупкое на вид устройство состояло из сотен длинных стеклянных ампул, вертикально свисавших сквозь перфорированную платформу. Каждая, судя по всему, была соединена с корпусом машины сверху через тончайшую трубку. Это смутно напомнило Лэнгдону систему точного капельного полива, которую он когда-то видел на выставке индиго. Они что-то выращивают там?
— Иди сюда, — позвала Кэтрин, стоя у большого устройства высотой около метра, напоминавшего какую-то футуристическую штуковину от Руба Голдберга. Лэнгдон подошел и стал разглядывать прибор.
— Это фотолитограф, — пояснила она.
Лэнгдон почувствовал, что его знание греческого вот-вот подведет. — Значит, это прибор… который пишет на камнях… светом?
— Точно, — кивнула она. — При условии, что свет — это глубокий ультрафиолет… а камень — это пластина из кремния. — Она показала на стопку глянцевых металлических дисков рядом с аппаратом. — В этой лаборатории есть всё необходимое для проектирования и создания микросхем.
Микросхемы? Идея казалась совершенно не связанной ни с человеческим сознанием, ни с тем, о чем Кэтрин могла писать в своей рукописи. — Зачем им проектировать микросхемы здесь, внизу?
— По моим предположениям, — сказала Кэтрин, — это имплантаты для мозга.
Мысль озадачила его, но он быстро уловил связь."Робот-нейрохирург…"
"Вот именно. Кажется, я ошибся, предположив, что он извлекает образцы мозга. Теперь очевидно, что этот робот предназначен для имплантации мозговых чипов".
В светлой комнате повисло тягостное молчание.
"Разве вы не говорили, что мозговые импланты — это банальная операция?" — спросил Лэнгдон.
"Чипы против эпилепсии, да. Это крошечные устройства для электростимуляции, вживляемые в череп. Но сложный имплант размещался бы значительно глубже, и роботизированная хирургия точно облегчила бы его установку".
Лэнгдон подумал о Саше, и его охватило смутное беспокойство. Он задался вопросом, не вживили ли ей экспериментальный чип — возможно, под видом лечения эпилепсии. Она и понятия не имела бы, что на самом деле находится у нее в голове… или даже что существует организация "Порог".
"Если Гесснер соврал, — сказал Лэнгдон, — и имплант, который она установила Саше, на деле оказался более продвинутым подчерепным чипом…"
"Тогда этот чип легко мог бы служить стимулятором RLS, контролируя эпилептические припадки Саши, но в то же время… обладать множеством других функций".
"Боюсь спросить… каких, например?"
Кэтрин постучала указательным пальцем по крышке фотолитографического аппарата, задумавшись. "Без осмотра чипа сказать невозможно, — ответила она. — Но похоже, они как раз начали их здесь производить. Думаю, Саша и тот другой подопытный, вероятно, были их первыми пациентами… пробным экспериментом и доказательством концепции перед тем, как вывести это производство на полную мощность".
Услышанное глубоко потрясло Лэнгдона.
"Что бы они ни делали, — продолжила Кэтрин, — всё прошло успешно, потому что "Порог" явно готовится к масштабной операции". Она оглядела комнату и нахмурилась. "К сожалению, здесь нет ничего конкретно компрометирующего. Мы лишь видим, что ЦРУ разрабатывает какой-то мозговой имплант — проект, который вряд ли кого-то удивит".
Правда, — осознал Лэнгдон. Импланты в мозг — это будущее.
Лэнгдон читал достаточно научных статей, чтобы знать: вживляемые чипы, несмотря на ассоциации с киборгами и научной фантастикой, уже реальны и поразительно совершенны.
Такие компании, как Neuralink Илона Маска, работают с 2016 года над созданием так называемого H2M-интерфейса — "человек-машина", — устройства, преобразующего данные из мозга в понятный бинарный код. Первым серьёзным достижением Маска стала имплантация чипа Neuralink обезьяне, которую затем научили играть в компьютерную игру Pong, управляя ракеткой лишь силой мысли.
Когда Neuralink наконец получил разрешение FDA на испытания на людях,тридцатилетнему парализованному Нолану Арбо имплантировали устройство PRIME,и оно чудесным образом вернуло пациенту значительную часть двигательных функций. К сожалению, через сто дней электронные нити чипа — металлические датчики, связывавшие чип с нейронами мозга, — отсоединились, видимо, отторгнутые биологическими нейронами, которые должны были контролировать. Тем не менее, это был огромный шаг вперёд.
Другие гиганты вроде Synchron Билла Гейтса и Джеффа Безоса, а также Neurotech от BlackRock создавали менее инвазивные, более специализированные чипы, обещая фантастические результаты: излечение слепоты, паралича, неврологических расстройств вроде болезни Паркинсона и даже возможность "печатать силой мысли".
Хотя Лэнгдон пока не понимал связи этой технологии с человеческим сознанием и работой Кэтрин, он не сомневался, что мозговые чипы критически важны для военной разведки — управление дронами силой мысли, телепатическая связь на поле боя, бесконечные возможности анализа данных. Поэтому неудивительно, что ЦРУ инвестирует в такие разработки колоссальные средства.
Интерфейс "человек - машина" — это будущее.
Лэнгдон вспомнил то, что видел в Барселонском супер-компьютерном центре, где моделирующее программное обеспечение предсказывало будущее развитие человеческого рода: ЛЮДИ СОЛЬЮТСЯ С ДРУГИМ БЫСТРО ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩИМ ВИДОМ… ТЕХНОЛОГИЕЙ.
— Хорошо, тогда ключевой вопрос: как это связано с вашей рукописью? — настаивал Лэнгдон, желая найти связь. — Вы писали о компьютерных чипах?
— Немного, — ответила она, явно раздражённая, — но там нет ничего, что могло бы заинтересовать или представлять угрозу для этой программы.
— Вы уверены?
— Да. Я упомянула мозговые импланты только в последней главе, и то в теоретическом ключе, как размышление о будущем ноэтической науки.
Ноэтика завтрашнего дня, подумал Лэнгдон, мельком увидев оглавление её книги перед тем, как бросить её в огонь в библиотеке. — И мозговые импланты играли роль в этой главе? — настойчиво спросил он, чувствуя, что они близки к разгадке.
— Гипотетические импланты, да, — сказала она. — Те, которые появятся не раньше, чем через десятилетия… если вообще появится.
Лэнгдон как-то слышал, что технологии, доступные разведсообществу, на годы опережают известные публике. — Кэтрин, возможно, ЦРУ продвинулось дальше, чем ты думаешь?
— Возможно, но не настолько дальше, — ответила она. — То, о чём я писала, скорее мысленный эксперимент, а не осуществимая технология. Как демон Максвелла или парадокс близнецов — ты же не сможешь создать демона, сортирующего молекулы, или разогнать близнецов до скорости света, но мысленное представление этого помогает понять общую картину.
