Десять минут спустя Оливо и Флавио едут в «гольфе» к дому Сони Спирлари.

Флавио молчит, Оливо занят чупа-чупсом. В течение десяти минут сцена не меняется, пока машину не останавливает красный светофор, вынуждая ожидать зеленого.

– Ты знаешь, Оливо, что я всегда был на твоей стороне, но в этот раз должен признать, что Соня права, – произносит Флавио скорбным голосом. – Дело не только в деньгах… Возможно, ты не в полной мере осознаешь, что на кону жизнь четверых подростков.

– Угу.

– Понимаешь теперь, что у похитителя, когда он завладел выкупом, нет никакого интереса оставлять их в живых. Возможно, они видели его лицо. И даже если не видели…

– Видели его лицо.

Флавио серьезно смотрит на него. Знаю-знаю, это не иначе как талант – провоцировать ненависть даже в тех людях, которые сначала были на моей стороне. Более того, те, кто сначала просто ненавидел меня, как Соня, начинают ненавидеть еще больше, не знаю, понятно ли объясняю!

– Даже если не видели его лица, – повторяет Флавио, – вероятно, догадались, где их держали или узнали голос похитителя. Ты что бы сделал на месте преступника?

Оливо молчит и смотрит на городской пейзаж за окном автомобиля, а там ночь, но не глубокая, а такая, что наступает спустя несколько часов после полной темноты.

– У тебя закончились слова?

– Угу.

– Не важно, мы все равно уже приехали. Не знаю, увидимся ли еще. Желаю тебе удачи.

Оливо согласно кивает головой, затем выходит из машины и направляется к подъезду, в кармане у него своя копия ключей.

Войдя в вестибюль, он, вместо того чтобы подняться по лестнице, выходит во внутренний двор, где у ограды стоят желтые баки для сбора макулатуры.

Забирается на тот, что заполнен больше других, перемахивает через ограду и приземляется за соседним домом. Проходит через его подъезд и появляется на улице с другой стороны. «Гольф» Флавио запаркован так, что из него можно увидеть только двери, в которые он входил несколько минут назад.

Оливо бодрым шагом двигается в противоположную сторону. Он знает, что за углом есть телефонная будка.

Когда подходит к ней, обнаруживает, что трубка оторвана.

– Ну, ты точно, по определению, лох, – говорит Аза, – затем дует снаружи на стекло и на запотевшем кружочке рисует небольшой член.

Оливо выходит из кабины и направляется куда глаза глядят, Аза следует за ним.

В такой час тротуары квартала безлюдны. Заведения закрыты. Все вывески погашены. Лишь одна одинокая фигура виднеется на углу улицы в пятидесяти метрах от него.

– Э-э-э-эх, кажется, тебе сгодится! – говорит Аза.

– Нет.

– Так позовем ее или нет?

– Да.

– Ну, так у тебя нет выбора. Если только не желаешь шагать всю ночь в поисках еще одной телефонной будки.

– У меня почти закончились слова.

– Когда открывал свое сердечко Манон, мне показалось, что не так уж ты беспокоился, сколько осталось, головастик-счетовод.

– Это было другое.

– Конечно другое, а сейчас – чрезвычайная ситуация, козел! Короче, давай-ка ты прервешься с этой историей в шестьсот слов до понедельника.

– Почему именно до понедельника?

– Потому что предвижу взрывной уик-энд.

Оливо замедляет шаг. Перед ним стоит трансженщина, которая вместе со своими двенадцатисантиметровыми каблуками ростом примерно метр девяносто, не считая еще к тому же начесанного платинового парика.

– Ча-а-ао! – произносит, чересчур растягивая «а».

– Добрый вечер, – говорит Оливо, – не могли бы вы одолжить мне ваш мобильный?

– Чёй-то я должна одалживать его тебе?

– У меня нет своего. А звонок касается очень срочного дела.

Транс внимательно разглядывает его:

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– И у тебя нет телефона? Не чувствуешь себя белой вороной?

– А вы?

Транс таращит на него глаза. Кажется, она уже готова вломить ему справа, но вдруг смеется, выставив напоказ огромные зубы, и достает из сумки мобильник.

– Девчонке своей будешь звонить?

– Девчонке, но не моей.

– Ага, все так говорят.

– Да без разницы, на самом деле, сейчас очень большие ставки на кону.

– Большие или маленькие, никаких глупостей, о’кей? Иначе потом мой номер останется на месте преступления.

– Конечно. Я отойду на пару шагов, чтобы поговорить наедине?

Транс знаком показывает, что может уединяться сколько хочет.

– Пароль 28061969 – дата «Стоунволла». – И произносит вслед: – Можно подумать, ты знаешь, что это такое!

– «Стоунволл Инн» – бар в Нью-Йорке, где двадцать восьмого июня тысяча девятьсот шестьдесят девятого года примерно в час двадцать начались жестокие столкновения между гомосексуалами и полицейскими. Эта дата стала символом зарождения современного движения за права сексуальных меньшинств[431].

Она смотрит на него открыв рот, поднимает ладонь с вытянутыми мизинцем, указательным и большим пальцами и поджатыми средними, что означает: «Я тебя люблю». Оливо благоразумно отвечает всего лишь поднятым вверх большим пальцем, затем разблокирует телефон, достает из кармана листочек и набирает номер.

Гудок, она отвечает, а затем тишина.

– Это Оливо.

– Знаю, Оливо. Только у тебя есть этот номер. Знаю также, что если звонишь, значит догадался, как обстоят дела.

– Не обо всем.

– Не скромничай. Когда понял?

– Сегодня ночью.

– Как сегодня ночью? Не темни, ну же, я и так рискую, болтая с тобой!

– Когда сумка с деньгами исчезла, в воде я увидел аквалангистскую ласту. Тогда вспомнил, что у Элены Гацци было удостоверение аквалангиста. Я подумал о хобби остальных ребят. Федерико Джерачи жутко увлечен детективами и триллерами, значит мог организовать вымышленное похищение и сочинить требование о выкупе. Райан – эксперт по подземельям: пещеры, катакомбы, лазы… Само собой, это очень полезно. И потом, Мария. Она умеет обращаться со скальпелем и останавливать кровотечения. А кроме того, только они одни могли знать, что родители располагают необходимыми суммами денег. Думаю, обнаружили это не так давно, и именно деньги стали основной причиной затеянного ими похищения.

– Ты и правда молодец. Впрочем, Элиза Баллот просто так девять с половиной не поставит. Но почему звонишь мне? Как догадался, что я тоже в деле?

– Пальцы Элены, Райана, Марии и Федерико, которые похититель прислал в полицию, татуированы черными чернилами, но с небольшими желтыми пятнышками. Они похожи на хвост саламандры, которую ты нарисовала на обложке своей кожаной тетради. Думаю, это что-то вроде символа.

Слышно, как телефон шуршит обо что-то. Серафин зажимает его между плечом и ухом, затем в нем раздается «хлоп-хлоп-хлоп» – она хлопает в ладоши, аплодируя ему.

– Браво́-браво́, – произносит с французским акцентом. – Мне нужно было бы получше прятать свою тетрадь. Какой же ты проницательный!

– Однако я не знаю, почему ты в этом замешана. Райан, Элена, Федерико и Мария – у них свои счеты с родителями, и для них это возможность вытянуть у них деньги, но ты…

– Дойдешь и до этого, не спеши. В любом случае я тоже догадалась, ты что-то скрываешь.

– Вот как?

– Не сразу, конечно. Но потом… Приходит в марте в класс такой странный чувак, как ты, рисует фигово, но тут же начинает бодаться с Густаво! К тому же эта история с теткой в Турине, честно говоря, чушь какая-то. Надеюсь, это идея комиссарши – не твоя?

– Угу.

– Я так и думала. Можно спросить?

– Да.

– Правда, что твои не в Милане?

– Да, они умерли, когда мне было восемь лет. С тех пор я то в приютах, то в приемных семьях, то в лесах.

– В лесах?

Оливо не отвечает, не объясняет, не начинает заново разговор. Они молчат.

– Как бы то ни было, я рада, что ты позвонил мне.

– Правда?

– Да, но все равно, как только отобьемся, уничтожу телефон и симку. Радуйся, что я истратила шестьдесят евро на этот последний разговор с тобой. Мне на самом деле это было важно.