Оливо берет наконец-то в рот две макаронины, после того как, остужая, гонял их туда-сюда по тарелке. Медленно пережевывает, размышляя о том, что не рассказывает комиссарше Соне Спирлари.

Ничего важного, это правда, и все-таки, может, нужно сообщить о том, что во время перемены Серафин, Матильда и Франческо повели его с собой во двор. И пока вместе прогуливались вдоль стен, троица комментировала всех дефилировавших мимо студентов, словно сотрудники редакции сатирического журнала, которые вводят новичка в курс дела, снабжая необходимой информацией.

Или нужно было сказать ей, что, когда они шли мимо Валерии – той шалавы с косичками и ярко-голубыми глазами, – все трое замолчали.

И что потом Серафин сказала: «Держись от нее подальше, Оливо! Такая способна обворовать старушку с сердечным приступом в супермаркете. Сегодня хоть нет этого нациста – ее парня. Наверное, ищет где-то очередную жертву».

Он мог бы и должен был бы рассказать ей все это вместе с кучей других подробностей, конечно незначительных. Однако неохота. Непонятно почему, но не хочется. А когда ему чего-то неохота – он это хорошо усвоил, – не нужно делать, и все, и не важно знать почему. Ведь его ощущения намного дальновиднее понимания.

– Итак, с Серафин Урру пока что никаких контактов?

– Нет.

– И даже ни с кем другим из класса?

– Типа?

Соня Спирлари подхватывает вилкой макароны, приправленные соусом песто – разумеется, покупным и без чеснока.

– Не знаю, – громко чавкает, – может, был еще кто-нибудь интересный. Хотя, полагаю, если бы кто-то на тебя недобро посмотрел или что-то сделал или сказал, ты доложил бы мне. Ведь из-за этого ты здесь, а не в приюте, разве не так?

– Угу.

– Отлично, слушай! После ужина мне нужно слетать в управление. Надо заполнить бумаги – дело нудное, но обязательное. Оттуда как раз и рюкзак прихвачу для тебя. Флавио его оставил в управлении. Не хочу, чтобы тебе написали замечание уже на второй день, хе-хе-хе!

Оливо смотрит на нее и не смеется.

– Да, извини, глупость сказала. В любом случае дело это и правда на пару часов. Ты в это время можешь включать телевизор, проигрыватель – все что хочешь. Сегодня утром твой друг Гектор привез книги, они в твоей комнате в коробках – может, разберешь их или почитаешь. У нас в доме совсем нет книг. А что были, мой бывший увез, впрочем, только он и читал их. Вернусь поздно вечером и рухну без сил. В общем, теперь знаешь, что я не домохозяйка, не интеллектуалка и не хорошая мать. – Вытирает рот бумажной салфеткой. – Выходит, дрянь я, скажешь ты? «The answer, my friend, is blowin’ in the wind»[363], – пел этот чел… как его зовут… Брюс Спрингстин[364].

– Боб Дил…

– А, да, Боб Марли[365], верно. Оставь все на столе, хорошо? Я приду и сама уберу.

Оливо наблюдает, как она быстро уходит в ванную, чистит зубы, хватает на лету куртку и обувается.

– Не жди меня. Прошу, поспи, ведь завтра тебе снова надо быть во всеоружии. – И уходит, оставив на комоде у двери ноутбук и папки.

Оливо подхватывает вилкой три последние макаронины, кладет их в рот и жует.

На столе остаются крошки в виде созвездия Плеяды, его и Сони грязные тарелки, два бокала, два обрывка бумажных полотенец, бутылка воды, допитая Соней бутылка вина и скомканная вместе с приборами вчерашняя скатерть.

В нескольких метрах разложен диван-кровать со свернутым комом одеялом, но под одеялом никого.

Чтобы избавиться от искушения подойти к нему, поднять одеяло и понюхать простыню, Оливо идет в туалет, писает там и уходит в комнату.

Коробок с книгами – штук десять, никаких надписей или каких-либо других опознавательных знаков на них нет. Открывает первую попавшуюся коробку, но достает из нее не все книги, а тут же принимается читать одну из них.

Это история человека, рожденного на трансатлантическом лайнере и получившего при крещении имя нового столетия. Он становится величайшим пианистом в мире, но решает никогда не сходить с судна. Короче говоря, делает все, чтобы нога его не ступала на землю. Так и происходит.

Это одна из ста двадцати семи книг – из тех, что брал в библиотеке, но так и не вернул.

Он читал эту книгу шесть раз и все шесть раз с легкостью представлял главного героя похожим на себя и лицом, и фигурой[366]. Так же было и с Козимо из «Барона на дереве»[367], с писцом Бартлби[368], Скруджем[369], Дэвидом Копперфилдом[370], Йодой[371], молодым Хольденом[372] и другими бескомпромиссными персонажами, умевшими всегда без проблем отвечать: «Я бы сказал „нет“».

Окончив читать книгу о пианисте в океане, Оливо принялся за следующую. Куранты на колокольне пробили двадцать три часа. Хотя радиатор отключен, в комнате почему-то еще слишком жарко.

Наверное, это время, когда кому-то, похожему на меня, грустно, не знаю, понятно ли объясняю. Но жизнь Оливо всегда была такой: живет в чужих домах, с чужими людьми, для которых остается чужим и от которых ему рано или поздно приходится уезжать или его увозят. Иногда он думает, что сам выбирает, как жить, иногда кажется, что жизнь и не могла пойти по-другому. Эти мысли утомляют его. И действительно, он засыпает раньше, чем куранты на колокольне бьют половину двенадцатого.

– Оливо?

– Мм…

– Спишь?

– Что?

– Спишь?

Оливо открывает глаза, перед ним стоит Манон. Только что вышла из душа: халат, тюрбан из полотенца на голове и босая – один в один ее мать вчера вечером. Кроме того, в комнате пахнет сандалом, и Оливо уверен, что запах исходит не от него.

– Думаю, да, – произносит он, ошалев от сна, от нее и сандала.

– Думаешь «да» – что?

– Что спал.

– Я знала, – говорит она, покачиваясь взад-вперед.

Оливо разглядывает ее, лежа в кровати полностью одетый и в ботинках.

– Уже полчаса смотрю на тебя, – говорит Манон, кусая ноготь, – и думаю: будить или не будить, будить или не будить? Но я такая любопытная! Я во что бы то ни стало должна знать, знать, знать, знать. Хочешь, предложу тебе пиво в знак прощения за то, что разбудила?

– Я не пью.

– А если пиццу?

– Нет.

– Минет? Шучу, не настолько уж я любопытна! Поклянись, что не обижаешься!

– На что?

– Подвинь немного ноги, – говорит Манон и садится на кровать к Оливо. – Хочу знать все о твоем несчастном случае.

– О несчастном случае?

– Да, о несчастном случае. Потому что, если все происходило так, как я прочитала, ты не чудила, как я думала, а сверхъестественное существо, что-то вроде волшебника, enfant prodige[373], самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречала.

Оливо смотрит на нее долгим взглядом.

– Какого, – поправляет он. – Какого я когда-либо встречала. И твоя мать не должна оставлять где попало свой ноутбук.

– Ни ноутбук, ни папки со следственными делами – это понятно. Но я же сказала тебе, что она дрянь и думает только о себе. Сейчас, например, знаешь, где она?

– В управлении, занимается делами…

– Какими?!

– Не знаю.

– Фига с два она сейчас в полиции. Знаешь, где сейчас комиссарша Соня Спирлари? В одной из гостиниц фирмы «Ибис»[374], может даже в самой захудалой, трахается со своим заместителем Флавио Массенцио. Они каждый понедельник этим занимаются, вот уже года три, однако она не хочет, чтобы это стало известно, потому что это ни в какие ворота не лезет, если у комиссарши полиции отношения с замом. Поэтому они встречаются тайно в придорожном мотеле. Понятно, что ей до лампочки, где она там оставила твои персональные данные! Я, вообще-то, и не думала о них. Вернулась вчера в три ночи, есть охота, стала подъедать остатки ваших макарон с маслом, от одного вида которых тошнило, а рядом был ноутбук, меня ломало, заглянуть в него или нет, в итоге открыла и увидела твою детскую фотографию, сделанную в больнице…