«Пожалуйста», – зашептал голос в моей голове.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Я не была уверена, о чем прошу – хочу ли я освобождения Уильяма, или чтобы он просто остался жив.

Было очень тяжело вникать в каждое слово судьи по отдельности: я как будто читала академический текст, чтобы в итоге осознать, что ничегошеньки не поняла. Право было особым языком, который я уже не надеялась освоить.

Наконец председатель коллегии присяжных произнес те слова, которых мы все ждали.

Невиновен.

И снова.

Невиновен.

Невиновен.

Невиновен.

По толпе прокатился вздох. Кто-то громко всхлипывал. Это была я? Уильям обнимал своих адвокатов. Марк затряс кулаками в воздухе, как будто его любимая команда только что заработала тачдаун. Этот жест был неуместен, но казался очень подходящим. Бентли и Вирджиния оставались на своих местах, даже не изменив позы после объявления решения. Я поглядела на подруг. По щекам Лорен текли слезы, и она держала за руку Дотти, которая тоже плакала.

Тело сестры Джилл сотрясали рыдания. Она вся согнулась от горя, а подруги Эммы обнимали ее. Люди вокруг кричали. Я не понимала, вопят ли они что-то нечленораздельное, или я просто потеряла способность разбирать слова.

Мое сердце билось с такой скоростью, что у меня онемели пальцы. Я осознала, что никогда даже не рассматривала такой исход. Существовал четкий сценарий развития событий. Уильяма должны были признать виновным, а я бы вернулась к своей жизни. Продолжала бы ему писать еще несколько недель или месяцев, пока не нашла бы новое хобби или парня, чье физическое тело находилось бы в непосредственной близости от моего.

– И что теперь будет? – спросила Дотти.

– Понятия не имею, – откликнулась я.

Мы с Дотти продолжали сидеть посреди зала суда, пока остальные заторопились наружу. В этом антагонистичном движении была виновата скорее инерция, чем сознательный импульс.

Сразу после того, как Уильям поблагодарил адвокатов, его в целях безопасности вывели из зала суда в сопровождении семьи. Я наблюдала, как сначала исчез Уильям, а сразу за ним – Марк, Бентли и их жены. Никто не повернулся, чтобы попрощаться со мной.

Меня охватила тоска по утраченной иллюзии. Где свободу Уильяма олицетворяло бунгало в море.

Журналисты начали собирать материалы. Лорен извинилась, сказав, что ей пора ехать. Ее прагматизм перед лицом невероятного вызывал у меня презрение. Я думала, что эта способность приходит с годами, хотя сама ее так и не приобрела.

– Может, стоит поискать другое хобби, – сказала ей я, когда мы обнимались на прощание.

И тогда остались только Дотти, члены семей погибших и я. Мы сидели, завороженные невозможностью этой ситуации. Сестра Джилл издавала такие резкие и дикие крики, что охрана попросила ее успокоиться. Потом она расскажет телевизионщикам у здания суда, что не спала несколько месяцев.

«Я просто хотела спокойно ложиться в постель, зная, что Уильям Томпсон за решеткой. Но теперь я не засну никогда!» – кричала она.

«Моя жена заслуживала лучшего, – сказал Трипп, помолчал и добавил: – Ото всех». А потом ушел и ударился в недельный загул.

Они будут продолжать видеться – друзья и родственники жертв, навсегда связанные трагедией, сломавшей их жизни. Это был печальный товарищеский круг, и они покинули бы его сразу же, если бы смогли оживить своих мертвецов. Полиция будет расследовать новые улики, находить новых подозреваемых, но для них привкус правосудия навсегда останется горек после процесса над Уильямом Томпсоном. Это как откусить гнилую клубнику, а потом выбросить весь ящик, чтобы не повторять неприятного опыта.

– Он ведь не придет, да? – спросила я.

– Наверное, нет, – ответила Дотти. Она взяла в руки кожаную сумочку – предмет, стоивший дороже чего угодно в моем гардеробе. – Желаю тебе удачи, Ханна, – сказала она.

Мы обнялись, и тяжелый аромат ее парфюма подействовал на меня успокаивающе.

Ко мне подошли офицеры полиции.

– Пора идти, – сказали они.

Я собрала свои вещи и вышла наружу, поразившись яркости солнца. Ноги задрожали, и я уселась на ступени здания суда. Казалось, что я могу умереть прямо здесь и сейчас, так у меня болело сердце. Мне было знакомо это чувство. То же самое я ощущала, когда Макс начал встречаться с Риз, когда мужчина не перезванивал мне после хорошего свидания, когда надежда на что-то потенциально прекрасное обращалась в ничто. Эти иррациональные любовные драмы, которые скорее разворачивались у меня в голове, нежели существовали во внешнем мире! Я была вдовой, оплакивавшей мужа, которого у меня никогда не было. Как и его могилы.

По прошествии какого-то количества времени я медленно встала и направилась к своей машине. Движения вызывали боль. Ноги переживали потерю Уильяма так же тяжело, как и остальное тело. Я всегда видела наши отношения обусловленными и детерминированными той предпосылкой, что он навсегда останется в тюрьме, а я буду просто отчаявшейся женщиной, которая хочет оставаться рядом, несмотря ни на что. В этой ситуации сила была на моей стороне хотя бы потому, что я – на свободе. Но с освобождением Уильяма все перевернулось с ног на голову, и внезапно наши отношения стали ничем не отличаться от тех, что были у меня раньше.

Я держалась по пути в отель, но с трудом. Рыдания начали сотрясать и душить меня в ту же секунду, когда за мной закрылась дверь номера. Я рухнула на кровать и заплакала об Уильяме, о своей потерянной работе, о своем финансовом крахе, о мертвых женщинах и их любимых, которые никогда не получат желаемых ответов. Я плакала о Келси Дженкинс: о ее смерти и о том, как она повлияла на мою жизнь. Я плакала о Максе и Меган и всех тех людях, от которых с возрастом отдалилась. Я плакала о Бентли, о нашем вероломном поцелуе и его ночном исчезновении, ставшем очередным предательством. Слезы лились по моим щекам, а из носа текли сопли. Все, все было не так, и я не знала, как это исправить.

Когда мое отчаяние достигло таких масштабов, что в голове начали зарождаться мысли о принесении себя в жертву канаве – одновременно безболезненном и эффектном, – я услышала стук в дверь. Кто-то будто почувствовал мое горе.

«На самом деле я не хочу умирать, – захотелось пояснить мне. – Я просто не знаю, как продолжать жить».

Я открыла дверь и увидела стоящего за ней с букетом цветов Уильяма Томпсона. На нем был все тот же костюм, что и днем на процессе. Он выглядел волшебно, нереально. Мираж мужчины в пустыне моей личной жизни.

Я повернулась и посмотрела на свое отражение в ростовом зеркале рядом с дверью. Лицо – мокрое и распухшее. Волосы, которые я с таким трудом выпрямила, растрепались из-за летней жары. Он не должен был увидеть меня такой. Я по своему опыту знала, насколько важно оставаться красивой и манящей максимально долго. Мужчины не любят женщин в раздрае. Мужчины хотят, чтобы женщины сохраняли спокойствие и стоицизм, несмотря на любой хаос, творящийся в их жизни.

– Уильям, – сказала я. – Как ты меня нашел?

Было так странно осознавать, что у него есть тело. Поры и все остальное. Мои глаза скользили по его лицу, вбирая каждую веснушку и щетинку, пропущенную во время бритья. Мне хотелось протянуть руку и коснуться его, но я будто окаменела в дверях.

– Я хотел сразу пойти к тебе, но меня не пустили, – сказал он.

Эти слова полностью совпадали с тем, что я больше всего хотела услышать, и мне стало почти больно.

– Они сказали, что мне небезопасно разговаривать с тобой в зале суда, а потом я понял, что у меня даже нет твоего номера. Мы же только переписывались. Так что я пришел искать тебя здесь.

– Я думала, ты забыл обо мне, – сказала я.

– Забыл о тебе? Я никогда не смогу забыть о тебе. Я говорил серьезно, Ханна. Твои слова помогли мне пережить тяжелейшее время в моей жизни. Я даже не знаю, как смогу отплатить тебе.

Он глубоко вздохнул. У него тряслись руки. Я не понимала, что происходит. Казалось маловероятным, что он убьет меня здесь и сейчас, но, может, его тяга к убийству слишком разыгралась после стольких месяцев в тюрьме.