Я покачала головой и сказала, что посплю в комнате Джен.

– Как думаешь, что будет дальше? – спросила она, пока я переодевалась в чистую пижаму. – Думаешь, они позволят ей оставить ребенка?

– Девочку, – сказала я. – Это девочка. – И повернулась к двери. – А вы думаете, Джен позволит им забрать то, что принадлежит ей?

Я спала в кровати Джен каждую ночь, пока через три дня она не вернулась из больницы. Но и потом ее поселили не в прежней комнате, а в моей старой спальне наверху.

– Пока не будет все подготовлено для младенца, – сказал тогда отец. – Можешь остаться с ней, если хочешь, но едва ли сможешь поспать.

Я бросилась в свою старую комнату так быстро, как только могла, и увидела Джен сидящей на моей кровати с одной из моих книг в руках.

– О, хорошо, – сказала она, увидев меня. – Ты принесла тетради? Можем закончить „Секрет Ненастного Перевала“, пока мы здесь.

Я огляделась в поисках ребенка, боясь, что они уже забрали его у нее, но малышка спала в люльке.

– Осторожно, не разбуди ее, – предупредила Джен. – Я только что успокоила маленького монстра.

„Маленький монстр“, закутанный в одеялки, казался меньше, чем в день рождения. Достаточно ли она ест, задумалась я. Мне ужасно хотелось взять ее на руки.

– Я нашла у тебя в столе тетради, – сказала Джен. – Можем начать писать в новой, пока ты не заберешь те. Из меня так и лезут идеи.

Я покосилась на нее, и она рассмеялась, забыв про собственную просьбу вести себя потише.

– Ты бы видела свое лицо! – воскликнула она. – Правда, ты будто ребенка никогда не видела.

– Ты знала? – спросила я.

Она пожала плечами.

– У меня всегда были нерегулярные месячные. Врач в больнице сказал, что у меня, скорее всего, был недостаток веса, и сами роды оказались преждевременными. Теперь они ждут, пока она немного подрастет, чтобы отдать на удочерение.

– Ты не оставишь ее?

Джен снова пожала плечами, и я заметила, какой худенькой она выглядит в объемной фланелевой рубашке – одной из моих. Кости у нее торчали почти как лезвия, и взгляд снова стал тем, одурманенным.

– Они давали тебе обезболивающее? – спросила я.

– Нет, не повезло, – сказала она. – Пока я кормлю грудью, нельзя, – скривилась она. – А теперь бери тетрадку. Бесс хочет, чтобы ее историю услышали.

Следующие три дня я сидела с Джен и записывала под диктовку. Она никогда не останавливалась, не спрашивала моего мнения и не давала мне шанса самой что-то написать. История лилась из нее, как будто после родов внутри нее прорвало плотину. Может быть, думала я, украдкой поглядывая на необычайно тихого ребенка, она родила Кровавую Бесс.

Когда я спросила, как она назвала девочку, Джен сказала, что нет смысла давать ей имя, потому что ее скоро заберут. А когда я уточнила, не стоит ли рассказать Ганну, Джен покачала головой.

– Будет лучше, если он не узнает. Ганн может сойти с ума, как в ту ночь, когда умерла Анаис. Разве с таким человеком можно растить ребенка?

Я уставилась на нее. Это было совсем не похоже на Джен.

– Хочешь сказать, что мы не станем устраивать костер? – спросила я. – И не уедем?

– А куда мы пойдем? Твой отец сказал, что я делаю успехи. Через год, возможно, я смогу поступить в колледж – и ты тоже. А пока мы можем закончить книгу…

Когда она увидела, что я смотрю на нее, не отводя глаз, то резко фыркнула:

– Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что у тебя такой дом. Я выросла в лачуге. Так почему бы мне для разнообразия не пожить в хорошем месте?

На следующий день смотрительница сказала, что отец ждет ее в башне вместе с ребенком.

– Приехали монахини из Сент-Олбан, – сказала она.

Я взглянула на Джен, чтобы увидеть ее реакцию, но она лишь попросила передать ей „ребенка“. Я предложила пойти вместе с ней, но смотрительница велела присоединиться к девушкам на лужайке.

День был холодный – слишком холодный для прогулок, но смотрительница хотела выгнать всех на улицу, чтобы спокойно стоять у лестницы и подслушивать. Едва выйдя, я сразу направилась в лес, не обращая внимания на взгляды девушек.

Я бежала по Тропе до самого кладбища. Я знала, что где-то там Джен прячет сигареты, но не знала точно где. Я искала в камнях у надгробий, особенно у тех, возле которых ей нравилось сидеть. Головка ангела отломилась, так что я заглянула внутрь, но там был сплошной мрамор. Я нашла и голову – вернее, ее половину. Глядя на лицо статуи, я вспомнила синеватый оттенок кожи ребенка до того, как она сделала свой первый вдох. Как Джен могла отдать ее, не понимала я. Это было совсем на нее не похоже.

По-прежнему держа в руках мраморную головку, я оглядела кладбище – и заметила скалящегося Цербера с тремя широко распахнутыми пастями.

Я подошла к статуе, не сводя глаз с трех рычащих голов. Она всегда меня пугала. Пугала меня тогда – но я все равно проверила каждую пасть, пока не нашла то, что искала, – пачку красных „Мальборо“ с запиской, просунутой в целлофан, с неровными каракулями Ганна.

„Джен, пожалуйста, скажи, что происходит. Ты не ответила на мое последнее сообщение. Я сказал Кейси про кассету, как ты велела, и он дал нам все, что мы просили. Мы все еще сбегаем на Хэллоуин? Я буду ждать. Я кое-что сделал для твоей книги, думаю, тебе понравится“.

Какая кассета? Я ничего не понимала. Та, с записью сеанса, которую Джен забрала из кабинета отца? И что она собиралась с ней делать? Зачем Ганн рассказал о ней Кейси? И что дал ему Кейси взамен?

Я достала ручку и нацарапала на обратной стороне: „Я буду“, пытаясь скопировать почерк Джен. Засунула пачку с запиской обратно в горло Цербера и придавила камнями, чтобы точно не улетела. Наши шансы казались такими же бесплотными, как этот листок бумаги. Даже если Ганн придет, смогу ли я убедить Джен бежать? Или будет уже слишком поздно и ребенка забрать не получится? По крайней мере, я смогу рассказать ему о ребенке. Может, он сможет убедить Джен оставить девочку.

Я уже повернулась идти обратно, но обнаружила, что все еще держу голову ангела в руке. Гладкая щека легла в ладонь, будто была отлита для нее. Я сунула ее в карман и пошла обратно к поместью. А когда добралась, увидела, что дверь в башню открыта, а смотрительницы нет. Я зашла внутрь, ступая осторожно, и остановилась у подножия лестницы послушать. Сначала ничего не было слышно, только тихое бормотание, которое вполне можно было принять за курлыканье гнездящихся у зубцов башни голубей. Но потом я различила слова.

– Ты уверена, что хочешь отдать ребенка на удочерение? – спрашивал отец.

– Уверена, что хочу отдать ребенка, – ответила Джен.

Я похолодела, как каменная стена, на которую опиралась. Джен собиралась отдать ребенка. Я не могла этого допустить. Той ночью я дождалась, пока все уснут, и выбралась наружу, прислушиваясь к собакам. Я бросила им горсть мясных обрезков, которые нашла на кухне и в которые добавила растертые в порошок транквилизаторы, которые мне давал отец. И побежала в лес. Оказавшись на Тропе, я уже наизусть знала дорогу к кладбищу. Добежав до Цербера, я без колебаний сунула руку ему в пасть. Там нашелся пухлый пакет, завернутый в пластик. Внутри оказались деньги и удостоверение личности – водительские права штата Пенсильвания с фотографией Джен – одной из тех, что делал Кейси, но имя стояло „Джейн Кори“.

„Встретимся в полночь на Хэллоуин, – говорилось в записке, на этот раз написанной почерком Кейси. – И обязательно принеси с собой кассету“.

Я дважды просмотрела документы. Но второго удостоверения для меня не было. Джен мне солгала. Она планировала взять имя с надгробия и сбежать, без меня и ребенка…»