– Я и не буду, – отвечаю я. Потому что я не заключенная, добавляю про себя. И могу выйти из главных ворот, когда захочу. Но оглянувшись снова на надгробие с моим именем, я чувствую себя так же, как когда меня ловили и привозили обратно в Вудбридж: неважно, сколько раз я сбегу, все равно снова окажусь в том же месте.

Летиции достаточно одного взгляда на мою обувь, чтобы объявить, что она безнадежна, и у меня появляется ощущение, что это сразу оценка и меня самой. Она передает мне пару мягких мокасин вместе со стопкой аккуратно сложенной одежды, «старых вещей мисс Сент-Клэр», и отправляет наверх переодеваться, пока я не заляпала грязью весь дом.

Мне не очень нравится нести одежду с собой. Когда я возвращалась в Вудбридж после одного из своих «путешествий», как называла их сестра Бернадетт, меня заставляли раздеться и выдавали казенную жесткую одежду, пока мои вещи обеззараживали и обыскивали на предмет контрабанды. Подозреваю, что необходимость носить мешковатую грубую робу, которая царапала кожу и в которой все выглядели на шестом месяце беременности, тоже была частью наказания.

И то, что ты шел в свою комнату со стопкой казенной одежды, а штаны издавали этот свистящий шелест при каждом движении, было вудбриджской вариацией позорного шествия. Тот же стыд я чувствую и теперь, когда роняю стопку одежды на кровать. Мне очень хочется забыть об этих вещах, но Летиция велела оставить грязную одежду в холле, чтобы она потом забрала. Если я этого не сделаю, она постучится в дверь, а я не хочу с ней разговаривать. Хочу подняться на чердак и поискать среди документов приюта информацию о настоящей Агнес Кори и выяснить, почему у меня ее имя.

Стаскиваю с себя мокрую одежду и нехотя примеряю плиссированную клетчатую юбку, блузку с пуговицами и кардиган. На юбке есть этикетка B. Altman's, где указано, что она сделана в Шотландии. Также есть и кожаная застежка на талии, чтобы регулировать размер, и серебряная булавка для килта.

Блузка хлопковая, но на ощупь похожа на шелк, а кардиган цвета лесной зелени из кашемира.

Все подходит идеально. А когда я смотрю на себя в зеркале в ванной, вижу, что наконец достигла образа «старомодной библиотекарши» Хэдли. Все, что мне нужно, – это очки в роговой оправе. Идеальный наряд для небольшого исследования.

На чердаке подтаскиваю коробку с документами ранних лет «Приюта Магдалины» к бюро, крышка которого, когда ее поднимаешь, стучит, как кастаньеты. Внутри стола – ящички и отделения, которые мне не терпится изучить. Открываю один ящичек и вижу коллекцию стеклянных шариков, в другом лежит букетик засушенных фиалок, а в последнем – свернутый кусочек ленты с растрепанными краями. Как здорово, наверное, что можно было прятать в таких потайных местах свои сокровища. Держу пари, самим девушкам в приюте спрятаться было негде. Открываю большую пыльную книгу учета. В каждой строке указан номер, имя, место рождения, причина заключения в приюте и заметки о судьбе девушек после освобождения.

Не очень весело звучит.

«Лиззи Джонс, Утика, вернулась к порочному образу жизни через несколько месяцев.

Анна Хэмм, нашла работу в магазине воротничков, но была замечена за развлечениями с подозрительными личностями в Тройе».

То, что я ищу, оказывается в третьем томе.

«Джейн Кори помещена в приют за нарушение общественного порядка на улицах Скенектади, умерла в 1893 году от послеродовой горячки. Дочь Агнес последовала за ней вскоре после этого».

Я так долго смотрю на короткую запись, что свет, проникающий сквозь выходящие на запад окна, начинает краснеть. Какая связь могла быть между этими несчастными и моей матерью и мной? Затем, когда последние малиновые лучи тускнеют и темнеют на обложке учетной книги, точно засохшая кровь, я вдруг вижу свою мать, как она идет впереди меня по улочке одного из тех маленьких городков, где всегда слишком тихо и поэтому ее голос раздается слишком громко. Она оглядывается на меня, темные кудри разлетаются на ветру, полускрывая лицо, и смеется, когда я прошу, чтобы она вела себя потише.

«Я что, развлекаюсь с подозрительными личностями в Тройе? – спрашивала она. – Мое поведение слишком нарушает покой на улицах Скенектади?»

В то время я думала, что она выбирает город наугад, но теперь вижу, что она почти дословно повторяла записи из этой книги, а узнать об этом она могла, только если читала ее. Вот откуда она взяла наши имена. Получается, моя мать была здесь, в Ненастном Перевале – и определенно в качестве пациентки психиатрической клиники доктора Синклера.

До поздней ночи я читаю «Секрет Ненастного Перевала» в безуспешных поисках тех точных фраз: «развлекалась с подозрительными личностями в Тройе» и «нарушение общественного порядка на улицах Скенектади», вдруг моя мать могла найти их в книге. Эти слова крутятся и крутятся в голове и преследуют меня в беспокойном неглубоком сне, в котором я бегу за мамой сквозь прозрачные покрывала тумана, а она все ускользает из виду. Мы бежим по Тропе, и там я спотыкаюсь обо что-то и падаю на колени на пружинистую землю, а вокруг торчит нечто напоминающее зубы – надгробия.

Я на детском кладбище. И когда пытаюсь подняться, грязь засасывает меня обратно. Я слышу, как умершие здесь девочки беспокойно шевелятся внизу, зовут меня по имени.

«Агнес Кори, ты одна из нас, ты должна быть с нами!»

Разбитый ангелочек усмехается половиной лица, а костлявые пальцы охватывают запястье, но я вырываюсь и тянусь к той руке, которая появляется из тумана, чтобы спасти меня. Мама вернулась за мной! Она вытаскивает меня из кладбищенской земли и тянет за собой, к краю утеса. «Лучше умереть свободными в воздухе, чем остаться здесь в земле», – говорит она, поворачиваясь ко мне прямо у обрыва, и туман, окутывавший ее лицо точно шелковый шарф, исчезает, открывая голый череп, ухмыляющийся мне, – и мы вместе падаем через край.

Я резко просыпаюсь, стискивая в руках скрученные простыни, пытаясь не упасть, а улыбка скелета, бывшего моей матерью, все еще преследует меня.

Белые кости, мелькнувшие в тенях.

Какое-то время я лежу неподвижно, удерживая в сознании этот последний жуткий образ, потому что он напоминает мне что-то, дает подсказку о том, кто на самом деле моя мать. Кто я. Если я смогу еще чуть-чуть сосредоточиться на этой картинке, чтобы на костях вновь появилась плоть…

От стука в дверь картинка растворяется, кости тонут в темноте.

– Семь тридцать, мисс Кори, – через дверь сообщает Летиция.

– Я уже встала! – откликаюсь я, выпутываясь из простыней. Я замоталась в них как в саван, будто всю ночь готовилась к собственным похоронам.

Надеваю клетчатую юбку, хлопковую блузу и кашемировый кардиган, а также теплые колготки и мокасины. В таком наряде я чувствую себя чуть более собранной, несмотря на крутящиеся в голове мысли. Уже садясь на стул с прямой спинкой и взяв в руки блокнот и ручку, я думаю, как неловко бы чувствовала себя в вещах Вероники, если бы она могла меня видеть.

Когда я устраиваюсь на своем месте, Вероника поворачивается ко мне, и я готовлюсь увидеть белую маску ее лица, вспомнив тот момент во сне, когда вуаль тумана обнажила череп за лицом моей матери. Но сегодня утром лицо Вероники непохоже на маску. В раннем утреннем свете кожа розовая, будто она только что умывалась. Как будто сняли защитный слой, обнажив… что?

На мгновение мне кажется, что она вот-вот расплачется. Но затем Вероника стискивает зубы и, отвернувшись к окну, произносит:

– Если вы готовы… – И продолжает историю, не дожидаясь моего ответа.

«Я уехала из поместья тем же вечером, когда нашла папку с информацией о себе и записку матери. Чего мне было ждать? Отец уехал на конференцию, такой возможности могло больше не представиться – или мне могло не хватить храбрости.