– А в доме действительно нет интернета? И компьютера?
– Мисс Сент-Клэр они без надобности, и, полагаю, она четко дала понять, что вы не можете выкладывать в социальные сети никакой информации о мисс Сент-Клэр или о ее доме, – произносит Летиция, наполняя чайник у раковины.
– Да, я читала соглашение о неразглашении, – отвечаю я, заметив, что Летиция повторила формулировку из договора, «мисс Сент-Клэр или о ее доме», будто дом тоже был отдельной личностью в своем праве, с требованиями и ожиданиями. – Но у меня есть… другие дела, для которых необходим интернет. Где-нибудь в деревне я могу воспользоваться компьютером?
– Полагаю, в городской библиотеке он найдется, – чопорно отзывается Летиция, ставя чайник на плиту. – Симс может отвезти вас в город, когда вы закончите ланч.
– Я могу и дойти, – возражаю я, не горя желанием повторять утреннюю встречу с неприветливым Питером Симсом. – Похоже, дождь наконец перестал.
– Он вернется, – с хмурым видом обещает Летиция, чиркая спичкой и поднося ее к газовому кольцу. От вспыхнувшего голубым огня ее лицо приобретает какое-то потустороннее свечение. – Это долина Гудзона, дождь всегда рядом.
Доев сэндвич с индейкой и крем-суп из мускатной тыквы (все очень вкусное: Летиция, может, и ведет себя как надзирательница в тюрьме, но кормит меня не в пример лучше), я иду в прихожую, где нахожу свои кроссовки, чистые и набитые газетой. Раздумываю, не подняться ли в комнату за курткой, но, приняв близко к сердцу предупреждение Летиции, вместо этого беру с крючка дождевик и выхожу через дверь прихожей.
Вдыхаю свежий воздух, будто просидела взаперти лет десять, и чуть ли не бегом пускаюсь по подъездной дорожке. «Ненастный Перевал – не тюрьма», – приходится себе напомнить. И, как Летиция и говорила, у ворот есть деревянный столб, а на нем железный ящичек с кнопкой внутри. Нажав на нее, я оглядываюсь, как будто хочу проверить, нет ли за мной погони, но там один лишь дом – и его фасад из темного камня выглядит угрюмо против солнца, будто лицо, пытающееся справиться с горем. «Называй как хочешь, – говорит голос в моей голове, – приют, училище, исправительный центр – это все красивые синонимы „тюрьмы“».
За спиной раздается пронзительный звук, и я разворачиваюсь, готовясь увидеть чудовище из моих кошмаров, преграждающее путь, но это всего лишь скрипят ржавые петли открывающихся ворот. Протискиваюсь в появившуюся щель, как только она становится хоть немного шире, стараясь держаться подальше от острых частей, а потом останавливаюсь перевести дыхание – и чтобы доказать себе и любым прохожим, что я не сбежавшая узница.
Я ассистентка известной писательницы, мысленно повторяю я, спускаясь по холму, и всего лишь иду прогуляться после обеда.
Живописная дорога со старинной каменной стеной и возвышающимися платанами будто сошла со страниц английского романа. Деревушка внизу выглядит как из «Театра шедевров»[237], с церквушкой и башней со шпилем, железнодорожной станцией с мансардной крышей, магазинами с кирпичными фасадами и полосатыми навесами на фоне гор за рекой. Вижу фермерскую лавочку, в которой продают яблоки, тыквы и пончики с яблочным сидром, церковь, где можно получить божественное наставление и завтрак с панкейками, тир с программой грядущих состязаний. Выйдя на главную улицу, я прохожу мимо молодых родителей с колясками, студентов на остановке, старичков на городской площади, которые сидят на скамейках и пьют кофе. Можно было бы представить, что это та же Вест-Виллидж, но здесь больше людей носят одежду в клетку и все как будто капельку больше расслаблены – или, по крайней мере, хотят такими казаться.
Дохожу до «Мемориальной библиотеки Хейл», низкого каменного здания с табличкой, на которой указана дата основания – 1928 год. На доске объявлений висит анонс встречи вязального кружка и мастер-класса. Внутри молодая женщина за стойкой регистрации выглядит так, будто перенеслась из двадцатых годов прошлого века: на ней старомодное платье, тоже клетчатое, вышитый кардиган и очки формы «кошачий глаз». На бейджике значится имя: Марта Конвэй. Когда я спрашиваю, можно ли воспользоваться компьютером, она передает мне доску-планшет с таблицей записи. Первый свободный слот через полчаса.
– По субботам у нас всегда много людей, – тяжело вздохнув, объясняет она. – Но пока ждете, можете посмотреть наши книги.
Бросаю взгляд на стеллаж, подписанный «Новинки», с последними бестселлерами, а потом замечаю за ним нишу с надписью «История города».
– А там может быть что-то про Ненастный Перевал? – спрашиваю я, на мгновение забыв о том, что мне запрещено говорить с местными жителями о доме.
– О, много всего! – пылко откликается Марта Конвэй, будто я про эротические романы спросила. – Она наша главная достопримечательность.
– Она? – переспрашиваю я, похолодев, думая, что речь идет о Кровавой Бесс.
– О, простите, – тут же произносит девушка, выходя из-за стойки и ведя меня к нише. – Как гетеронормативно с моей стороны. Я думаю о доме как о женщине из-за всех женщин, которые там жили. Вы же знаете, что там был приют для падших женщин – как их тогда называли.
Марта начинает доставать с полок книги и раскладывать на небольшом столике.
– Потом его превратили в школу, ее возглавила реформатор тюремной системы Джозефина Хейл. Вот проспект, который члены правления напечатали в качестве рекламы. – Она передает мне тонкую сшитую брошюрку. – Можете посмотреть, что девушкам давали на завтрак, что они изучали на уроках. Все звучит очень позитивно и полезно. Думаю, сперва у Джозефины Хейл были добрые намерения, но все изменилось после того, как одна из воспитанниц, Бесс Моллой, убила мужа Джозефины и подожгла дом сто лет назад – на этот Хэллоуин будет годовщина! – радостно добавляет она, будто это повод для праздника. – Эта история интересует большинство посетителей. Отчет об убийстве опубликовали в газетах «Покипси джорнэл» и «Кингстон Фримэн», еще вышла книга современного криминолога: автор утверждает, что Бесс Моллой, или Кровавая Бесс, как ее прозвали, была слабоумной и подверглась тлетворному влиянию в трущобах Нью-Йорка. В пятидесятых также вышла книга одного психиатра, он предполагал, что у нее развилась «противоестественная привязанность» к Джозефине Хейл, – закатила глаза Марта. – И еще есть монография, где в проснувшейся жажде убийства Кровавой Бесс обвиняют социалистов. Вы проводите исследование для газеты? – внезапно спрашивает она.
Сажусь за стол и начинаю листать одну из книг, чтобы придумать, как лучше ответить. Девушка садится рядом.
– Не совсем, – наконец отвечаю я. – Я работаю в издательстве в Нью-Йорке, провожу предварительное исследование для книги.
– А, для книги про дома с привидениями в долине реки Гудзон? – оживленно уточняет она. – Под Хэллоуин кто-нибудь всегда пишет про Кровавую Бесс, она всегда часть торжества – особенно в этом году, годовщина же. Вы где-то здесь остановились?
Помня о подписанном соглашении, на ее вопрос я отвечаю своим:
– А почему людей так интересует Кровавая Бесс, даже сто лет спустя после ее смерти?
Девушка моргает, будто не совсем понимает мой вопрос, но когда отвечает, щеки у нее розовеют, и я понимаю, что он ее задел.
– Конечно, ты из большого города и, наверное, считаешь, что это так провинциально – зацикливаться на скандале столетней давности.
– Нет! – поспешно возражаю я, испугавшись, что разговорчивой и дружелюбной Марте Конвэй из-за меня стало неловко, что я ее обидела. Получается, я заставила ее чувствовать себя так же, как Кайла с Хэдли – меня, то есть наивной простушкой. – Я и не из города на самом деле… – «Я вообще из ниоткуда», – чуть не вырывается у меня. Вместо этого я говорю, точно поднося жертву богам Скромного Происхождения: – Я училась в государственном университете Нью-Йорка в Потсдаме.
– О! – тут же оживляется она. – Вперед, «САНИ Потсдам»! Я училась в Дженезео в выпускном классе, а потом на библиотекаря в государственном университете «САНИ Олбани». – И потом, будто наше общее прошлое в системе государственного образования скрепило связь между нами, она наклоняется ближе и шепчет: – Люди все еще говорят о Кровавой Бесс, потому что с момента ее смерти тот дом стали преследовать неудачи. Девочки в учреждении утверждали, что слышат, как призрак Кровавой Бесс всхлипывает, видели ее тень, висящую на стене башни, когда всходила полная луна. Местные, кто работал в поместье Ненастный Перевал, рассказывали, что начало происходить нечто странное. Крыша протекала, в стенах появлялись трещины, подвал затапливало. Будто дом сам хотел себя разрушить. И сама Джозефина стала совсем другим человеком, настоящим солдафоном, ввела строгие правила – теперь запрещалось разговаривать во время работы, покидать свою комнату ночью, даже в туалет, а за любые нарушения сажали на хлеб и воду и запирали в одиночестве. Доктор Синклер перед смертью работал над книгой о регрессии прошлой жизни: ходили слухи, что он верил в реинкарнацию Кровавой Бесс – в одной из своих пациенток.
