Я не стала обращать внимания на их пренебрежительный тон, дурные пророчества, а также на то, что в почти тридцать лет мне стоило бы уже стать кем-то, а не просто ассистентом. В тот же день я направила в «Гейтхаус» свое резюме. На следующее утро пришло электронное письмо с приглашением на собеседование на десять утра, так что мне едва хватило времени отстоять очередь в душ, погладить рубашку в прачечной комнате и быстрым шагом пройти восемь кварталов в центр города.

По крайней мере, дорогу я знала. Еще когда я только приехала в город, то первым делом обошла все издательства, и сразу узнала четырехэтажный особняк – в точности как на логотипе на корешке книги «Секрет Ненастного Перевала». Нажав на кнопку медного звонка, я почувствовала себя так, будто подошла к воротам самого поместья. И уже почти ждала, что дверь откроет старая экономка, миссис Дрок. Вместо нее появилась женщина в бесформенном черном платье, квадратных очках в черной оправе и тяжелых ортопедических туфлях.

– Я пришла на собеседование? – неуверенно-вопросительно сказала я.

– Так пришли же – или нет? – резким тоном отозвалась она. – Будто и сами сомневаетесь. Вы же не из тех миллениалов, которые каждое предложение превращают в вопрос?

– Нет, – ответила я так уверенно, как только могла.

– Хорошо, тогда заходите. И вытирайте ноги. Эти ковры чудовищно тяжело чистить.

Может, она все-таки экономка и есть.

Она провела меня через комнату, заставленную стеллажами с книгами, в небольшой загроможденный кабинет с пробковыми досками по стенам и указала на стул, на котором также стояла стопка книг. Я побоялась спрашивать, что с ними делать, чтобы снова не показаться слишком миллениальной, так что аккуратно переложила их на пол. Женщина села за стол напротив меня и открыла толстую папку в обложке из искусственной кожи, в которой, как я полагала, лежало и мое резюме. Я ждала одних и тех же вопросов: «Почему вы хотите работать в издательстве? Почему вы не проходили никаких стажировок? Где находится Потсдам?», но вместо этого она сказала:

– Вижу, вы работали в Вудбриджском институте.

– Вы его знаете? – удивленно спросила я.

– У меня подругу туда отправили, – ответила она, и взгляд ее за строгими очками смягчился. – Монахини там так же суровы и несгибаемы?

– Монахини почти все уже умерли. В школе теперь преподают в основном учителя-миряне и стажеры из колледжа.

– Как я полагаю, и вы попали туда именно так.

Пару мгновений я сижу не двигаясь. Ее интонация к концу предложения не повысилась, это не было вопросом. Карие глаза за стеклами очков пару мгновений смотрят на меня, а затем она продолжает:

– Печатать умеете?

– Восемьдесят слов в минуту.

– Звонить по телефону?

– Конечно…

– Многие в вашем возрасте не могут. Читать рукописный текст?

– Да…

– Монахини обучали вас грамматике?

– Каждый день, – вырывается у меня, и только потом я понимаю, что выдала то, что сама жила в Вудбридже, а не только работала.

– Хорошо, – заключает она, захлопнув папку, будто переворачивая страницу моей загубленной молодости. – Когда можете приступить?

Она наняла меня из жалости, потому что знала, какие девочки попадают в Вудбридж и как мало дверей потом перед ними открывается. Едва ли я могла найти еще кого-то, кто тоже решился бы поверить в меня. Кроме того, я не хотела работать в одной из этих огромных офисных башен. Я нашла свое место здесь, в этом крошечном уголке издательского мира, спрятавшись под карнизом чердака в своем заваленном бумагами убежище.

Поднимаю голову, и глаза щиплет от соленого ветерка, долетающего из открытого окна. Чернильно-синие облака собрались над рекой, и садящееся под ними солнце отражается от лобовых стекол машин, едущих по Вест-Сайд-хайвей, точно голыш, пущенный по воде и приземлившийся на мой письменный стол. Прямо на конверт, который из тускло-коричневого превращается в насыщенно-охристый, как стены старинной виллы. Я и забыла отдать конверт Глории на отправку. Даже не запечатала. Достаю письма и вдыхаю запах сушеных фиалок. Как сказал Кертис Сэдвик?

«Если бы Вероника написала продолжение, это решило бы все наши проблемы».

Но Вероника Сент-Клэр слепа. Она не стала бы диктовать книгу на устройство или незнакомцу…

А что, если читателю?

Как и в «Джейн Эйр», голос рассказчика в «Секрете Ненастного Перевала» в конце книги обращается к читателю, но только говорит не «Дорогой читатель, я вышла за него замуж», а вот что: «Дорогой читатель, что еще я могу тебе сказать?»

Она закончила в стиле миллениалов, вопросом. Неудивительно, что мы, ее читатели, все еще ждем ответа. Что, если бы она могла дать этот ответ читателю?

Открываю ящик стола и достаю фирменный лист бумаги «Гейтхаус» – старомодный бланк с тиснением, логотипом издательства в виде особняка, и нахожу ручку. Начинаю писать и останавливаюсь. Вероника Сент-Клэр ничего не видит. Но должен же ей кто-то читать письма.

«Уважаемая мисс Сент-Клэр!

Простите меня за нахальство, с которым я решилась писать Вам напрямую. Я работаю в издательстве „Гейтхаус“, и читаю адресованные Вам письма от преданных поклонников, а сейчас, так как это моя последняя рабочая неделя в издательстве, должна присоединиться к их хору. Мы все ждем продолжения! Нам всем хочется узнать, что случилось с Джен и Вайолет. Нам всем хочется вернуться в Ненастный Перевал. Я понимаю Ваши трудности, но если бы Вы могли рассказать историю сопереживающему читателю, как Вы рассказали „Секрет Ненастного Перевала“, возможно, Вы бы согласились?»

Я останавливаюсь и думаю, стоит ли дописать еще что-то. Нужно ли ей сказать, что без продолжения издательство может закрыться? Что я потеряю работу? Но кажется несправедливым говорить ей о проблемах издательства и мелочным – о своих собственных.

«Надеюсь, Вы не откажетесь обдумать мое предложение, – заканчиваю я и подписываю письмо:

Ваш преданный читатель,

Агнес Кори.»

И пока я не успела передумать, кладу лист бумаги в конверт вместе с остальными, пахнущими фиалками листами, облизываю клеевой краешек сверху конверта, плотно закрываю клапан и запечатываю. Затем, убрав конверт в шопер вместе с рукописью о ясновидящем коте, спускаюсь по лестнице и сама иду на почту.

На улице, к моему большому удивлению, уже стемнело, и последний лучик света, проникший в окошко на чердаке, поглотил наползающий с реки вал тумана. Улица, обычно такая оживленная, сейчас почти пустынна. Уже не лето, напоминаю себе я, поднимая повыше воротник легкой джинсовой курточки и направляясь на восток, к Гудзон-стрит. Когда я начала работать здесь, в июле, народу кругом была тьма-тьмущая. Сейчас, в октябре, этот необычный уголок Вест-Виллидж, с мощеными улочками, вдоль которых стоят старые особнячки, будто выпал из двадцать первого века.

Этим вечером, когда туман скрадывает очертания зданий, он будто вернулся в девятнадцатый век – вплоть до звука лошадиных копыт, цокающих по булыжникам.

Я останавливаюсь, прислушавшись. Не подковы, а шаги. И не так далеко от меня. Но когда я вышла из издательства, на улице никого не было. Должно быть, просто не заметила в тумане. Лезу в карман куртки и сжимаю перочинный ножик, который всегда ношу с собой, ускоряю шаг…

И шаги позади тоже ускоряются.

Кто-то идет за мной. Кто-то, кто ждал у издательства. Может, это один из разозленных читателей – или из тех, кто винил Веронику Сент-Клэр в судьбе своей сестры. «Но я здесь ни при чем, – скажу им я. – Я даже здесь больше не работаю».

Огни Гудзон-стрит кажутся далекими и тусклыми. Я начинаю идти еще быстрее, сердце стучит в такт шагам и их гулкому эху, отражающемуся от скользких неровных камней. Туман липкой рукой охватывает лицо. Все это: туман, невидимый преследователь – напоминает мне о повторяющемся кошмаре из детства, в котором кто-то гнался за мной через непроглядный туман. Во сне я всегда падаю…