– Это реставрационные принадлежности, что я заказывала? Эмили сказала, что их уже привезли.

– Думаю, да. Я попрошу ее вам помочь. – Она набрала сообщение и устроилась за столом. – Астрид, как дела с коллекцией?

– Отлично, спасибо. Я случайно встретила леди Шерборн, и она очень хочет, чтобы на выставке был ее портрет. Мне пришлось сказать, что мы, наверное, можем это устроить.

– Отчего бы и нет. Занесу в список. – Крессида переставила пару предметов на столе. Сегодня она казалась рассеянной: бессмысленно ровняла лежащие на столе бумаги, складывала ручки в подставку.

– И хорошие новости насчет Констебла, – добавила Астрид. – Картина в отличном состоянии, нужно только немного почистить поверхность.

– А? Ах да, суперклассно, – сказала Крессида, срывая с доски ярко-розовый стикер.

– И история о медовом месяце Констебла тоже отличная. Для выставки я что-нибудь напишу – про любовь, вдохновлявшую одного из величайших художников-романтиков Англии.

Крессида подняла голову от стикера.

– Изумительная идея. Если получится как можно скорее прислать пару абзацев, я перешлю их дизайнерам, и их добавят в промоматериалы.

– Конечно. Да, и Маргарет спрашивала насчет работы по частным экскурсиям. Есть новости?

– Маргарет?

– Она волонтер.

– Понятно. Нет, эти экскурсии передали компании «Легаси Экспириенс». Если она попросит о собеседовании, с ней свяжутся.

Открылась дверь, и появилась Эмили с чашкой кофе в одной руке и блюдцем с печеньем в другой. Она торопливо подошла и поставила все на стол.

– Я достала ваши любимые печенья амаретти[44].

– Эмили, ты такая душка. – Крессида повернулась к Астрид. – Она самая потрясающая помощница.

Референт расплылась в улыбке.

– Астрид, вам принести кофе?

– Спасибо, не стоит. Мне уже пора.

Крессида сделала глоток кофе и закрыла глаза от наслаждения.

– Ровно то, что мне было нужно. Спасибо, Эмили. – Она поставила чашку. – Будь умницей, помоги Астрид с коробками.

– Конечно, – сказала Эмили. – Для этого я здесь.

Девушки шли по коридору, каждая держала по коробке. Эмили еще сияла от услышанной похвалы.

– Она потрясающая, да?

– Да, она замечательная.

На Эмили был чем-то знакомый синий костюм, хвост держала бархатная резинка в тон. Сами волосы каштановые, роскошные и блестящие, как на упаковке дорогой краски. Астрид поняла, что ни разу не поинтересовалась у Эмили о ней самой. И не сомневалась, что Крессиде это тоже не пришло в голову.

– Эмили, вы учились в лондонском универе?

– Да, три года, гостиничный менеджмент.

– Вам понравилось?

– Честно признаться, не очень.

– Ой, правда?

Возле поворота они замедлили шаг и аккуратно пронесли коробки мимо стола с большой вазой.

– Я родилась и выросла в Дорсете. Жила на ферме и в городе очень скучала по деревенской жизни. Так что после выпуска сразу вернулась и начала искать работу.

– Наверное, вы были рады устроиться в Фонд.

– Да, это сбывшаяся мечта, – улыбнулась Эмили, на щеках выступил розоватый румянец. – Сейчас у меня идет стажировка, но я очень хотела бы перейти в штат.

В мастерской она осталась у двери, пока Астрид не попросила поставить коробку на стол.

– Еще раз большое спасибо за помощь.

Эмили внимательно смотрела на завернутую в ткань картину Констебла.

– Ничего, что я спрашиваю… Это Констебл? Слышала, Крессида о нем говорила.

– Да, это он. – Астрид развернула ткань и поставила картину в центр стола. – Пример небольшого пейзажа, скорее всего написан с натуры. Кстати, – Астрид шагнула в сторону, когда референт подошла, – вы же здесь родились, может, знаете, где это?

Эмили всмотрелась в картину.

– Да, примерно в пяти милях к западу отсюда по побережью. Это залив перед самым Уэймутом.

– Можете сказать точно, где художник должен был находиться, чтобы написать этот вид?

Снова Эмили всмотрелась в картину, затем покачала головой.

– Странно. Чтобы нарисовать именно так, ему надо было выйти в море.

– В самом деле?

Она показала на скалистый выступ.

– Да, я знаю этот пляж. Он должен был оказаться ярдах в ста от берега.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Она посмотрела на часы и вернулась в режим безупречного помощника. – Мне пора. У Крессиды длинный список дел для меня.

– Конечно, Эмили. Спасибо за ценную информацию.

Когда она ушла, Астрид открыла коробки, нашла галогеновую лампу и закрепила на штативе. Надела новую налобную лупу и подошла к Констеблу. Художник был в числе ее любимых – тот, кто задался целью запечатлеть английскую погоду в ее серых, угрюмых тонах. Жизнь, прошедшая в мучительных раздумьях об игре теней на дубовых листьях и о лугах с высокой травой. Он хотел перенести вас к себе. Чтобы вы почувствовали дуновение ветра. Увидели проблеск света в ветвях. Художники того времени часто рисовали небо сплошной краской. Их облака были статичными пухлыми подушками. Но не у Констебла – его облака двигались. Воздух, плывущий сквозь воздух. Невесомый, подгоняемый приближающимся штормом.

Она наклонилась и стала рассматривать мазки. Картины Констебла были живыми. Как и люди на них, и животные. Лошади стряхивали росу со спины. Мельничные колеса, поскрипывая, крутились в прозрачных ручьях. Астрид легко коснулась утеса на мысу и провела пальцем по рельефу краски. Затем отдернула руку, как будто трогать было слишком холодно. Картина не казалась живой. Мазки размеренные и осторожные. Никаких беззаботных завитушек. Возможно, в тот день художник писал без вдохновения? Или его молодая жена, машущая с дорожки, отвлекала его. Девушка рассматривала полотно, и ширилось ощущение какой-то неправильности. Нет, картина была хороша. Просто недостаточно хороша для мастера в самом расцвете таланта. А потом Астрид заметила кое-что еще. Нечто более тревожное. Высыхая, лак всегда образует рисунок. Паутину из случайных трещин, известных как кракелюры. За десятилетия лак погружается в краску под ним. Получается отпечаток, который сложно скопировать. За двести лет трещины должны стать более замысловатыми. Более случайными, чем здесь. Эти слишком правильные – признак того, что картину искусственно состарили, применив какой-то процесс быстрой сушки.

Достав слабый растворитель, девушка нанесла его на тампон и обработала один участок картины, медленно двигая тампон по кругу. Вата изменила цвет на светло-серый. Стало лучше видно, как ведет себя лак. Он не просочился в трещины краски. Значит, его нанесли недавно. Объяснение могло быть только одно – картина была поддельной.

Астрид подошла к окну. Капли дождя стекали точно по оконным ромбам. В каком-то смысле и новое открытие было волнующим – сопоставимо с тем, как когда она нашла картину и решила, что это подлинник. Она обнаружила подделку первый раз в жизни – сомнений, что это подделка, почти не оставалось. Леди Шерборн будет довольна. Теперь-то уж она станет гвоздем выставки. Но как же Фонд? Если они действительно заплатили те деньги, о которых шли сплетни, то их ждет ужасный конфуз.

Она разложила лист бумаги и перевернула картину. Длинноносыми плоскогубцами вытащила черные гвоздики, и рама отделилась от доски. Перевернув картину, можно было изучить ее край, ранее скрытый рамой. Цвета оказались такими же, как и по всему полотну. Так не могло быть – скрытая от солнца в течение двух веков, краска должна выглядеть ярче и свежее. Теперь сомнений не осталось. Но лучше на всякий случай взять пробы.

Острие скальпеля нацелилось в самый угол доски и содрало лоскуток лака с поверхности. Воспользовавшись щипчиками, девушка опустила его в маленький прозрачный пластиковый пузырек для образцов. Если в Лондоне проведут анализ – наверняка Мураки сможет помочь, – она получит нужное ей неопровержимое доказательство.

Астрид подошла к окну. Дождь кончился. Гряду облаков, плотных, словно дым от костра, прогнала кобальтовая синь. Облака Джона Констебла. Он бы смог задержать это мгновение навечно. Настоящий Констебл бы смог.