Прибыв в столицу — принялся улаживать дела, в первую очередь уделив внимание уважаемым западным партнерам. На открытой в этом году в московской губернии в селе Успенском ситцевой фабрике требовалось модернизировать производство, вот и приходилось идти на поклон к ним. Те помочь охотно соглашались, подсовывая откровенное старье со своих фабрик и при этом заламывали несуразную цену. Скалясь при этом прокуренными зубами.
Выхода не было, время поджимало, фабрика простаивала, а все мысли Михаила Павловича были там — на Урале. «Уд вам на рыло и салаку на воротник! Да я лучше со своими потомками договорюсь, чтоб вы, содомиты — умылись!» — весь внутри кипел от негодования Губин вспоминая вычитанное из будущего, а внешне улыбаясь иноземным купцам и ударяя по рукам, соглашаясь на грабительскую сделку.
Передавая дела поверенному, ввиду своего отбытия на Урал, Михаил Павлович помимо обычных деловых переговоров и торговых сделок провел и несколько тайных. Да таких, о которых не сознался бы и батюшке на исповеди. В результате чего окончательно пришлось распустить свою мошну. Но не траты беспокоили обычно экономного и бережливого Губина, а звучащие приговором стране строки из книги потомков:
«Отсталая система социально-экономических отношений при внешнем благополучии империи в будущем обрекала Россию на неминуемое отставание от передовых европейских стран. В недрах общества накапливались противоречия между капиталистическим укладом и крепостничеством, бесправием и чувством личного достоинства гражданина, абсолютизмом и стремлением к свободе».
До шестого ноября Михаил Павлович прожил как в тумане и вот, к вечеру — всё решилось. Так, как было предсказано. Вернее — там было написано о уже свершившемся. И уже утром седьмого он спешил домой в Москву. По дороге кляня этого недотепу из будущего, посаженного в поруб его людьми — почему он ограничился только рубежом этой эпохи? Что было дальше?
Встреча с грядущим, пусть и в виде её отдельных представителей, оказавшихся здесь — и страшила, и манила. Тут Михаила Павловича вновь колбасило по полной. Он то вознамеривался их всех похолопить, выжав из них досуха всё, что они знают и умеют. То мечтал, что потомки, как люди русские и православные поймут его устремления — и всемерно помогут.
И вот уже в обед двенадцатого ноября, отдав распоряжения по делам в свое отсутствие — тепло простился с детьми и Натальей, и отбыл на Урал. Не жалея денег на почтовых станциях, чтоб быстрей добраться. Путь он держал вначале на Уфалей — своими глазами увидеть этого, расспросить. К тому времени и люди управляющего должны были всё вызнать и снестись с потомками. Ямщик, гикая — гнал тройку через страну, а Михаил Павлович цитировал по памяти строки:
«И мы ещё раз хотим напомнить вам, что каждый век, каждый период отечественной истории поучителен своим духом, своим настроем. Век восемнадцатый поражает дерзостью мыслей, верой в разум и возможности человека. Это было время богатырей и творцов, сумевших раздвинуть пределы невозможного. Сколько в них мужества, отваги, таланта! В них очень много того, чему и нам, людям XXI века, можно по-хорошему позавидовать, что можно перенять и использовать в организации нашей жизни».
«Не было это время!» — С решительной уверенностью думал Губин: «Для нас, а теперь и вас, потомки — оно есть и будет!»
12 ноября 1796 г. Деревня
А ничего не подозревающие потомки, в лице Егора и Анисима — сидели у Егора. Ксюха пристроилась с вязанием на диване, загадочно улыбаясь о чем-то, а дед просил у Егора включить что-нибудь такое, из старой жизни.
— Раньше то ведь, Егорка, всё просто и понятно было, я рен-тв любил смотреть, про анунаков, чупакабру и рептилоидов. И про атомную войну тысяча восемьсот двенадцатого года, после которой все технологии высокоразвитой цивилизации были утеряны. Ясная и логичная картина мира вырисовывалась. Поинтересней, чем на уроках истории. А сейчас очутились черт пойми где, всё не так, как нам рассказывали — может это и не наш мир, а какой-то параллельный, а?!
Глава 19
Ноябрь 1796
Выстроить отношения деревенским с приехавшими уфалейскими не получилось. Нет, привезенных в больницу двух пациентов взяли без вопросов, определили к врачам. А вот с десятком, присланным якобы для силового прикрытия — возникли проблемы. Те с ходу начали требовать своего размещения у врачей, хороших харчей и чуть ли не девок в баню. Серёга, послушав их претензии и посмотрев на их беспардонное хамство — в бутылку с ходу лезть не стал. «Сейчас всё решим» — Примирительно сказал он потерявшим берега бородачам и отойдя в сторонку — задействовал рацию.
Через час спецназ восемнадцатого века, сплевывая зубы — бесславно покинул деревню. А к врачам поступил ещё один пациент, с простреленной ногой из ПМ-а участкового. Серёга напутствовал уезжающих: «Разговора у нас с вами не получилось и не получится. Для начала — верните нам нашего человека. Увидим кого из вас украдкой отирающегося возле деревни — будем отстреливать. Навещать больных можно, приезжаете днем не больше трёх человек, передвигаться по деревне только в сопровождении. Всё понятно?!»
Те всё поняли и с тех пор отношения пошли на лад. Встали они на постой у Ефима Мехоношина, обжив гостевую избу почтовой станции. Через день приезжали проведывать своего обезножившего, при виде Серёги ломали шапку. На вопросы, что с Никитой, когда его ждать в деревне — мялись и прятали глаза. Понятно было, что это было не в их компетенции, главное — по инстанции передали. С вопросом возвращения беглого депутата Серёга неожиданно закусился серьёзно: «Поймите, это принципиальный вопрос! Нельзя им отдавать инициативу! И прогибаться! Раз прогнемся, другой, а там не заметим — как на конюшне пороть начнут!» — объяснял он своим.
О настроениях и телодвижениях уфалейских сведения поступали чаще, чем они появлялись в деревне, к тому времени и с казаками, и с деревенским — бизнес ширился. Перерастая в дружбу. Вначале Викуловских пацанов, а вслед за ними и других деревенских, в том числе и девчонок — стали возить в деревню, где с ними немного занимались. Правда — бессистемно, учили счёту и основам геометрии часа два, потом разбивали на группы и нагружали работой и обучению чему-нибудь полезному. Кормили несколько раз, а вечером, перед отъездом — показывали мультики.
Азат с Иргизом, понаблюдав за происходящим — пришли к Председателю с претензией, как же так, у нас тоже смышленые дети есть, возьмите в науку! Взяли, шесть девчушек приехавших подселили к Айшат, с десяток пареньков — разобрали по домам. Взаимоотношения между самими детьми наладились быстро, задирать нос у пришельцев из будущего особо не получилось, кое в чем местные могли дать им фору. Главное — после нескольких конфликтов определились с иерархией и взаимопроникновение разных культур пошло.
Без какого либо разделения на своих и чужих детей, вот такая пока программа образования вырисовывалась. На что тот же Председатель страдальчески кривился, мол — деградируем так. «Хоть так, Михалыч» — Успокаивал его Анисим: «Так и наши заняты, и поселковых подтягиваем немного до нашего уровня. Учителей нет, врачам не разорваться, они и так себе человек пятнадцать взяли, с которыми плотно занимаются. А весной поселковые так ездить не смогут, как сейчас — их дома работой нагрузят. За зиму надо хоть основу начального школьного образования заложить, подобрать учителей — кто это потянет».
— Не гунди, Захар, — успокоил его Расул, — дети при деле, ремеслу учатся. Пока присматриваемся, да и сами не определились, как оно всё дальше повернется. Отберём тех, у кого голова светлая, их и будут дальше учить. Вот хаоса много, Галкин дед прикормил детей подкормкой для пчёл из сахара и теста — они за ним табуном ходят. Так он с ними столярку оккупировал, ульи их учит делать, про пчел рассказывает. Дело хорошее, но как он объявил, что за каждые пять сделанных ульев он один улей ученику домой отдаст — так все крестьянские к нему перебежали, в столярке не помещались, столярам и плотникам работать не давали. Пришлось порядок наводить, куда столько пчеловодов. Сейчас у него группа небольшая, с ними позанимается — другая сменит их.
