— Где, кто!? — Закрутил Егор головой.
— Да помолчи ты! — с досадой негромко сказал Айрат. — Ты как городской, в шары долбишься! Видишь борозды в сугробах по берегам, олень? Это лоси проходные мигрируют. Дождались ледостава и с летних горных делянок перебираются в долины, осинник жрать. Ну и болотца подмерзшие им сейчас как дом родной. Это как для тебя коммуналка в Питере, с такими же укурками!
— Я в ремиссии! — огрызнулся.
— А вот это кто, по твоему, чей след? — Айрат показал головой на пробитую в снегу с берега тропу, как лосиный заброд, только шире раза в три.
— Я фиг его знает! — Егор снял с плеча карабин и внезапно вспотевшими в перчатках руками отжал предохранитель. — Мамонты?!
— Козлы это, баран! Слушай!
Егор прислушался, там вдалеке на реке, делавшей здесь петлю — через лес доносились странные, еле слышимые звуки. Вдруг сменившиеся утробным и надсадным хеканьем мужиков — судя по еле различимым голосам. Непонятное действо достигло апогея и звуки напомнили Егору старый мем про субтильную блондинку на диване, всю в брекетах, и выстроившихся сзади неё в ряд негров. Рёв мужиков становился всё громче и на фоне этой торжествующей какофонии диссонансом прозвучало пронзительное и жалобное ржание лошади.
— Да ну нах! — Егор покрепче перехватил карабин. — Не может быть!?
Глава 5
27 декабря 1796 г.
Захар всю дорогу до Айлино-Мордовского размышлял о словах жены про рыбалку и мысленно с ней соглашался. «Действительно, как дикари! Ритуал какой-то, причем кровавый. И ущерб экологии, хищническое истребление рыбы. То-то осетровые до нашего времени не дожили в Аю!» — Накручивал себя Михалыч: «И не деться никуда, положение обязывает. Ничего, абстрагируюсь, в сторонке постою. а в будущем — надо всё это менять!»
На сторожевом посту уже били копытом городские казаки, приехавшие вчера во главе с Пантелеем. Сотник пересел в сани к Захару с Серёгой, турнув оттуда Лёху и забрав у него вожжи: «Нно!» Серёга достал бутылку и похвалился: «Эксклюзив, только для нас! Градусов за девяносто, на лимонных корочках настояна! Ограниченная партия!» Руководящий состав немедленно оживился, продегустировали и Председатель спросил у сотника:
— Ну как тебе творение нашего чудо-химика, Пантелей!?
— Какой химик? То казак наш справный, Егор! — Не согласился сотник записать своего казака в какие-то химики. — Лютое зелье курит! Такое и царю не зазорно отправить!
— Облезет и неровно обрастёт… — Негромко пробормотал участковый, дабы не шокировать чувства Пантелея. — Он сейчас и без настойки такого наворотит…
Придя в благодушное настроение, Захар принялся выспрашивать сотника, каков этикет предстоящего мероприятия, не отразится ли на авторитете то, что он, как староста и заводчик — будет стоять в сторонке и покровительственно поглядывать. Не марая рук. Пантелей посмотрел на него с удивлением: «А ты как думал, Михалыч? То простых казаков работа и крестьян, нам свое достоинство умолять негоже! Командовать будем и делить!»
К обозу, выдвинувшемуся из поселения — присоединились крестьяне, под предводительством Викула. Тот, за время работы под началом Галки — преобразился и больше напоминал зажиточного купца средней руки, чем мужика от сохи. Старой Лёхиной армейской шапке ушанке, украшавшей голову Соснина — завидовали даже казаки…
Обоз поспешал к Старой Пристани, народ в возбуждении от предстоящего — переговаривался и шутил, подгоняя лошадей. В середине обоза ехал и Олег, вчера поставивший ультиматум Председателю: «Я тут как врач — без передыху вкалываю с осени! Развеяться надо! Аптечку я собрал, одежду мне мужики подходящую обеспечили, так что завтра — я походным лекарем с вами еду!» Захар, уважавший Олега не только как врача и десантника, а как стоматолога, который бесстрашно рвал зубы десантуре — не спорил. «Только рады будем, Олег, врач на таких мероприятиях — первое дело! Только уважишь нас, если поедешь!» — Согласился председатель, ощупывая языком корень давно искрошенного зуба.
Поглядывая с опаской на многометровые багры, не помещавшиеся целиком в санях, отчего их древки волочились за санями, а спиной упираясь в здоровые стеклянные бутыли в четверть самогона, Олег беспокоился. Не мало ли он взял с собой перевязочного материала и что он будет делать без Толяна, с его специализацией в хирургии, не дай бог что приключится. В то, что такая орава мужиков с алкоголем, без благотворного женского присутствия и вооруженная этакими баграми, обойдется без приключений — он сомневался. «С другой стороны», — размышлял Олег: «без женщин оно и лучше, меньше хвосты распускать будут, да удалью мериться».
В авангарде обоза Пантелей тем временем делился с новым заводчиком и атаманом свежими городскими новостями:
— Газеты привезли намедни свежие с Санкт-Птербургу Корепанову, так я их, пока не затерли, прибрал и с собой захватил. А где сам Николай?
— С инженерами Коля, мастерство постигает, с весны новый строй ладить будем, преобразится город, Пантелей! — Захар, представивший себе Корепанова, взятого в оборот Анисимом — мысленно взоржал. — Что в газетах то пишут. Здрав ли наш новый император, не сотрясают ли устои государства вороги?
— Неведомо сие, — разгладил усы сотник, — грамоте не обучен. Анжанеры читали, пересказывали, спокойно всё. На весну назначена коронация. Апосля коей император наш Павел, да хранит его господь, намерен объехать страну, коя досталась ему под руку. Глядишь и наш край почтит вниманием! Ещё что-то гутарили про реформу письменного языка, дабы упростить люду постижение грамоты и наук, но то пустое, мне мнится…
Захар толкнул участкового: «Жду не дождусь, как бы скорей с этой рыбалкой развязаться и домой вернуться. Подсунуть эти газеты Егору и поржать, как он бегать будет, крича, что это не наш мир оказался!» Серёга хмыкнул: «Самому интересно почитать, что за вести, жалко темно, сейчас бы посмотрел, на ходу. В нашей истории Павел совсем не с этого начал».
Присутствовал в обозе и батюшка, настоятель Свято-Троицкого городского храма, раздираемый чувствами, неподобающими лицу духовному. Грызла досада, на Савву, выскользнувшего из сетей, так умело расставленных на него. И куда прикажете девать старшую поповну, засидевшуюся в девках? А ведь так удачно всё сладилось поначалу! Батюшка погладил старый, отливающий зеленью синяк, поставленный Пантелеем, зарекаясь впредь связываться с пришлыми немцами. Ну а новый синяк, поставленный тем же Пантелеем под другой глаз — и ощупывать не надо было, чувствовался так. С тем, что Савва теперь отрезанный ломоть — поп смирился, но досада ела душу, как похмельная рвота…
Лишь думы о предстоящей добыче казаков — умиротворяли душу, лицо батюшки разглаживалось: «Нешто не найду свое дуре, кобыле этакой, мужичка какого-нибудь? Вона скока голодранцев в заводе отирается, за милость примут и такую жену, с приданным! Икорки бы казачки добыли побольше! На масленицу с блинами — богоугодное благолепие!»
Выскочили из зажатой меж двух горных хребтов дороги от Айлинского поста к берегу реки, где на месте сожженной бунтовщиками Пугачева Старой Пристани — отстроилась по новой деревня. Приписанная к заводу. Местные крестьяне, дожидавшиеся начальство и казаков — примкнули к обозу. Съехали на лед и покатили вниз, к курье[10] — первому омуту, назначенному для открытия багрения. Восемьсот метров до курьи — преодолели мигом и сейчас разбирали повозки, доставая багры и взглядами поторапливая батюшку: «Доколе?»
Пантелей поторопил попа: «Давай, не разводи турусов на колесах, день зимний недолог!» Батюшка, отмахнувшись от него как от надоедливой мухи — торопливо разжег кадило и не размениваясь на длинные проповеди — окурил собравшихся и осенил крестным знамением. Срывающимся от возбуждением голосом заключив: «С богом, аминь! Да не избежит багров рабов божьих ни одна тварь водная!» Всем миром после благословения и жалкой пародии на молебен — причастились по чарке доброго вина.