— Ты мне тут дурочку не включать! — рявкнул майор, да так, что все невольно вздрогнули, а с веток деревьев сорвались в небо несколько птиц. — Магию, едрен-батон, творил! Да еще и во дворе военкомата, сборочного пункта! Что я, слепой, по твоему? Знаешь что за это бывает?

— Я не творил… — совсем уже поник парень.

— Что тут произошло? — уже спокойнее спросил меня майор. — Дрались? Магию этот идиот Шталин использовал?

— Нет, товарищ майор, не использовал. Мы просто беседовали, — ответил я.

Парень, до этого оставшись совсем поникший, с удивлением посмотрел на меня.

— Как это? — растерялся Иван Константинович. — Так ведь я же сам видел.

— Никак нет, товарищ майор, не использовал, — вновь выпалил я. — Мы просто беседовали.

— Хм… — задумчиво произнес Иван Константинович, с прищуром поглядывая на парня. — Ну что, Шталин, повезло тебе. Очень сильно повезло. И в армию наконец взяли тебя — после бесконечного твоего нытья и хождения по кабинетам, — и тюрьмы избежал ты, за то что магию делал.

— Не делал я, — почти шепотом ответил тот, опустив взгляд.

— Не делал он! — передразнил майор. — Хорошо, что ты в армию пошел. Может, мозгов немного прибавится. Но учти — еще один залет с твоей стороны я тебя живо на улицу! Ладно, отставить разброд. В очередь встали, на первый-второй рассчитались! Все первые идут в кабинет тридцать девять, все вторые — в кабинет сорок два.

Толпа, услышав приказ, живо организовалась в очередь, причем без шума и давки, не толкая друг друга.

Довольный собой, Иван Константинович пошел обратно в помещение.

— Думаешь, помог, значит благодарным тебе всю оставшуюся жизнь будут? — сквозь зубы произнес парень. — Не дождешься! Будет случай — еще свидимся, и тогда пощады от меня не жди. Прибью тебя, буржуй, и пикнуть не успеешь. В канаве тебя оставлю и буду говорить всем, что сам упал.

И встал в очередь.

Я ничего не ответил, тоже пошел занимать свое место.

После долго и нудного пересчета всех поступивших, нас погрузили в грузовики и повезли к железнодорожной станции. Там уже стояла комиссия из нескольких военных, которая ловко рассортировывала новобранцев по вагонам.

В толпе тут и там слышались рассказы о передовой — о том, что противник прорвал первый круг, о том, что якобы уже вовсю наседает на второй, о том, что Российская Империя несет небывалые потери. Во всех этих разговорах слышалась нервозность — четкой информации, что же творилось там на самом деле не было ни у кого.

Как я понял из разговоров практически всех новобранцев призвали в связи с поступившей угрозой. И только единицы отвечали что вызвали служить добровольцами. В основном это были парни из очень бедных семей — это было понятно по их одежде и манерам.

Толпа была разношерстной и на меня уже смотрели не с таким любопытством — хватало других, на кого глазеть было интересней. Парень с длинными дредами и цветастой одежде что-то втолковывал мордатому хорунжему о том, что он против любого проявления войны и ни за что не возьмет в руки оружия. Мордаты хорунжий на это кивал головой и что-то быстро записывал. Потом, когда парень с дредами иссяк в своем красноречии, коротко кивнул — «этого на передовую!».

Были и неформалы — волосатые и с ирокезами, крашенные в зеленый и лысые. Эти держались особняком, на все реагировали скупо, без особого интереса, лишь много пили дешевого вина, курили и что-то нестройно иногда запевали.

Были худые и толстые, высокие и низкие, злые, как волчата, и напуганные до полусмерти как слепые щенки.

Я смотрел на всех их и понимал, что уже совсем скоро им, как и мне, придется столкнуться с войной. И от этого становилось страшновато.

Наконец дошла очередь и до нашей партии. Нас, привезенных на нескольких грузовиках, начали размещать в последние вагоны поезда, который должен был вот-вот отойти от перрона.

— Быстрее! Быстрее! — торопил майор, подгоняя нас и запихивая в вагон как сельдь в бочку. — Шевелите задницами! Ну, чего плететесь как сонные? Каши не ели что ли? Я вам сейчас всем по порции выдам — на всю жизнь запомните!

Внутри вагона было душно и пахло как в конюшне.

Едва я вошел внутрь, как это запах — спертый, кислый, козлиный, — ударил в нос и меня едва не вывернуло. Мало того в вагоне еще и курили, причем, как мне показалось, все и сразу. Дым стоял столбом, окончательно выжигая остатки кислорода.

И словно и этого было мало, вагон был полностью забит. Нижние сиденья заняты — на них умещалось по семь-восемь человек, на верхних, свесив ноги, сидело еще по трое-четверо. На третьих полках, куда должны были складывать багаж, выглядывало еще по несколько пар глаз. Там, на самом верху, от поднимавшегося табачного дыма и жары, размещались самые отчаянные. В основном это были неформалы. Кто-то из них уже был в отключке и натужно блевал, безжизненно свесив голову и орошая всех винным содержимым своего желудка.

Протискиваясь сквозь плотную толпу стоящих, я прошел почти до самого туалета и понял, что сесть не удастся. Поэтому выбрав относительно свободный уголок, я разместился там, стараясь угадать кто лежит на третьей полке и не прилетит ли в пути струя блевотины.

Как оказалось на верху сидели узбеки, ели какие-то сушенные белые шарики, называемые куртом и угощали им всех. Мне тоже предложили, я отказался. Однако узбеки наставили и я вскоре согласился. Курт оказался кислым, но вполне себе приятным и необычным на вкус. Из скудного объяснения одного из сидевших, я понял, что делалось это угощение из соленного кобыльего творога, который нужно было по какой-то особой технологии засушить.

Постепенно разговорились.

Узбекские парни — Шавкат, Тахир и Тоджихон, — рассказывали мне про то, что поехали воевать ради денег, которые им обещал выплатить какой-то штабс-капитан Гыженко и которые они потратят на новый дом для матери.

Я лишь пожимал плечами, говоря, что мне никаких денег никто не обещал, да и штабс-капитана Гыженко я тоже не знал.

Парни сникли и долго молчали. Кажется, они только сейчас начали понимать, что их обманули.

Я тоже молчал, слушая как колеса поезда набирают скорость и размеренно стучат. Где-то в начале вагона затеялась потасовка, которая, впрочем, быстро стихла.

От монотонности и духоты я начал дремать, проваливаясь в какой-то оцепенение, которое только помогало, отодвигая на второй план духоту и вонь, унося мыслями прочь из этого ада.

— Ну что, сопля зеленая, — внезапно произнес уже знакомый голос, вырывая меня из глубоких раздумий.

Я вздрогнул, открыл глаза.

Ко мне, расталкивая стоящих локтями, вышел жилистый парень — кажется, его звали Шталин. Тот самый, с кем мы подрались возле сборочного пункта и который обещал меня убить при первом удобном случае.

Кажется, случай подвернулся.

Идущий широко улыбался, обнажая лошадиные зубы.

— Значит вместе получается поедем, в одном вагончике. Только вот не всем удастся доехать до конечной точки нашел путешествия.

Улыбка на лице Шталина резко исчезла, между пальцев проскочила искра — противник уже создавал магический конструкт.

— Тебя не найдут, — могильным голосом произнес он. — А я скажу, что ты спрыгнул с поезда — испугался военной службы и дезертировал. Прощайся с жизнью, сопляк!

— Что я тебе плохого сделал, что ты меня убить хочешь? — спросил я, внимательно следя за движениями приближающегося.

Устраивать в битком набитом вагоне драку с помощью магических конструктов было верхом неразумности. Столько трупов наделаем, что от наступающих врагов у Барьера медаль получим — за заслуги. Да еще и самим себя подставим — драться на глазах у стольких свидетелях не самая лучшая идея. Припишут госизмену — и поминай как звали.

— Ты мне лично — ничего, — ответил Шталин, злобно взирая на меня в упор. — Но вот твоя братия, все эти аристократы, сделали.