Так… заложников я нашёл. Теперь осталось найти самого виновника торжества, который продолжал где-то прятаться.

Все люди делятся на две части.

Но если постараться, то их можно разделить и на четыре, и на восемь.

Если вооружиться небольшими ножницами, то можно довести количество частей до тысячи.

Думаю, что Скверну вполне реально разделать тысяч на десять. Осталось только найти хитрого засранца, который где-то прячется и боится высовываться.

— Скверна, ты где спрятался, уёбок? — ласково спросил я, водя стволом по комнате. — Давай, вылезай, я убью тебя.

— Неужели ты рассчитываешь выбраться отсюда? Без моей силы отсюда никто…

— Повторяешься, — покачал я головой. — К тому же если мне удастся вытащить отсюда дочь и её будущего мужа, то всё остальное уже будет не важно. Даже моё будущее.

— Даже если тебя будет ждать конец? — спросил голос так, словно его это действительно интересовало.

— Я готов заплатить за то, что делаю и пойти ва-банк ради своих идей и мечты. Вот только ты, как вижу, не готов.

Молчание.

Молчание продлилось минуту.

Уже через десять минут я сам отправился на поиски этого ублюдка, обшарив ближайшие комнаты, которые были настолько однотипны, что хотелось выдавить себе глаза. Всего несколько кресел, оббитых голубым бархатом, голубые ковры, голубые стены…

Я чо, в доме гомосексуалиста нахожусь? Причём латентного. Я всегда очень спокойно относился к ним, но вот этот пидор Скверна меня накаляет. Пройдя друг за другом несколько комнат и не найдя ничего интересного, я вернулся в зал, где левитировали мои ненаглядные голубки.

Фиалка… он вообще не изменился, лицо такое же… специфическое, скажем так. Не урод, очень аккуратный мальчик, но вся проблема в том, что он «мальчик». На мужчину или парня ну никак не тянет. Да и поведение у него такое же — сам себе на уме, слишком тормознутый и ему нахер ничего не нужно. Мне кажется, что идеальный кандидат на роль короля.

Фемия же даже в отрубе выглядела упорной. Есть дети, которые спят, но во сне они прямо сама вредность. Милая вредность. Фемия была олицетворением этого. Только я не знал, в курсе ли она насчёт смерти её матери, сообщил ли ей Скверна или мне предстоит преподнести ей такой предсвадебный подарок.

— Блять… как вас снять-то? — я обошёл их, боясь приблизиться и попасть в какое-нибудь силовое поле. Для начала решил методом тыка проверить — разломал стул, кинул туда ножку и… она тупо пролетела без проблем, ничего не задев и не зависнув, с деревянным стуком упав на паркет.

Тогда, набравшись смелости, я сам просунул туда руку, но также ничего не почувствовал.

Немного подумав, решил начать с Фиалки. Если его порвёт нахуй, мне будет не так обидно, как если это случится с Фемией.

Я аккуратно потянул его вниз, почувствовав едва заметное сопротивление, словно пытался протащить его через воду. Но ровно до того момента, как вытащил его, судя по всему, за границы поля. Потому что в следующее мгновение Фиалка просто обмяк в моих руках, словно мешок с картошкой, безжизненно свесив голову.

Нет, жизнь в нём была, я проверил пульс, но вот сознание отсутствовало.

Следующей я снял уже дочь, всё так же не выпуская револьвер из рук. В какой-то момент услышал, как дверь закрылась и выпустил туда половину барабана, но… никого. Дверь просто закрылась. А когда её открыл, то никого там не нашёл.

— Эй, пидор, ты где блять?

— Здесь. Смотрю за тобой.

— И не собираешься останавливать?

— Зачем? — я буквально слышал, как он ухмыляется. — Ты отсюда никого не дозовёшься, никого не призовёшь, ничего не сделаешь, ты здесь в ловушке и покинешь это место только при моём желании.

Ну-ну, пусть, пусть…

И всё же я насторожено наблюдал за залом, предполагая, что если он и есть где-то, то именно здесь. Может в инвизе, а может в другом измерении, но в этом помещении. Как в параллельном. Но в любом случае, когда моя тайна будет им разгадана, он наверняка явится за моей жопой, чтоб порвать её на немецкий крест, чего мне почему-то не очень хочется.

Так что, продолжая наблюдать за обстановкой, я принялся будить Фемию. Трясти её, дёргать за уши и за нос, открывать зенки, щипать, выдёргивать волосы и так далее.

— Ты действительно хочешь, чтоб она проснулась? — усмехнулся Скверна.

— Да, хочу. И лучше бы тебе это сделать, — ответил я не оборачиваясь. Всё равно никого не увижу.

— Как знаешь, дружок…

«Дружок» прозвучало слишком… странно, пидорастически. Будь это баба, то тогда всё ок, но слышать подобное от парня или мужика… Неудивительно, что тут всё голубого цвета.

И словно по щелчку глаза Фемии начали открываться. Она, словно отходя от сна, медленно открыла веки, взглянула на меня сонным взглядом, после чего проморгалась, пытаясь прийти в себя. Фемия выглядела куда милее, будучи сонной, чем когда бодрствовала, однако вскоре и это отошло на второй план, так как стоило ей более-менее прийти в себя, как её лицо начало морщиться, носик задёргался, продувая лёгкие и…

— МАМА!!! — её вопль, полный боли резанул тишину, словно удар по яйцам. Громкий, уже ревущий, подобно взлетающему истребителю, в которому уже слышались истерические нотки, сопли и слёзы. — МАМА!!! МАМОЧКА!!! МАМА!!! НЕТ!!! НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!! НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!

Её «нет» плавно переросло в плачь, безудержный и глубокий, который я уже слышал, только от Эви, полный боли и страдания, упущенных возможностей и несостоявшихся желаний.

Самое страшное, что я встречал когда-либо — невозможность передать свои последние слова тому, кто тебе дорог. Сказать, что ты его любишь, что ты никогда не хотел ему зла, и он — то самое лучшее, что случилось с тобой.

Этого не будет.

Поэтому мать учила меня никогда не расставаться на грустной ноте. Сразу прощать тех, кто тебе дорог и не держать на них зла. Потому что в следующее мгновение их может не стать и последнее, что услышали они от тебя…

— Я… я сказала, что… что не могу её терпе-е-е-е-е-е-ть… у-у-у-у-у…

И жить с этой ношей придётся тебе. Они простят тебя, они захотят сказать, насколько любят тебя и что это всё хуйня, что они не в обиде, но будет поздно. У них не будет возможности и боль будет твоим вечным попутчиком, пока ты не сможешь простить самого себя.

А этого может не случиться.

— Я решил, что пусть лучше она узнает сразу, чем так, — сказал спокойно Скверна.

— Это, кажется, единственное, за что я могу сказать тебе спасибо, — пробормотал я.

Потому что я страшился того момента, когда мне придётся рассказать ей это. А тут уже она всё знает. Низко и трусливо, но одной проблемой меньше. Фиалка тоже плакал. Молча сидел на полу, смотрел куда-то, безмолвно роняя слёзы.

— И ему я сказал. Сказал, что убил его отца ты, — словно хвастаясь, произнёс он.

— Ты просто душка.

— Но ты можешь воскресить Констанцию, — усмехнулся Скверна.

В этот момент Фемия едва встрепенулась.

— Ты можешь воскресить её?! Да?! Ты можешь вернуть мою маму обратно?! — схватила она меня, вцепилась пальцами с такой силой, что могла сломать их. В её глазах я видел боль, нескончаемую боль, которая теперь боролась с надеждой, что можно повернуть обратно.

Но ничего нельзя повернуть обратно. Есть законы, которые нельзя нарушать. Понять это ты способен только когда сам прошёл через это. Я никогда бы не поступил так, знай, что это есть на самом деле, что такое быть живым и мёртвым одновременно.

Найдутся особо упёртые, что предпочтут смерти даже такое существование, но большинство из них будут мстителями, теми, кто хочет вернуть должок, чтоб потом умереть спокойно. И только единицы на миллиарды согласятся жить так. Променять спокойствие, умиротворение, понимание того, что ты свободен и тебе легко, на воскрешение в боли, тоске, печали, разочаровании и понимании своего будущего бессмертия.

Даже Клирия проходила это не в таком плане; она лишь помнила о своих жизнях, копя это дерьмо в себе. Если бы её воскрешали… она бы свихнулась.