— …разбила. Ты должен поговорить с ней, иначе слух плохой пойдёт, — слышался мягкий женский голос.

— Успокойся, женщина, — пробасил мужской голос. — Будет всё, повзрослеет, поумнеет.

— И всё же поговори с ней. Некрасиво так себя вести, девушке то этакой, как она. Не пять лет дочери твоей уже.

Некрасиво… какая счастливая семейная пара, надо бы внести разнообразия в их личную жизнь.

Я кивнул девушкам, что были рядом со мной и пять человек разом нырнули в комнату. На мгновение послышался женский вскрик, потом вздох, звук бьющейся посуды, что-то упало на пол, звуки борьбы. Меньше чем через минуту ко мне выглянула Лафия и кивнула.

Ну и отличненько. Вот честно, я был бы очень расстроен, если бы там оказался семидесятник, кои, как оказалось, водятся в местном преступном сообществе. А ещё я был бы очень счастлив, если всё пройдёт как вопрос-ответ, и он не даст мне повода кого-либо трогать.

— Тук-тук, вашу мать, — улыбнулся я, входя в комнату как хозяин положения.

Да я и есть хозяин положения! Не будь я таковым, хуй бы вошёл так смело туда. Но кто хозяин ситуации, тот и имеет право выёбываться. То есть это я.

Засранца, как я понял, уже привязали к стулу, на котором он сидел. Поэтому можно было пока не волноваться, что он тут броситься бить по мордасам. Я спокойно сел напротив него.

— Итак, чтоб у тебя не было никаких сомнений по поводу моей серьёзности, я сразу предупрежу тебя — я задаю один вопрос и хочу слышать на него один и правильный ответ. Если ты не даёшь его, я начинаю убивать всех, кто в доме, по старшинству. Поэтому я прошу тебя как человека — просто дай мне то, что я хочу услышать. Бесполезно утаивать что-либо, так как я знаю, кто ты.

Я действительно прошу его как человека, так как у меня желание сейчас броситься на него, вцепиться в его горло зубами и рвать его, рвать, убивать, отрывать, кромсать. И бить, бить, бить… Я хочу этого, очень хочу, потому что таков я есть и это не убрать. И не буду обманывать себя, что не жду момента, когда он даст мне повод сорваться и выплеснуть всю злость на него и его семейку.

Но сначала я дам ему шанс. Шанс, который должен быть у каждого.

— Итак. Недавно схватили четырёх девушек. Одну из них мы уже нашли на дереве. И я знаю, что три оставшиеся живы и находятся у зубастого ану́са. Так вот, я спрашиваю тебя — где они?

А когда я закончил, мне прилетел в ответ меткий харчок прямо в глаз.

Блять, вот… просто… Вдох, выдох, вдох, выдох… Так, я спокоен, спокоен… я не хочу на его глазах перебить всех.

Вытерев его слюни с лица рукавом и взяв себя в руки, я ещё раз повторил вопрос. На этот раз мужик удостоил меня пусть и кратким, но ответом.

— Не знаю.

Честно, я дал шанс ему. Я даже на всякий случай спросил Лафию.

— Это же тот самый дом, верно?

— Да, тот самый.

Ну это так, чтоб как с Лиа не получилось.

Я вздохнул.

— Как я и предполагал, подобный подход ни к чему не приведёт. Но скажи, неужели ты думаешь, что я припёрся сюда, точно не зная, кто ты? Ну кого ты хочешь обмануть? Себя? Меня? Свою шлюху? Мужик, я не сунулся бы сюда просто так не будь уверен в твоей причастности, подумай над этим.

— Я не знаю никаких людей, носящих имя ящерицы.

— То есть не знаешь вообще, так? Я лично видел, как ты разговаривал с одни из них. Ты уверен, что не знаешь никого?

— Да, — ответил он с наглой ухмылкой, не ведающий страха.

Бог свидетель — сделал всё, что мог.

— Окей, — встал я и поднял руки, словно сдаюсь. — Я понял. Ты не знаешь. Тогда может стоит спросить у твоей жены?

Я стянул с её глаз повязку, и на меня уставились испуганные глаза ничего непонимающей женщины. Я даже уводить её из кухни не стал зная, что он соврёт.

— А ты знаешь что-нибудь о зубастых ану́сах?

— Ч-что?

— Понятно… — Я обошёл её со спины, отодвинув наёмницу, которая держала её. — Никто ничего не знает… Тогда может…

С этими словами я резко схватил женщину за волосы, оттягивая голову назад, и воткнул кинжал ей в глотку. Тот вошёл с поразительной лёгкостью, и я даже смог почувствовать через рукоять, как её мышцы резко напряглись при этом. Если бы женщина могла, то точно бы закричала. Но вместо криков её рот покинуло лишь бульканье и хрипы, а из раны брызнула кровь. Она судорожно забилась.

Но я не остановился — продолжал наносить удары ножом в горло, словно хотел её таким образом отрубить. Раз удар, два удар, три удар. Я остервенело бил её, словно хотел выпустить всю злость этими ударами. То, что не мог отрубить ударами, перерезал, буквально отсекая её голову от тела. Женщина, ещё живая, дёргалась, кровь фонтаном била во все стороны.

Вот клинок чиркнул по позвоночнику, и я начал бить кинжалом, пытаясь его перерубить. Не с первой попытки, но мне это удалось, и её обезглавленное тело упало на пол, продолжая изливать кровь.

Да уж… даже омерзения не чувствую. Лишь какое-то душевное удовлетворение, словно наконец смог почесать давно зудящее место.

Я поднял за волосы голову на которой застыло лицо полное боли и ужаса с закатившимися верх глазами и струйками крови, сбегающими с уголков рта. Её рот был безвольно открыт.

— Знаешь, твоя жена была красивее, будучи живой. — Я спокойно поставил её голову на стол перед ним. — Теперь она всегда будет рядом с тобой. Сможешь на цепочке её носить, если захочешь. На вот, посмотри пока.

Мужик не орал. Не орал потому что ему заткнули рот. Но на вид он выглядел так, словно сейчас лопнет.

— Не лопни, — с улыбкой похлопал я его по щеке и вытащил кляп. — Так, что вспомнил?

— Я убью тебя сука, я убью тебя и всю твою ебаную семью! Я ум-м-м-м…

Кляп вернулся на место.

— Да-да, всё классно, но у меня нет семьи. Да и ты ничего не сделаешь, как бы тут не пыжился. И раз уж мы начали со старших… — я обернулся к девушкам, которые с безразличием смотрели на это всё. — Кто там самый старший из детей? Ведите сюда, продолжим наш задушевный диалог.

— Это было не так уж и сложно, верно? — присел я перед ним на корточки. — Всего-то надо было рассказать. Блин, чувак, а ведь ты мог спасти свою жену и детей, сделай это раньше, прикинь? — сделал я наигранно удивлённое лицо.

Я измывался над ним. Уничтожал всё, что у него было в душе, чтоб это чмо в последние секунды своей жизнь лишь страдал и жалел, что не сделал иначе. Я хотел сделать ему нестерпимо больно, чтоб душевная боль заставила его желать смерти больше, чем что-либо ещё. Уёбок это заслужил, пусть даже ради этого пришлось убить ни в чём неповинных людей. Они всегда гибнут, такова реальность, как бы её не приукрашали.

— Не только тебе пытать нравится, дружок, — взъерошил я его волосы. — И утри слёзы, подумаешь, твоя родня сдохла как собаки.

— Ты сдохнешь, — сквозь слёзы прогудел мужик. — Будь ты проклят…

— Да-да, всегда одно и тоже.

А я только двоих детей убил.

И было ради чего ему молчать? Ни клятвы он им не приносил, ни печати не имел. Просто какая-то извращённая верность отбросам. Настолько извращённая, что он предпочёл глянуть как умрёт родной человек, чем сдать их.

Но я всё равно добился своего. Возможно потому что какой-то части меня нравилось всё это. Нравилось смотреть на ужас, боль и страдания, отчего подобное воспринималось притуплено и приносило моральное удовлетворение.

Его сына, который был старшим в семье, я облил кипятком. Просто поставил его в центре комнаты, схватил кастрюлю с длинной ручкой и плеснул прямо ему в лицо. Два литра кипятка… Он орал не долго — ровно до того момента, как я ударил этой кастрюлей его по голове. А потом ещё и ещё. Бил до тех пор, пока череп паренька не лопнул и мозги от каждого удара не стали разлетаться по комнате.

Потом настала очередь его дочери. Здесь я проявил признаки гуманизма и забил её табуреткой на его глазах. Правда забивал долго, с чувством, толком, расстановкой, давая папаше насладиться зрелищем того, как его дочурка тянет к нему руки и молит помочь. И знаете, в тот момент мне было плевать.