Он взревел. Дёрнулся вперёд, клацая зубами, но получил лапой по башке. Не когтями, именно ладонью. А потом ещё и ещё, и ещё… и с каждым ударом становилось всё хуже и хуже. Он ревел, пытался поймать зубами лапу, и один раз у него это даже получилось, однако ему тут же прилетело по челюсти несколько раз, и та сама по себе разжалась, сломавшись.

Чёрный уже дрался с другими вервольфами и не раз. Сначала у него получалось не очень, но вскоре он натренировался бороться против собратьев, буквально убивая их за пару минут. Он быстро учился охотиться. Особенно на других. Однако здесь всё было иначе. Если бы не капканы, если бы не волчица, которая держала его за лапу, будь он внимательнее и не так увлечён самкой…

Но вервольфа поймали. Он не мог признать этого по той причине, что подобные мысли для него были слишком сложными, но суть оставалось сутью — даже сильнейшего можно победить.

Энна медленно обращалась обратно. Это был небыстрый процесс по сравнению с обращением в вервольфа. Особенно неприятно было то, что стоило лишиться шерсти, тёплой и надёжной, как она тут же попала на растерзание холодному воздуху.

— Принеси сумки! — махнула она рукой белому вервольфу, которая стояла рядом, с интересом разглядывая её сына. — Быстрее! Поторапливайся!

Волчица развернулась и быстрыми прыжками направилась в лес, стараясь ступать осторожно.

Всё поле было усеяно капканами. Большими, на диких вервольфов, капканами, из которых выбраться можно было, лишь если ты мог надавить на небольшой рычаг. Только вот вервольф своими пальцами этого сделать не мог. Они усеяли ими всё поле, буквально каждый метр, чтобы увеличить шанс того, что её сын попадёт в один из них. Если бы не попал с первого раза, Юнона гоняла бы его до тех пор, пока он не влетел в один из них.

Энна с любовью и гордостью во взгляде рассматривала вервольфа перед собой. Пусть и не крупный, как ей хотелось, но явно крепкий и выносливый с красивой окраской, которая досталась ему от деда и передалась по мужской линии. Отличительная черта их стаи, так сказать.

Единственно, что её расстраивало — произошедшее. И как до этого дошло? Она знала ответ, вопрос был риторическим. Всё из-за происходящего вокруг. Власть, власть, власть… иногда она желала превратиться в вервольфа со своим детьми и умчаться в лес подальше от невзгод, чтобы всю оставшуюся жизнь провести подальше от вездесущих интриг и неспокойной жизни, где от каждого ты всегда ожидаешь какой-нибудь подлянки.

Конечно, это было нереально, но эти мечты грели сердце, заставляя забывать о том, насколько всё вокруг изменилось.

Волчица вернулась довольно скоро, держа в зубах большую сумку и несколько таких же перекинутых через спину. Здесь было всё: от всевозможных необходимых припасов и одежды до лекарств и цепей.

Собственно, именно цепи и требовались сейчас. Даже пойманный в несколько капканов, он был опасен — Энна убедилась в этом на себе лично. Поэтому первым делом она собиралась обезопасить себя. Любовь любовью, но Энна понимала, что он порвёт её без раздумий, если выпадет возможность, и тогда уже никто не сможет ему помочь.

Лишь после этого она начала быстро вытаскивать из сумки всевозможные колбы и склянки. Одеваться она не спешила — скоро вновь обращаться обратно в вервольфа, да и если вдруг что, сподручнее было без одежды обратиться.

Заметив на себе взгляд Юноны, Энна потрясла одной из склянок.

— Не знаю, подействует ли это на таком большом вервольфе или нет. Обычно его дают щенкам, которые не могут обратиться в человека обратно.

Юнона склонила голову слегка в бок, словно спрашивая.

— Если не поможет, дам ещё больше. А потом ещё и ещё. Рано или поздно оно будет должно ему помочь.

Но про себя добавила: «надеюсь на это».

Мне было страшно.

Это отпечаталось в мозгу, как клеймо, от которого не избавишься, даже если всё заживёт. И этот страх шёл за мной по пятам всегда. Прятался во тьме и ждал, показываясь изредка, словно подлый снайпер, и скрываясь обратно.

Страх всегда был рядом — он был моим двигателем и моим ограничителем.

Я смотрел на юг и видел, как что-то приближается. Я видел себя со стороны, видел парня, смазливого и слабого, который каждый день смотрел на юг и чего-то ждал.

Он боится. Очень боится. Я знаком с его страхом, я могу почувствовать его, ведь я тоже видел. Я тоже боюсь.

И я хочу убежать, но ноги не бегут во сне, как это обычно бывает, они подкашиваются, сгибаются, вязнут в земле и не могут преодолеть то притяжение, что толкает меня, не даёт уйти, будто барьер…

Я оборачиваюсь к югу и вновь вижу самого себя. Но теперь он рядом, прямо передо мной, словно ему не страшно это притяжение, которое не даёт убежать. Он смотрит на меня, смотрит взглядом человека, которого никто не узнаёт и который больше никому не нужен. Пропади он, и никто не вспомнит, что существовал такой человек.

А потом я начинаю гореть. Гореть без огня, чувствуя, как оплавливаются руки, будто воск, стекают, тают…

Он что-то говорит, но я уже не слышу. Я почти растаял. Он знает. И я знаю. Знаю, что…

Я очнулся от неприятного чувства, что задыхаюсь. Было душно настолько, что всё тело было мокрым от пота. Дышалось с трудом, как если бы я уткнулся лицом в подушку или что-нибудь столь же плотное и через это пытался надышаться.

Первый же вопрос — где я?

Было темно, мягко и, как бы это странно ни звучало, пушисто. Меня будто закутали в мех и бросили около печки. Пахло тоже странно: зимней свежестью и собачатиной. Одновременно. Сложно представить, как может пахнуть этими запахами одновременно, но так оно и было.

Я попытался двинуться и почувствовал неприятную боль во всём теле, будто оно стало одним сплошным синяком. Суставы ныли, мышцы тоже ныли, будто я попал под знатную раздачу. Хотелось замереть и не двигаться.

А в сознании был какой-то кавардак. Мысли путались, метались в голове, мешая соображать. Я чувствовал какое-то беспокойство, пытаясь понять, от чего сердце так бешено стучит и где вообще оказался. Последнее, что я помнил…

Я помнил…

Помнил…

Мысли засуетились, заболела голова в районе висков, но я начал припоминать…

Да, я начал вспоминать, как… мы убегали по коридору. Я отчётливо помнил, как мы убегали и… нарвались на кого-то… волка… Нет, не волк, вервольф, я убил его, и мы вышли в лес, где встретились ещё с двумя. Там я…

Голова заболела сильнее, глаза будто начало выдавливать из черепа, но я всё равно упёрто пытался вспомнить вчерашний день. Мне надо было знать, что произошло и где я очутился, прежде чем начать двигаться.

Да, мы однозначно вышли в лес и встретили ещё вервольфов. Я начал прорываться и нагнал женщину. Я… убил её… съел…

К горлу подступила тошнота, когда в голове возникла картинка того, как я вскрываю грудную клетку женщине и начинаю её есть или как сдираю с лица кожу. А ещё появились картинки того, как я убиваю и вервольфов так, будто порвать волков мне, человеку, было по силу. Или не человеку?

В любом случае, именно на этих воспоминаниях память окончательно обрывалась. Значит, я обратился? Обратился, сожрал женщину, мать рода Сизых Хвостов, после чего порвал двух членов семьи и…

И что?

Это мне было не известно, да и не интересно, особенно сейчас, когда нахожусь чёрт знает где, пусть и в тепле.

Преодолевая сопротивление вокруг, я пошевелил руками, после чего осторожно двинулся в направлении, которое мой мозг определял как верх. Казалось, что меня засунули в какой-то мешок, который мягко пружинил при моих движениях, и…

Я наконец высунул голову на свежий воздух. В лицо практически тут же ударил ледяной ветер, обжигая кожу и будто обдирая её снегом, как битым стеклом. Глаза привыкли довольно быстро, так как вокруг было темно.