Эвелина взглянула на себя со стороны в тот момент — на ту, чья борьба за жизнь стала смыслом существования; где она убивала сначала ради того, чтоб защититься, потом, чтоб навести порядок, чтоб удержать власть, а сейчас ради того, чтоб запугать. Как плавно перешла от одного к другому. Как из обычной девушки она стала безудержным монстром, которым её и хотели видеть.

И если она продолжит в том же духе…

— Я уже не стану той, кем была… — пробормотала она в никуда, стоя перед женщиной.

Её взгляд переместился на человека, который подтолкнул её на это линчевание. Он стоял за этим помостом, скрытый от глаз гостей, и внимательно наблюдал за ней. Холодный взгляд, лишённый каких-либо эмоций, расчётливый и беспощадный.

Что он скажет на это? Назовёт слабачкой? Разочарованно вздохнёт и уйдёт? Попытается скрыть все свои чувства под улыбкой и фразой «ничего, бывает»?

Она помнила другого парня, помнила того, кто хотел просто жить, но человек перед ней был расчётливым, беспощадным и очень жестоким. Непроницаемым для чужого горя, полным ненависти ко всему, что против него. Он знал только один путь — истребление. И в этом он явно преуспел. Патрик хотел исправить мир кровью и насилием.

Хотела ли она стать такой же?

Эвелина поймала себя на мысли о том, что он уже был другим человеком, не тем, в кого она влюбилась однажды. Тот парень был стеснительным, неловким, слегка трусливым и неуверенным, но готовым броситься на помощь. Кого-то такие раздражали, но она нашла такого молодого человека привлекательным. Он был милым и добрым.

Но сейчас перед ней был беспощадный, не знающий сомнений и страха антигерой. Она не утверждала, что он не знает, что такое добро и милосердие, что он убивает всех подряд не моргнув глазом. Однако тот самый Патрик умер в Дасте, спасая Констанцию.

Умер навсегда. Поэтому…

Эви выронила кинжал.

— Заберите то, что я вам отдала, — обратилась она к послам, даже не повернувшись к ним. — Вашим графам будет и этого достаточно. Мы дадим вам повозку, чтоб туда можно было складировать головы. Вы поклянётесь, что вручите всё это лично в руки своим хозяевам. На этом мы закончим.

На ватных ногах, не обращая внимания на рыдающую от облегчения женщину, на то, как выдохнули пленники, до которых не дошла очередь, Эвелина спустилась с глаз посланников долой. К тому, кто её ждал внизу.

Он ничего не сказал, а она побоялась взглянуть на него. Даже понимая, что человек перед ней безвозвратно изменился, Эвелина боялась его осуждения, то, что он скажет ей, упрекнёт, посчитает слабой. Она почувствовала себя очень зависимой от его мнения и слишком уязвимой, из-за чего ненавидела себя за эту слабость.

Прошла мимо и остановилась, не оборачиваясь, ждя, что Патрик скажет.

Было тихо, если не считать суеты вокруг.

Секунды тянулись непростительно долго. Её напряжение было на самой высокой ноте, и, не выдержав, Эвелина сама задала вопрос.

— Ты разочарован во мне?

Разочарован ли я в Эви?

Я действительно был рад, что она осталась верна себе. Нам здесь и меня одного с головой хватает; человека, который путает берега и перегибает палку. Я пытаюсь подмять всех под свою логику и сделать монстрами, при этом желая, чтоб в мире правили добрые и милосердные люди.

И сейчас я вижу небольшой изъян в этом всём. Если уж занимаюсь грязной работой, то лучше это всё оставить на меня самого.

Так что разочарован ли я в том, что Эви пощадила кого-то?

— Ты поступила так, как считаешь нужным, Эви, — спокойно ответил я.

— То есть разочарован, — подвела она итог.

— Бля, Эви, как я могу быть разочарован или не разочарован в том, что ты сделала?

— Но ты ожидал, что я убью их. А я не смогла. Мне… стало жалко их. И то, что я пощадила тех людей… разве это не слабость?

Я вздохнул, подошёл к ней сзади и обнял. Аккуратно обнял, прижав к себе.

— Скажи-ка, с каких пор милосердие и доброта стали слабостью, Эви? — поинтересовался я.

Мне вообще интересно, почему это считают слабостью? Добро, милосердие, жалость, сострадание — какого хера это всё слабость?

Я не говорю про людей-хлюздиков, которые вообще ничего не могут сделать, потому что они сами по себе то ещё желе. Такие люди, что ни мнения не имеют, ни отпора не дадут, даже если их макать в унитаз головой будут — тут и так всё ясно, хотя это тоже не порок. У них жалость не жалость, а обычное поведение, милосердие не милосердие, а лишь попытка не пачкать руки.

Но для обычного человека все хорошие качества записывают в слабость, а убийство в силу. Но разве убивать, мстить, гадить является силой? Пизданутый мир навязывает пизданутые правила.

Человек может быть сильным и добрым, стойким и милосердным. А вот эти быдловские понятия вообще пошли от чмошников, которые сами хуесосы и других хуесосят. Это они, пользуясь добротой других, говнят, отчего считают это слабостью.

— С тех, что слабые люди делают побла… ай! За что?! — возмутилась Эви, когда я костяшками пальцев стукнул её по макушке.

— За то, что тебе уже столько лет, а мозга не прибавилось ни на грамм. Не путай слюнтяев с добрыми людьми, Эви.

— Добрые люди лошадьми работают, — обижено ответила Эви.

Первый раз слышу такую фразу.

— Слюнтяи, которые не могут сказать нет, глупая Эви. Ты сейчас расстроена тем, что типа разочаровала меня. Ты меня за кого принимаешь?

— За… что за вопрос? Ты на что меня хочешь подтолкнуть?!

— Я считаю, что ты слишком связана желанием угодить, — стукнул я ей неприятной правдой в лоб. — Однако мне не нужно, чтоб мне угождали, Эви. Я уважаю любой твой выбор и практически всегда понимаю твои мотивы. И даже сейчас ты просто сжалилась над женщиной и подарила ей жизнь. Это не делает тебя слабой, слабые люди никогда бы не добились подобного, чего добилась ты. Просто у тебя добрая душа, и в этом нет ничего плохого.

— Жалость убивает.

— Слышала звон и не знаешь где он, глупая. Жалость убивает, когда ты всех подряд жалеешь без причины. Как если бы ты пожалела серийного маньяка педофила, который ест своих жертв, предварительно живьём их порезав. Или пожалела человека, который не раз тебя предавал. Есть разница, Эви. И желательно её видеть.

— А это? Эта жестокость, что мы делаем и… я словно просто как тот монстр, которым меня все видят.

Ищет оправдания себе. Хочет, чтоб я сказал, нет ты не такая. Понимаю, хотя и не очень одобряю подобное.

— Ты не стала монстром. Ты просто мёртвая девушка, которая до последнего хочет оставаться человеком. Которая до последнего пытается держаться на стороне добра. На таких, как ты и держится этот мир, благодаря таким, как ты люди улыбаются. Да, ты занималась подобным. Убивала и растаптывала врагов. Приговаривала к смерти и пыткам. Но несмотря на это ты всё равно подарила жизнь той женщине, всё равно пыталась сделать свой народ счастливее.

— А твой план…

— Боюсь, иногда случается, когда всё смешалось. Когда нет ни зла, ни добра, только серое. И где приходится плевать на всё и действовать по холодной логике, когда надо спасти как можно больше людей. И вообще, я считаю, что ты молодец.

— Молодец? — удивлённо задрала голову Эви вверх, взглянув на меня.

— Ты сделала хороший поступок, проявила милосердие к тем, кто, по твоему мнению, его заслужил и прекратила жестокую расправу. Несмотря на моё мнение по этому поводу, пошла тем путём, который подсказала твоя добрая душа.

— И это нарушило план.

— Думаю, они уяснили.

— А ты? Ты бы прекратил на моём месте это?

— Эви… видишь ли… как бы тебе сказать… У нас разный подход к проблеме, — пытался я подобрать правильные слова. — Ты подходишь мягко, я подхожу жёстко. Но ни то, ни то не является идеальным средством. Я тоже перегибаю палку, так что… Так что ты не маленькая, почему я должен тебе объяснять прописные истины?

— Потому что я не могу иногда понять тебя, — сказала она расстроенно.