— С тобой тоже по пьяни было так-то, — напомнил я.

— Ну… тоже верно.

Вообще, Эви довольно быстро отошла от того, что произошло. Это можно было объяснить как её лёгким характером, так и какой-то определённой целью. Хрен знает. Хотя, учитывая то, что мы ещё перед этим минут сорок просто сидели, уже должны были привыкнуть к обществу друг друга.

Эви выглядела именно такой, какой я её запомнил, жизнерадостной и весёлой, и даже грустная моська не могла этого изменить. Единственное, что было непривычно, так это видеть её в таком платье: не нарядном, но действительно стильном и красивом.

Но всё же в ней было что-то другое. Едва заметный отпечаток такой жизни остался на её лице… Хотя, стоп, это у неё сопля под носом.

— Эви, нос вытри, у тебя сопля под ним висит.

— А? — и тут же прикрыла лица, начав усиленно тереть нос.

Так, ну сейчас вроде получше, но отпечаток всё равно остался. Она теперь выглядит куда взрослее. Да, жизнерадостная, но нет в ней какой-то чистоты что ли. Теперь это жизнерадостность более умудрённая опытом, лицом не такое мягкая, а скорее более целеустремлённая и твёрдая.

В груди стало немножечко грустно оттого, что жизнь не стоит на месте. Что мне, например, не удалось увидеть её взросление. Просто двадцать лет жизни в никуда. Это схоже с тем, когда ты возвращаешься в родной дом, видишь своих родных, уже повзрослевших, и думаешь: как же жаль, что ты не увидел их взросления, пропустил часть жизни.

Вот хуй знает, почему именно такие мысли вызывает у меня Эви. Может просто с ней связаны мои первые как приятные, так и не очень воспоминания? Или может я начинаю стареть и понимать, как много пропустил и могу пропустить ещё?

Эх, старость… Всего двадцать пять, а уже на покой пора. Какая жалость.

— А что касается Констанции, что произошло между вами? — спросила Эви несколько минут спустя. — Я поняла, что речь шла о шантаже дочерью, и что ею ты заставил Констанцию предать меня, но мне хотелось бы услышать правду.

— Правду? Тебя не злит, что она предала тебя?

— Фемия для меня как дочь, — коснулась Эви груди, смотря на меня серьёзным взглядом. — Я рада, что Констанция выбрала её, а не меня. И мне бы хотелось просто узнать, что произошло. Только честно, пожалуйста.

— А ты хочешь это знать?

— Да. Пожалуйста. Лучше я узнаю это от тебя, чем от третьих лиц.

— А ты любопытная однако.

— Ну… такая я есть, — разулыбалась Эви и пожала плечами. — Я хочу знать всё-всё, что только можно. В конце концов, мир так интересен и почему бы не попробовать узнать абсолютно всё? Особенно то, что очень важно твоему сердцу.

Важно сердцу? Или ты хочешь понять, насколько я стал чудовищем?

Но как бы то ни было, я рассказал ей о наших с Констанцией делах. Всё лучше, если я это сделаю, чем злящаяся на меня Констанция или сарафанное радио. Не утаил о том, как приставил к голове собственной дочери пистолет, упомянув, что там не было патронов. Рассказал, как заставлял её делать грязные дела и копать под Эви. Как заставлял дезинформировать и подделывать документы, собирать инфу на других и готовить чистку.

Кое-что, что Эви было знать не обязательно, я упустил, однако всё основное поведал ей без прикрас. Не пытался сделать себя правильным или опустить Констанцию. Она взрослая девушка, сама пусть выстраивает своё мнение. По крайней мере из уважения к ней я не собирался пудрить ей мозги правильностью своих действий.

Как бы я не считал себя правым, пусть она сама решит для себя, кто я есть.

Эви внимательно слушала меня, не меняясь в лице и не перебивая. И после моей истории она ещё несколько минут вглядывалась в меня, словно пыталась кого-то узнать.

— Ты прямо-таки страшный страшный монстр, Патрик, — улыбнулась она простодушно.

— Ты тоже не подарок.

— Теперь уже нет, — покачала она головой и посмотрела в окно. — Я тоже страшный страшный монстр. Стала им, как и ты, преследуя благие намерения. Какие же мы страшные люди, — кажется эта мысль её веселила. — И двадцать два года назад, сидя в старой таверне, полной людей, в атмосфере приключений и какой-то деревенской простоты, видя, как герой встаёт, чтоб помочь какому-то пареньку, я бы никогда не подумала, что стану такой. Что стану той, кто держит в своих ручках столько людских жизней.

— Знаешь, в своём мире, гуляя с другом днём по одной из улиц, я бы никогда не подумал, что стану через несколько месяцев тем, кто будет хладнокровно убивать людей и рушить города. Или что буду приставлять пистолет к голове собственной дочери.

— Да уж, с дочерью некрасиво вышло, — вздохнула она.

— Я бы не стал этого делать. Просто Констанцию надо контролировать.

— Я знаю, что ты бы не тронул Фемию. Ты не тот человек, что посмеет тронуть своих людей, и прошлое это показало. Просто Констанция этого не поняла. Однако…

И в этот момент я действительно почувствовал, кем стала Эви. Что за человек прячется под маской беззаботной девчонки. Насколько сильна стала её воля и насколько может она быть чудовищной. Чудовищной как я.

— Посмей ты сделать подобное с ней, Патрик, и даже не смотря на то, кто ты, я бы тебя никогда не простила. Я верю, что ты так никогда не поступишь, но просто хочу, чтоб ты знал.

Её взгляд буквально обжигал меня, но я отплатил той же монетой, выпустив свою ауру и заставив вздрогнуть даже Рубеку, сидящую в отдалении. На мгновение здесь столкнулись поистине две чудовищные ауры настоящих монстров этого мира, каждая из которых не уступала другой. Одна ледяная, обжигающая, другая чёрная и вязкая.

— Я знаю. И верю, что ты никогда так не поступишь. Иначе разговор с тобой у меня выйдет куда более холодный и короткий, — и тут же мягко улыбнулся, убирая свою ауру. — По крайней мере, он будет холоднее твоей обычной температуры.

— Так я тёплая, хоть и мёртвая! — возмутилась Эви.

— Извини, забыл тебя пощупать при встрече. Кстати, твои люди нормально воспримут такой… сложный период во власти.

— Им платят не за то, что бы они думали, — отмахнулась Эви. — К тому же я сама потом сообщу о новом порядке в наших рядах.

— Будем надеяться, что у них не возникнет возражений.

— Не возникнет. Они хорошие люди, — улыбнулась Эви. Однако мне показалось, что отнюдь не улыбка была за её маской. Нынешняя Эви говорит, остальные подчиняются, иного она не допустит. — К тому же на них клятва.

— Клятва — это хорошо, — кивнул я.

— Хорошо. Но не когда её так чудовищно используют. Так извращённо использовать клятву, делая человека рабом своим, — поморщилась она. — Это ужасно.

— А ты так не делала?

— Никогда, — категорично покачала она головой. — Ведь есть печать.

— Почему? — поинтересовался я. — Ведь печать видно.

— Ну клятву используют для добровольного согласия, а не для рабства.

— И?

— Ну потому что… эм… потому… э-э-э… — она посмотрела на меня удивлённым взглядом, словно этот вопрос поставил её в тупик. — Но просто так не делают.

— Почему?

— Э-э-э… ну…

Всё, это был тупик. Это был предел мышления. А всё потому, что они даже не представляют, как можно использовать клятвы. Почему? А хрен его знает. Потому что люди, потому что их мышление очень сложно изменить.

Люди, вон, почему-то додумались до паровых котлов хрен знает когда. Почему-то пришли к выводу, что руки надо мыть перед операциями тоже хрен знает когда, при этом загнав в могилу человека, который предложил это первым. Догадались, что можно строить заводы, использовать арбалет и так далее.

Вся причина в том, что они до этого даже не думали в подобную сторону. Ширина взгляда. Если ты об этом никогда не задумывался, то ты никогда в этой теме ничего нового и не откроешь. Будешь мыслить только в своей узкой колее. Про клятвы многие не додумались, потому что никто даже не мыслил в подобном направлении, что их можно так использовать.

Нам было о чём поговорить с Эви. Много времени прошло и многое изменилось. И если в основном я знал об изменениях от других людей, то сейчас имел возможность узнать всё из первых рук, которые в этом и участвовали.