Но правда так и не прозвучала. Не прозвучало то, что он больше не мог терпеть всё это. Отвага очень устал; устал бороться, устал сходить с ума и мучиться кошмарами, которым не виден конец. Он устал от крови, устал от вечной прокачки в надежде однажды стать очень сильным и победить то, что их свергло. Устал постоянно умирать и помнить об этом.

Отвага вздохнул, но улыбнулся ободряюще, подошёл к ней, присел и поцеловал в лоб.

— Всё в порядке, маленькая Надежда, не надо плакать. И боя чести достоин я последнего на свой век.

— Не цитируй его, — шмыгнула она носом. — Не напоминай мне о Чести и об остальных. Их уже нет. А мне и так тоскливо.

— Но есть ты. И есть очень важное для тебя, — едва коснулся он её живота пальцем. — Сохрани то, что осталось от богов. Сохрани то, ради чего каждый из нас был бы готов отдать жизнь, и чего не смог сделать никто кроме тебя — жить дальше.

— Все думают только о себе…

— Ты права. Но я постараюсь к тебе присоединиться позже, нагнать. Не беспокойся за меня, знаешь же, что я крепок и это мне по силам. Ты просто должна бежать на юго-восток, — он указал направление пальцем. — Беги, не останавливаясь и не оглядываясь. Ты поймёшь, когда придёшь. Я нагоню тебя позже.

Он обманывал. Нагло обманывал, и знал, что она это понимает.

Потому Надежда просто позволила ему уйти. Решила промолчать, позволив не мучиться Отваге и без того в сложный момент. Не разбивать ему сердце в тот последний раз, когда они видятся. Не сделать больно и принять выбор дорогого тебе человека — это удел сильнейших.

Шмыгая носом, она встала, потянулась и поцеловала его в лоб, после чего коснулась двумя пальцами места, где было его сердце.

— И пусть надежда и любовь твой путь осветят ярким солнцем,

Добра ты полон, мудростью храним, с отвагой встретишь все невзгоды.

За жизнь и мир ты меч свой обнажи, достойный боя чести последнего на свой век.

Мы благословляем тебя.

Надежда благословила его от имени всех богов, как делала это раньше, произнеся старую, забытую всеми молитву, зная, что Отваге будет приятно. Приятно понимать, что она отпускает его с чистым сердцем и без груза за плечами.

— Благодарю тебя, сестрёнка, — прижался он к её лбу своим. — А теперь беги, старший брат всё уладит. Никто не последует за тобой.

— Спасибо… Отвага…

Она развернулась и бросилась бежать через метель, через лес туда, куда он указал. Не оглядываясь, не чувствуя боли в ногах и не замечая замерзающих конечностей. Бежала, когда было продуваемое место, и упорно шла, когда снега становилось по колено.

Бежала всё дальше и дальше, больше не оборачиваясь назад.

Где-то там в глухом лесу, где не ступала и вряд ли ступит нога человека, сражался один из последних богов. Сражался с честью, с верой в правое дело и полный собственного безумия, оставшегося от всех его предыдущих жизней, что отравили его душу, как отравили душу Надежды.

Отвага давил, рвал на части и рубил, пока ни одного не осталось в округе.

Как и не осталось сил у него. Раненый, истекающий кровью, он рухнул на колени посреди этого поля боя, тяжело дыша.

— Я… я немного отдохну… — пробормотал он в никуда. — Немного отдохну… совсем немного… и пойду за ней… совсем чуть-чуть…

Тяжесть навалилась на его веки, заставляя его закрыть глаза, и усталость сделала своё дело. Его дыхание становилось всё реже и реже, всё спокойнее и спокойнее, пока после вдоха не последовало выдоха. Так он и умер, стоя на коленях с опущенной головой, в одной руке с мечом, а в другой с щитом в бесконечной метели, окружённый телами противников.

А Клирия бежала.

Бежала, шла, плелась, ползла до ночи, после чего с трудом нашла место, где смогла переждать её. В какой-то яме под корнями деревьев, вся замёрзшая и немного озверевшая. Ей было больно, как в душе, так и в теле — схватки вернулись вместе с остальными чувствами.

А тело очень быстро остывало из-за того, что все её ноги были мокрыми. Не из-за снега; теперь Клирия была просто уверена, что в скором времени на свет родит ребёнка, пусть и не могла сказать точно, сколько сможет с ним прожить в лесу.

Но она знала, что это её последняя ночь. Вторую уже не переживёт.

Утром, когда солнца ещё не было, но метель наконец отступила, и снег шёл мелкими, очень мелкими снежинками, словно песок, Клирия двинулась дальше, всё ещё не теряя энтузиазма с присущим ей чувством надежды, что если ты не умерла, то можешь выжить.

Ноги она уже не чувствовала и была благодарна просто за то, что они хотя бы двигаются. Пальцы рук тоже давно окоченели, а вот в её теле остатки тепла ещё сохранялись. Она это знала потому, что чувствовала холод, чувствовала, как ветер пронизывает её одежду, что ещё пока справлялась со своей задачей. Если бы не сырость в ботинках и штанах, то, возможно, она бы сейчас и не замерзала.

Но очень скоро даже такое состояние стало для неё недостижимым.

Выбравшись из леса на заметённую просеку, она оглянулась, пытаясь сориентироваться, куда идти теперь — по просеке или же дальше в лес, как сказал Отвага. Простояла так несколько секунд, после чего решила всё же двинуться через просеку, так как раз она есть, значит куда-то приведёт.

Это был шанс выбраться из леса, практически один на миллион, который она не собиралась упускать.

Потому Клирия сделала шаг по ней…

И через доли секунды с треском провалилась под лёд.

От столь резкого перепада температур она едва не потеряла сознание. Окунувшись с головой в ледяную воду, перепуганная, практически скованная холодом Клирия в панике забрыкалась. Беспорядочно дёргая руками и ногами, она пыталась ухватиться за край льда, но течение уже подхватило её, очень медленно утаскивая всё дальше и дальше под ледяной потолок. Клирия всё глубже и глубже погружалась на дно реки, которая, заметённая снегом, выглядела ровно как просека или дорога. И чем больше в панике она билась, тем хуже становилось.

Ледяная вода резала само сознание. Лёд над головой заставлял Клирию едва ли не кричать от охватившего её ужаса. Лёгкие начало немного сводить болью и резью от нехватки воздуха. Всё это навалилось на неё разом и…

И Клирия взяла себя частично в руки. С трудом, задыхаясь, попыталась побороть эту паническую атаку, словно очнувшись и осознав, что лишь теряет попусту время. Сейчас каждая секунда играла роль, и тратить её на бессмысленную панику она не могла.

Свойственный ей холодный расчёт вернулся, словно почувствовав в себе нужду, и давая Клирии хоть какие-то шансы на спасение.

Находясь в ледяной воде, она начала оперативно сбрасывать с себя одежду. Шубу, шарф, кофту, ботинки — всё, что могло мешать двигаться и утягивать её всё глубже, Клирия снимала с себя, не забыв оставить кинжал.

После чего оглянулась вокруг. Ледяная вода резанула глаза, но она всё же увидела неясное светлое пятно над головой среди тёмно-синего бескрайнего ледяного потолка. Синхронно заработав руками и ногами, делая резкие рывки, словно лягушка в воде, Клирия поплыла к этому пятну, из последних сил борясь за свою слишком весёлую в последнее время жизнь.

Эти секунды длились для Клирии вечность.

Казалось, что спасительное пятно просто не приближалось к ней, дразня и оставаясь на месте. Такое далёкое на фоне синего потолка, который накрывает абсолютно всё. И её мир на это мгновение под водой сужается ровно до этого самого пятна.

Проходит минута, и сознание словно руками сдавливает, а лёгкие горят, уже согласные впустить в себя ледяную воду, лишь бы сделать судорожный вдох, когда она притягивает к пятну руку и наконец чувствует острый неровный край льда.

Ладони раздирает острой кромкой, но Клирия даже не замечает этого, что есть сил, пока руки и ноги не свело судорогой, подтягивая себя выше. Ещё немного и…

В лёгкие врывается ледяной воздух, обжигающий и долгожданный, означающий, что ей ещё удастся пожить немного. Вместе с воздухом в лёгкие попадает и вода, отчего Клирия, словно больная туберкулёзом, закашливается, но при этом ни на секунду не отпуская края льда. На улице теперь кажется значительно холоднее, чем в воде.