Проснулся, когда было утро. В тот момент Баба Яга уже хлопотала надо мной — мыла, убирала, жопу вытирала и так далее. А после вновь исцеляла.
Исцеление, как оказалось… было не самым приятным. Мои обрубки дико чесались, но ещё хуже стало, когда оттуда начали расти конечности. Это было… блять, это было странно. Я был словно Ник Вуйчич, только вместо ступни у меня росли маленькие ножки и ручки. Это выглядело настолько ущербно, что мне хотелось удавиться.
Но едва ли я мог сделать даже это.
Поэтому мне ничего не оставалось, как наблюдать за ростом моих конечностей, которые из маленьких и пухленьких, никак не сочетающихся с моим настоящим телом, обретали нормальные реальные размеры. Выглядело несколько отвратно и сюрреалистично со стороны.
И каждый день этот кошмар продолжался.
Единственное, что меня радовало, так это отсутствие стеснения к Бабе Яге. Вообще плевать, так как она явно уже была не того возраста, которого я бы стал стесняться.
— Слушай, а как тебе Эвелина? Ну, та девушка, которую к тебе привёз какой-то мужик.
— Мёртвая девушка? — уточнила Баба Яга, исцеляя мою конечность. — Хорошая девушка. Не одарённая, но ты знаешь толк в девках. Хорошая деваха была бы, будь живой.
— Получается, ты её научила всему, что она умеет?
— Да, как узнала, что твоя девка, так решила помочь.
— А почему ты отказалась поучаствовать в той войне? Ведь как Эви попала к тебе, так сразу герои попёрли за тобой. Разве не было повода возненавидеть их?
— А чего ненавидеть недалёких, внучок? — пожала она плечами. — Глупые люди пошли. Да и не дело старушке, как я, в деяниях сие участвовать. Молодых то удел. Теперь покой да тишина мне нужны.
— Но ты бы могла…
— Помочь ей? И чем же старушка с избушкой поможет девице бледнолицей? Прошло моё время, внучок, прошли те дни, когда меня мужички портили, и я была бабёнкой хоть куда, что могла поучаствовать в этом. Спасибо ей, что скрасила старухе жизнь. Как дочь была мне. Да и её подружка, озабоченная дурнушка тоже повеселила, хоть и не люблю я таких.
— А… у тебя были дети, Баба Яга? — спросил я, понимая, что вступаю на довольно зыбкую почву.
— Детишки? Были, конечно, — вздохнула она. — Но давно были, внучок, очень давно. Тогда и косточки мои были куда крепче, и силушки куда больше.
— А где они?
— Выросли. И умерли. Колесо крутанулось и пошло дальше, антигерой. Я старая уже женщина. Я многое повидала, многое знавала и многое схоронила. Потому пережила я всех. Их правнуки живы где-то там, но неведомо мне, где и кто они. Одна осталась, сказать уж теперь-то можно.
— Слушай, а помнишь ты говорила про равновесие? Каким оно было?
— Каким было? Да неспокойным, как и всегда. Были злые, были добрые. Но всегда сохраняли свою сторону. А сейчас и зло не зло, и добро не то. Того глядишь и не отличишь одно от другого. Наверное, прошло время, когда нас можно было так делить.
— Жалеешь об этом?
— О старом не жалеют, — вздохнула Баба Яга. — Жила я при времени том и счастлива была, но глядишь, и прошло оно, время то. Теперь времена новые, необузданные. Возможно, и к лучшему оно. Ведь не стоит всё на месте-то одном, внучок. Живёт, движется, растёт. Хочется верить, что ко всему хорошему придёт.
— А как ты считаешь, может ли добро стать одним целым? — спросил я осторожно.
— Одним целым? Кто знает, кто знает… Но мне бы век свой дожить в спокойствии, без таких потрясений, внучок, — усмехнулась она. — Хватит с меня этих противостояний. Ведь на словах они только. Добро и зло, но мужики и девки ко мне бегали за зельями, позабыв, что бабка я скверная, и скушать могу. Это лишь значит… что значит, знаешь?
— Добро и зло в нашей голове только?
— Верно, — улыбнулась она, показав мне свои кривые зубы. — В наших головах. Оно выгодно только тем, кто власть имеет над этим всем, а люду-то и плевать на это.
— Но ты говоришь, что жила збогойно при добре и зле.
— Жила, — не стала отрицать она. — И не трогали меня. Но ничего и не изменится, объединись они, верно?
Верно или неверно, я сказать не могу, но мысль, что добро и зло только в наших головах, была верной. Это всё взгляд, по сути, откуда смотришь, так и выглядит.
Шли дни, мои ноги и руки постепенно вырастали и крепчали, становясь всё более пропорциональнее телу. Единственной неприятной вещью было то, что они чесались. Чудовищно чесались, словно по коже, да и под кожей пробегало множество муравьёв, прорывая всё новые и новые ходы. Не менее неприятно было то, что мышцы и связки от такого роста дико болели. Тянулись, едва ли не рвались и болели как в детстве, когда ты набегаешься и потом охуеваешь от боли ногах.
А бабка всё приговаривала:
— Терпи, сынок, антигероем будешь.
— Я уже антигерой.
— Значит будешь ещё более сильным антигероем, правду молвлю.
— Да куда уж сильнее. Я после недели пыток кроме Клирии никого не боюсь.
— Клирия? Что за деваха такая? Суженная небось, — покосилась на меня Баба Яга с хитрой улыбкой, типа ага, кто-то девку продырявил.
— Случайно залетела, — признался я.
— Бывает. А как деваха выглядит? Знатной бабой должна быть: сиськи побольше, таз шире, чтоб рожать было хорошо, и дитятки богатырями выросли. И помни: больше жирка, здоровее будут детки, да и девка тоже.
— Худая как стебель.
— У-у-у-у-у… облезлую козу ты выбрал. Глядишь и подоить-то нечего. Так зачем тебе такая ветка, сынок? Там гляди, и ухватиться-то не за что.
— Говорю же, по случайке вышло, — стыдливо пробормотал я.
— Глупый ты. Не говорили, что нельзя членом во всё подряд тыкать? — вздохнула бабушка. — Ещё самому учиться и учиться…
— Я пьяный был.
— Вот она, молодёжь, по пьяни. Выросли, называется. А как выглядит хотя бы деваха? Личиком красным как вышла? Хорошенькая? Здоровенькая? За щёки румяные подёргать можно? Носик большой? Умная-разумная? Послушная? Хозяйственная?
Мне было что рассказать о Клирии. Много чего. Говном не поливал, но и не сильно утаивал о ней что-либо. Естественно, кто она на самом деле, я не сказал, но вот характер…
— Так чего нос воротишь? Иль не нравится? Сам же говоришь, послушная. Скажешь лечь — ляжет, скажешь встать — встанет. Хозяйственная, не может — научится, слова «не хочу» не знает. И мужика чтит, и сама знает, что правильно, дурную голову направит, если что. Ну строгая, зато хозяйство вести будет. Уже дитятку носит под сердцем твою. А аура — это дело приходящее. Сегодня есть, завтра свыкнешься, притрёшься, и уже как родная будет. Иль я по-твоему по любви шоле? Ха, просто мужик хорошим был, хозяйственным. А как слёг на покой, так перед другим легла. Любовь, как дурь в голове от поганок — а по расчёту уже знаешь, чего ждать.
— Не знаю. Я уже не знаю, что нравится, а что нет, если честно, — признался я.
— Ну а мёртвая деваха? Да, худосочная, как камыш в болоте, но энергии — ух! Такая и плуг потянет, и детей семерых по лавкам рассадит, и корову подоит, и кровать согреет, и заскучать не даст, настроение всегда хорошее. Опыта мало, сама не знает, чего хочет, но так ведь и ты — ветер в голове, аль не права я? Вижу, что согласен. Опыта набьёт, матёрой станет, рукой крепкой держать всё будет. Ну мертва дева, ну тоже мне, проблему нашёл. Всё то же осталось, разве не так? А если холодная, так девку в баньку, чтоб теплее стала, и в кровать. Иль мне, бабке старой, тебя ещё и учить надо? А там глядишь, и поймёшь, что к чему с ней.
— Не знаю тоже.
— Тьфу-ты ну-ты, аколь в ромашку сыграть сынок решил, чтоль?
— Просто… я не чувствую любви к ним, Баба Яга, — вздохнул я. — Не знаю, что это, что я должен чувствовать. Не тянет к ним. Да, хочу защитить и как к товарищу или близкому человеку чувствую тепло. Но это точно не любовь.
— Больно-то нужно тебе! — рассмеялась она. — Не девка круглолицая же ты! Любофь! А та, что дитятку уже носит твоего, так может судьба такая. Да, упряма баба, как кобыла дикая, но такая и плуг за собой упрямо потянет, и дом отстроит. А как дурь в голову полезет, так по лбу. Хотя и дева мёртвая тоже хорошая, умная, добрая, весёлая, даже смерть не омрачила душеньку-то.