Шлёпая сапогами по уже привычной грязи, солдат сразу же пересёк площадь, где собралось на удивление много народу, и двинулся к противоположному из которого пришёл выходу. Сейчас стоило пойти и поинтересоваться, что происходит, просто потому что… потому что надо, это его долг. Пусть старый и покрывшийся пылью, но долг. Долг нести правосудие.

Но мелкую мысль о том, что надо бы проведать, что там, сменила мысль о хорошем добротном жирном мясе на вертеле, пропитанное запахом костра. Он уже очень давно не ел мяса, так что такой подарок судьбы будет весьма кстати. Невозможно есть одну картошку. Это когда она вообще есть.

И стоило ему выйти на границу деревни, как подарок судьбы сам выполз на обозрение.

Жирный рогатый заяц, с густым серым мехом, явно отъевшийся перед зимой, лениво перебирал лапами прямо по краю дороги. Удивительно, что здесь, при вечно убогой погоде, когда лес буквально блестит голытьбой и пытается заставить своим видом свести тебя счёты с жизнью, может водиться что-то, что толще веток на деревьях.

Замерев на месте, солдат буквально стал статуей. За время своей службы он научился много чему, включая стоянию неподвижно. Или метать ножи. Не самый полезный навык, но иногда он спасал его и его боевых товарищей. И за время войны поднялся на достаточный уровень, чтоб с этого расстояния попасть в бегающий обед. Причём обед, ужин, завтрак и обед, если не сильно расходиться.

От одной такой картины у солдата свело живот, который тихо жалобно заурчал. Из набедренной сумки появился двусторонний метательный нож. Очень медленно солдат доставал его из сумки, после чего заносил руку, уже целясь…

Крик разрезал утреннюю тишину деревни, с трудом пробиваясь через тяжёлый влажный воздух.

Рогатый заяц вздёрнул уши и тут же дал дёру метров на пятьдесят от солдата, после чего дразняще остановился на краю дороги замерев. С такого расстояния ножом попасть было нереально. Солдат чуть не взвыл от боли и обиды, прикусив губу, а живот требовательно заурчал. Видя, как мечта твоих последних месяцев ускользает из рук, это было действительно больно. Если он сейчас бросится за зайцем, то вероятность даже на бегу достать цель будет высокой, главное сократить расстояние.

Но… за спиной вновь раздался крик, который перерос в крик толпы.

Солдат замер перед неприятной дилеммой, царапающей дверь в его душу, точно обессилевший странник, взывающий о помощи — он может догнать зайца, и он может прямо сейчас ринуться обратно. В голове проскользнула мысль, что хрен с этой деревней, пусть убивают кого хотят, это не его проблема. Разве он мало отдал и мало сделал? От одного раза не станет. Однако…

Сделав шаг вперёд, солдат вновь остановился. Едва слышно засопел, лицо сморщилось, словно он сейчас расплачется. Приподнял руку с ножом и… медленно опустил вниз, понимая, что разменивает своё ближайшее приятное будущее на неблагодарную работу. Солдат развернулся и пошёл обратно, в то время как заяц просто ускакал в лес.

Погонись за ним, он смог бы поймать свой обед, но не смог бы вернуться вовремя.

И причиной этому послужила не гордость, не великая цель, ни честь и ни какие-то придуманные человечеством попытки придать значимость поступкам. Обычное милосердие, в котором многие почему-то бояться признаться. Словно это являлось страшной слабостью. Слабостью, которую нужно было искоренить.

Солдат, прошедший не одну битву, был милосердным. И хоть он пытался скрыть это под «так надо», «так нужно» и «просто потому, что могу», реальность была иной.

Он быстрым шагом, ещё не вытаскивая меч, но пряча двусторонний нож, приближался к толпе, которая окружила столб для сжигания преступника. Но что-то подсказывало солдату, что там отнюдь не преступник. В прочем, как и обычно.

Окружившие люди сворой каких-то голодных гиен стояли там полукругом, маша небу кулаками, что-то крича и ругаясь. Их серые, грязные, пропитанные безысходностью лица были искажены злобой. Не гневом или злостью, а гнилой злобой, желанием просто карать, без взгляда на то, кто перед ними теперь. Это жуткое зрелище солдат видел уже не раз. Когда они брали города, терпя при этом огромные потери, нечто похожее было у солдат на лицах, когда они хотели мстить. Мстить всем подряд, вне зависимости от пола и возраста.

Здесь было то же самое.

Словно обезумевшие, они кричали «На костёр!» с таким остервенением, словно от этого зависела их жизнь. Их лица исказились, словно сделанные из воска, который потёк: обесформленные, пугающие, словно принадлежащие не людям, а тварям, что иногда вылазят посреди ночи, охотясь на путников. Все они словно впали в транс, крича всё громче и громче, под визги главного заводилы где-то в центре у места будущего костра. Их обуяло безумие, всех, кто здесь присутствовал; кто-то смеялся, у многих играла улыбка на искажённом лице.

С такими людьми было бесполезно спорить, бесполезно разговаривать и просить прекратить. Они не остановятся, пока их не остановят.

Не замедляя шага, солдат схватил за плечи и буквально отшвырнул двух человек в стороны. Что-что, но система дала помимо бед и плюсы — тот, кто упорно тренировался, мог быть куда сильнее обычных деревенских смердов.

Он расталкивал толпу перед собой, пробиваясь через их стройные ряды к центру. Каждый толкнутый им словно приходил в себя, с удивлением глядя солдату в след и оглядываясь.

Так, расталкивая всех подряд, солдат прорвался к самому центру и заметил до боли знакомую картину — они жгли ведьму. В этот момент он сам поверил в это, так как уж слишком девушка с огненно-рыжими волосами выглядела спокойной, пусть и обречённой. Словно она не боялась происходящего, лишь принимала его как данность. Девушка лишь смотрела на всех спокойным взглядом, словно жалела каждого в этой толпе.

«Она действительно ведьма», — подумал солдат. Причём подумал не в обычном смысле, когда речь идёт об обладающей магией. Тут смысл был скорее в негативном ключе.

Перед ней, словно священник, читающий проповедь, стоял человек в длинном балахоне. Солдат его вроде уже видел в таверне в окружении других, когда они о чём-то шептались. Он поднимал над головой факел, крича истерическим голосом в трансе:

— ГОРИ!

Толпа неистово вторила ему, словно обезумевшее стадо. Всё вокруг выглядело безумием. Словно свой маленький озверевший и лишившийся ума мир.

Солдат не ждал и не медлил. Здесь был только один выход, и он не собирался заниматься гуманизмом.

Быстрый взмах меча, и рука с факелом упала на землю. И едва кровь только успела брызнуть, как солдат очень быстро крутанулся, словно юла, и снёс человеку голову. Удар, который мог даже прорубить человека с головы пополам до самого живота, снёс голову. Она подобно мячу улетела далеко-далеко, брызгаясь кровью.

Красный цвет крови, что теперь заливала вязкую землю, был единственным насыщенным цветом в этой стране пасмурности.

Но что больше удивило солдата, так это реакция девушки. Она не выглядела ошарашенной или испуганной, той, кто сейчас упадёт в обморок или злорадствует смерти своего врага. Нет, она смотрела на солдата исподлобья удивлёнными глазами, словно пытаясь понять, как в этом безумии нашёлся человек, который сохранил рассудок и здравый ум.

Наступив на факел, туша его, он обошёл столб, к которому она была привязана и одним ударом разрубил верёвки.

После этого солдат вышел к замершей толпе, и громогласным голосом объявил. Говорил так громко, как разговаривал перед своим отрядом, а потом и боевой группой в сто человек. Он не боялся толпы.

— ВЫ ВСЕ ПРЕСТУПАЕТЕ ЗАКОН КОРОЛЕВСТВА, НА ЧЬИХ ЗЕМЛЯХ ЖИВЁТЕ! ЛЮБОЙ САМОСУД ЗАПРЕЩЁН НАШИМ МИЛОСТИВЫМ И ВЕЛИКОДУШНЫМ КОРОЛЁМ. ЛЮБОЙ, КТО СЕЙЧАС ОСТАНЕТСЯ ЗДЕСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ, БУДЕТ ПРИЗНАН ИЗМЕННИКОМ И ПОДСТРЕКАТЕЛЕМ, НАРУШИТЕЛЕМ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА. КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ЗАКОНА И ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА Я ИМЕЮ ПРАВО ПРИМЕНИТ СИЛУ!

Его голос не дрогнул, когда он объявлял это толпе. Он их не боялся. Лишь презирал за слабость и жалел за нелёгкую судьбу, что превратила их в подобное.