— Гляди, — кивнул он, ногой перевернув труп. — Второй рот от уха до уха.
И вправду, ему просто вскрыли горло. Вся его одежда была заляпана замёрзшей кровью. Красные комки снега виднелись то тут, то там.
— Скорее всего, ими занялись уже потом, когда перелезли, — ответил я, после чего заглянул в караулку. Там лежало ещё три трупа, которых просто зарубили. Да уж…
— Чисто, — донеслось с улицы.
— Чисто, — отозвался я, после чего вышел под завывающий ветер и падающие хлопья снега. — Все ушли.
— Да и метель тоже будто бы на убыль идёт, — бросил взгляд он в небо.
— Тогда я за девчонкой, а ты пока ворота открой и найди дудку.
— Дудку?
— Ту, которой сигналят, — пояснил я. — Сейчас просто так к поместью не пойдёшь — пулю словишь, глазом моргнуть не успеешь.
Приоткрыв затворки ворот, я тут же шмыгнул с дороги в лес и едва ли не бегом помчался за девчонкой.
Честно, мне не хотелось, чтобы она погибла. Девчонка действительно многое прошла и много пережила, чтобы вот так просто помереть под деревом от пули. К тому же, Арамза мне нравилась как человек: бойкая, дерзкая и со стержнем внутри, которая почти не сгибалась под натиском обстоятельств. Не ныла, как устала, а просто шла вперёд.
Из неё вышел бы хороший проклятый…
Эта мысль мелькнула в голове и вызвала у меня гримасу отвращения. Пусть лучше умрёт и переродится, чем ради какого-то призрачного приза катает и мучает себя, оставляя от собственной личности лишь призрак.
Я нашёл её там же, где и оставил, только сейчас она выглядела в разы хуже. Она выглядела мёртвой. Я, собственно, и подумал, что она умерла, пульс почти не ощущался, как и дыхание, но…
— Я жива… — буквально прошептала она.
— Да вижу.
— Вы… вы всё?.. А от… а то… я всё…
— Да, мы закончили, — кивнул я и поднял её на руки. Совсем лёгкая. — Сейчас потрясёт, но ты потерпи.
— Да уж как-нибудь… — усмехнулась она слабо и… умерла? Нет, уснула. Сучка, напугала.
И я бросился бежать.
Я никогда не видел ничего плохого, чтобы спасти жизнь товарищу, если позволяла ситуация. Меня называли убийцей, и, собственно, спорить было глупо с этим утверждением, но это не значило, что мне было чуждо сострадание.
Когда постоянно кто-то вокруг умирает, когда вокруг все стонут, истекают кровью, просят о помощи, естественно, ты привыкаешь. Адаптируешься, если говорить более научно. Перестаёшь обращать на это внимание просто потому, что иначе свихнёшься, как иногда это случалось с другими.
Ты начинаешь смотреть на умирающего и думаешь: «ну всё, ему конец». Иногда даже думаешь: «лучше бы это был я». Не потому что ты становишься бессердечным скотом, которому плевать на людей и который будет убивать всех налево и направо. Совершенно нет, ты просто привыкаешь, как привыкают ко всему остальному, и перестаёшь на это реагировать. Для тебя это всего лишь ещё одна смерть.
Я тоже привык. И всё же иногда что-то да откликалось. Как откликалось на мою прошлую группу, которая померла на сраной планете ради данных для империи. Столько хороших парней, а померли… практически неизвестными.
Как сейчас, когда я бежал через сугробы, избегая дороги, мне не хотелось, чтобы умерла Арамза. Как не хотелось, чтобы погибла кто-то из пигалиц в поместье.
Да, мне на многое может быть наплевать, особенно когда это происходит мимоходом или с моим косвенным участием. И всё же…
Я добежал до ворот, где и прошмыгнул внутрь.
— Нашёл дудку? — спросил сразу же я.
— На одном из трупов, — кивнул он и показал небольшую медную дудку, которые мы закупали для связи между друг другом. — Пришлось побегать по округе, но я всё же её нашёл.
— Тогда идём, а то, кажется, девчонка совсем уже того.
Вдвоём мы выдвинулись к поместью. Быстро, оглядываясь по сторонам, по подъездной дорожке направились к главным дверям и, прежде чем подойти ближе, Росси прогудел. Вообще, сигнал, который я услышал, говорил об отбое тревоги, но сейчас была важна суть, чтобы нас вообще подпустили к поместью.
Мы остановились. Остановились прямо на дороге, чтобы нас было хорошо видно.
— Ещё раз прогуди. Сигнал тревоги теперь.
И он ещё раз прогудел быстрыми отрывистыми гудками. Мы ждали, ждали около минуты хоть какого-то ответа, но поместье молчало. Словно все вымерли.
— Они там уснули? — поморщился Росси. — Или их всех там перебили.
— Стрелял же кто-то, верно?
Чтобы их перебили в поместье, у которого только внутри в постоянной боевой готовности тридцать да человека, не говоря ещё об около ста сорока человек? Ну ладно, допустим, кого-то отпустили в город, будет всё равно в запасе около ста человек к тем тридцати двум, которые буквально за минуты успеют одеться или хотя бы схватить ружьё с пулями.
Это надо просто против своих же воевать, чтобы просрать такую оборону.
Но когда мы уже собирались дудеть в третий раз, нам ответил раскатистый звук трубы на крыше. Низкий и даже немного пробирающий, но радующий слух, особенно, когда ты мог понять, что значил этот сигнал.
Главные ворота. То есть даже если нас не узнали, по крайней мере заметили.
— Продуди отбой тревоги и подходим, а то можно вечно тут надувать им сигналы, — вздохнул я и, дождавшись, когда Росси подаст знак, направился к поместью. Не бежал, но и не семенил маленькими шажочками — шёл спокойно, по правде говоря, в любую секунду ожидая случайного выстрела.
Когда я уже почти вплотную подошёл к двери, та открылась, и раздался громкий приказной голос:
— Медленно вошли все внутрь, держа руки на виду! Кто дёрнется, сразу получит пулю!
О как. Я даже узнал человека, который это произнёс — глава нашей охраны.
Я не стал испытывать терпение и удачу: медленно, повинуясь приказу, вошёл в поместье. И едва пересёк порог, как двери за нашими спинами закрылись. Я буквально затылком чувствовал ствол ружья, который смотрел мне в затылок.
Я оказался в холле, который претерпел кое-какие изменения. Теперь он был похож на поле боя, словно здесь очень долго и упорно перестреливались. Повсюду виднелись дырки от пуль, щепки, баррикады из мебели, как шкафы и кресла, и даже кровь. Кто-то даже двери оторванные поставил, словно они могли защитить от пули.
И за этими баррикадами пряталось человек тридцать. И все со вскинутыми ружьями, готовые угостить нас пулями. И судя по тому, как они смотрели на нас, никто из солдат нас не узнал. Поэтому, от греха подальше, я громко и чётко произнёс:
— Я Тэйлон Бранье, младший наследник рода Бранье, вернулся домой!
Огляделся по сторонам, смотря, дошли ли до солдат мои слова, а то, чего доброго, после сражения на нервах ещё и не расслышат.
Повисла тишина. Несколько человек переглянулись, будто спрашивая друг у друга «что?».
— Господин Тэйлон? — немного хрипло спросил глава службы охраны, и среди стражи пробежал шёпоток. — Вы живы?
— Тяжело узнать своего господина? — с лёгким недовольством спросил я.
— Нам… сообщили, что вы исчезли. Господин Диор сказал, что вы пропали.
Надо было сдёрнуть капюшон с головы, но я что-то не подумал об этом.
— Как пропал, так и нашёлся. Пусть кто-нибудь сдёрнет капюшон с меня, чтобы вы убедились, — вздохнул я. — В лицо-то вы меня узнаете?
Я почувствовал, как кто-то дёрнул за него, попутно выдернув мне несколько волосков из головы. Но теперь они могли разглядеть моё лицо нормально.
Было видно, как солдаты переглядываются между собой, привставая и немного расслабившись. Глава нашей охраны и вовсе отложил ружьё, перемахнул через баррикаду и почти подбежал ко мне.
— Господин Тэйлон, я прошу извинить, нам сообщили, что вы исчезли, практически погибли, а в свете ситуации… — быстро слегка оправдывающееся затараторил он, видимо, понимая, как выглядело то, что он держал на мушке господина, которого не узнал. И никого не будет волновать, что я был в капюшоне — своего господина он должен сразу узнавать.
— Отставить, — вздохнул я и кивнул на Арамзу. — Девушка. Огнестрельное в живот и большая кровопотеря. Пусть лекарь осмотрит, пока она не окочурилась, и сделает что-нибудь, а то она едва дышит.