Я почувствовал тепло в голове, и давление будто бы начало отступать. Головная боль, которая до этого начала нарастать, вновь отступила назад. Лекари, видимо, это их рук дело.

— Мне придётся сделать иначе, юный Тэйлон, если мы хотим результата, — настойчиво произнесла оракул.

И сразу за этим давление в голове будто скакнуло. Заболели глаза, словно что-то начало давить с обратной стороны, в виски будто начали загонять спицы. А мысли… их не было, были непонятные образы, видения, которые вспыхивали в голове раз за разом, будто смотрел на стробоскоп.

Но тем не менее, это всё было словно и в голове, но в тоже время где-то там, за чем я мог просто наблюдать со стороны.

А потом мой мозг пронзила боль, словно мне действительно вогнали в голову сверло. Я было дёрнулся, но оракул крепко держала меня руками, прижимая ко лбу.

— Терпи, юный Тэйлон, — напряжённо произнесла она. — Ты сам хотел этого.

И я терпел. Терпел те несколько секунд, когда мозг практически разрывало от боли. Хотелось схватиться самому за голову, надавить на виски, которые будто выламывало изнутри, удариться головой о стену, чтоб всё заглушить…

А потом будто взрыв.

Поток видений, которые перебивали друг друга, крутились в сознании водоворотом, вспыхивая то здесь, то там, будто салют или выстрелы ночью. Разрезали пространство перед глазами, как трассеры.

Я наугад потянулся к одному из них, чтобы просто проверить эффект, и перед глазами вспыхнули события моего прошлого.

Я бегу. В тяжёлой разгрузке и броне, с автоматом наперевес несусь к холму напротив.

— Отряд Шесть Ноль Пять! Точка сбора мой сигнал! Точка сбора — сигнал ведущего!

И запускаю передатчик, который помогает отслеживать моё положение не только моей команде, но и командирам свыше.

Передо мной было огромное выезженное поле насколько хватает глаза. Повсюду бежали такие же солдаты, бежали в одном направлении, сбиваясь в группы — к холму, за которым виднеется алое зарево. Тысячи людей, десятки тысяч. И техника, много техники: тяжёлые штурмовые машины, машины поддержки, мобильные огневые единицы. Я едва успеваю отпрыгнуть, когда мимо проносится бронемашина для штурма и подавления огневых точек.

И все несутся в одном направлении.

Я оглядываюсь. Над головой красно-чёрное от бесконечных пожаров небо. Повсюду поднимаются столбы дыма. С неба роем налетают десантные корабли. Тысячи кораблей идут на штурм планеты под шквальным огнём ПВО, и лишь часть достигает земли. Остальные валятся горящими обломками на нас сверху. Остальные ищут посадочное место, чтобы оставить людей и вновь полететь на корабль за новой партией, вновь попадая под шквальный огонь ПВО.

Неблагодарная работа, где шансы выжить минимальны.

Здесь страшно пахнет гарью, будто весь мир — один сплошной костёр. Даже дышать трудно, закашливаешься. Под ногами хрустит выезженная трава, проваливается потрескавшаяся мёртвая земля, превратившаяся в подобие песка.

Если присмотреться, в тех огромных чёрных облаках от пожаров видны монструозные очертания огромных авианосных десантных кораблей, что зависли над планетой в атмосфере. Вот один из них вспыхивает яркой вспышкой, и эта громадина кренится. Огромный, словно левиафан, он теряет высоту и падает на землю. Врезается, от чего земля трясётся, ломается, зарываясь в землю, и взрывается ядерным грибом.

А то, что я наблюдал — штурм планеты Озура.

Я не знаю, какое это перерождение, но ту битву помню отлично. Всё небо в огне, вся земля в трупах, всё выжжено.

Видение срывается и уносится обратно в общий поток. Снова всё вокруг несётся, крутится и вертится.

— Это было твоё воспоминание? — у оракула голос как у любознательной девчонки, сразу сбил ей пару сотен лет.

— Да.

— Я никогда такого не видела.

— И надеюсь, что не увидите, — глухо отозвался я.

Голова начинает болеть, и уже не спасает и тепло, которое разливается в местах, где меня касаются лекари. Под носом становится мокро, появляется привкус крови во рту. Глаза страшно болят, хочется даже немного помассировать их, чтобы хоть как-то успокоить.

И ведь всё, что я замечаю в этой круговерти — война, война, война, война. Они все похожих тонов: тёмно-красные, серые, безжизненные, выцветшие, от них буквально пахнет кровью и гарью. Довольно красноречиво показывают всё моё бессмысленное существование. Некоторые я узнаю сразу, а некоторые вспоминаю с трудом. Одни я успеваю едва рассмотреть, когда другие столь отчётливы, что можно рассмотреть каждую деталь.

А в какой-то момент меня начинают мучать голоса, сначала тихие, потом громче и громче, их становится нестерпимо много. Крики. Крики мужчин, женщин, детей — все они кричат, что-то требуют, просят, пытаются доказать. Их миллионы, и все они наполнены болью и ненавистью, страхом и пустой надеждой. Они становятся такими громкими, что хочется заткнуть уши. Даже глаза вибрируют в глазницах.

А давление в голове всё росло и росло. Теперь я едва держался, чтобы не оттолкнуть оракула от себя. Всё же осталось ещё немного, ещё чуть-чуть покопаться в моей памяти, чтобы найти причину, почему я лишился памяти. Я столько раз думал об этом, и вот возможность выпала. Будет глупо просто…

— Ты знаешь, что за это будет…

Тихий женский голос раздался откуда-то издалека. Не оракула, кого-то другого.

— Погоди!

Окрик разносится эхом откуда-то издалека. Вновь женский, той самой, что заговорила в начале. Слыша его, мне становится не по себе. Что-то внутри отзывается волнением и жутковатым нетерпением на голос.

— Ты не можешь! Ты не один здесь!..

Эхом содрогается мозг. Я мысленно тянусь к голосу из какого-то старого, почти забытого воспоминания.

— Ты мне не нужна…

Теперь прозвучал мужской голос, тихий, уверенный и холодный. Как мой.

Мой.

Это мой голос.

И в темноте я нахожу это воспоминание, похожее на обугленную фотографию. Старое, которое сыпется от одного прикосновения, как книги в закрытой библиотеке академии.

— Это оно? — спрашивает оракул. Её голос, уставший, немного запыхавшийся, преисполнен нетерпением.

— Я… я не знаю.

— Оно последнее. Больше ничего нет.

— Совсем?

— Всё… стёрто, юный Тэйлон. Оно последнее. У тебя нет воспоминаний больше. Даже как ты был ребёнком… — её голос слегка удивлён.

— Это странно?

— Даже у меня есть воспоминания о том, как я была ребёнком.

Последнее воспоминание и почти уничтоженное?

Я мысленно нахмурился и потянулся к нему, готовый оказаться в себе прошлом, как это случилось в прошлые разы.

Всё вспыхнуло ярким светом, будто мне посветили прожектором прямо в лицо. Я даже мысленно зажмурился, понятно, что бессмысленно.

— Не надо, — женщина со шрамом на лице преградила мне дорогу, уперев руки в грудь. Приятная, даже шрам через глаз её не портил, добавлял какой-то дикости и не покорности.

— Всё в порядке, — холодный голос, взрослый, уверенный и… грустный?

— Тебе не будет прощения, — жалобно произнесла она, пытаясь давить на что-то, что было во мне тогда.

— Я не ищу прощения, — я грубо оттолкнул, почти отшвырнул её в сторону.

Женщина едва не упала, но вновь бросилась мне наперерез.

— Остановись! Ты… ты почти закончил, это твой последний контракт! За такое… это предательство! Ты рехнулся?! Кто ты и кто оно!

— Тогда проверим на деле, что оно такое, — оскалился я. — Думает меня остановить? Пусть тащит сюда свою задницу, но мы оба знаем, что сюда придёт кто угодно, но не оно, не так ли? Это значит, что оно ничего не сможет сделать.

— Не будь кретином! — толкнула женщина меня в грудь. — Мы всего лишь выполняем приказ! Всё почти кончено! Всё! Финишная прямая! Сделаем дело и умоем руки, а ты так и вовсе будешь свободен!

Я огляделся.

Это был какой-то луг, за которым начинался лес. Судя по всему, осень. Было пасмурно, влажно, откуда-то с полей дул противный холодный ветер. Мы стояли на стене какого-то средневекового города, ругаясь между собой.