Каменный мешок три на четыре шага. Нет, скорее колодец. На высоте двух человеческих ростов маленькое окошко, затянутое зеленой от старости решеткой. Хотя решетка здесь лишь для виду, в узкую щель бойницы не пролезет даже кошка, не то что человек.

Каменная скамья, в углу ржавое смердящее ведро. Камерам печально знаменитого Седого Замка далеко до лучших таверн и постоялых дворов Мендоры, к которым привыкло большинство из его благородных узников.

Седой Замок страшен тем, что попавший сюда вычеркивался из списка живых, его оплакивали как умершего, несмотря на то что он еще долгие-долгие годы медленно гнил в сырых подземельях. Словно бы в усмешку такое погребение заживо согласно законам считалось мягким наказанием, королевской милостью, противовесом усекновению головы, виселице или четвертованию. Много воплей, стенаний, богохульств и плача слышали эти старые стены из серого камня.

Риккардо де Вега был спокоен, ибо знал: ему эта милость не грозит. Единственного оставшегося в живых участника мятежа Пяти Графов, врага короны, государственного преступника, посягнувшего на целостность Камоэнса, бросившего вызов Хорхе Третьему, едва не сокрушившего королевскую рать, пощадить не могли.

Сквозь узкую бойницу в темницу проникли первые лучики солнца. Слабые, едва заметные, робкие, они словно бы колебались — наступило ли их время, пора разогнать ночь или еще немного подождать?

Граф прижимался к холодной, промерзшей насквозь каменной стене и не чувствовал холода, совсем не чувствовал. Он наслаждался восходом солнца, игрой солнечного зайчика, чудом пробившегося сквозь бойницу, на темном камне стены. Старался впитать в себя, запомнить, ощутить все его мгновения, ничего не пропустить. Наступало его последнее утро.

На главной площади Мендоры, перед величавым зданием парламента и собором Единого, наверняка уже соорудили помост. Хрупкие снежинки, кружась, медленно падают на деревянные столы, накрытые красным полотном. С ночи в узкую щель бойницы бьется северный ветер, словно пытаясь спасти его. Но тщетно. На столах, посыпанных белой крошкой, ждут своего часа пыточные инструменты.

Блестящая, слепящая глаза, отточенная до бритвенной остроты сталь: бесчисленные ножи, крюки для вытаскивания внутренностей, пилки, зубья, иголки. Перечислять можно еще долго. Арсеналы высоких мастеров[9] Мендоры богаты. Риккардо представил себе все это и содрогнулся. Он боялся боли, не умел ее терпеть. Боялся своей слабости и позора, поэтому уже полгода носил с собой яд. После пленения его не обыскивали, горошина яда в скорлупе кедрового орешка все еще с ним.

В полдень, Риккардо определил это по двенадцати ударам колокола, тяжелая, массивная дубовая дверь открылась.

— Монсеньор, вас ждут, — раздался голос стражника.

Твердо, но вежливо. «Монсеньор» — сегодня им приказали быть вежливыми.

Десяток темных коридоров, освещаемых жидкими огнями факелов, — новая камера. Два ведра с водой, черная от старости деревянная лохань, кусок дешевого, вонючего мыла. Перед казнью осужденный имел право помыться. Повсеместно принятый обычай добавлял к этому обильный ужин и другие удобства, от которых узник успевал отвыкнуть, например мягкий матрас на последнюю ночь. В Седом Замке это считали излишним. Риккардо де Вега, гранд, тринадцатый граф Камоэнса, имеющий крылья[10], присел, чуть зачерпнул ладонями воду. К его удивлению она оказалась кристально чистой, словно бы набранной из лесного родника.

— Брадобрей придет чуть позже, — раздался голос за спиной.

Массивная дверь затворилась с противным скрипом.

Придворный чародей короля Хорхе — Гийом, прозванный Бледным, дрожал на ветру, несмотря на кожаную куртку, в ожидании пленника. Высокие стены замка не спасали от ветра во внутреннем дворе. Ему было поручено доставить знаменитого узника к королю.

Маг бросил раздраженный взгляд на карету. Белая карета — цвет символизировал честность и беспристрастность суда. На дверцах герб Камоэнса — три белые луны на синем фоне пятиугольного щита. Эмблема королевского суда.

Гийом усмехнулся.

Нелепейшее сочетание: белое на синем и снова на белом. Привычка людей придавать цветам особое значение давно уже не раздражала моложавого чародея с глазами старика — слишком многое он повидал на своем веку. Скорее смешила.

Маг мог бы ждать графа Кардеса в карете, но предпочел мерзнуть на ветру. Ему очень хотелось увидеть лицо графа в первые мгновения после того, как его выведут из камеры. Это может много сказать о человеке.

Маг не ошибся в своих ожиданиях. Де Вега шел прямо, отстраняясь от стражи. Лицо его хоть и было бледным, но взгляд по-прежнему горел. Сломать молодого графа тюрьмой не удалось.

— Здравствуй, Гийом, — удивленно поприветствовал мага де Вега. — Не поверишь, но я рад тебя видеть!

— Верю, Риккардо, не поверишь, но верю, — с печалью в голосе ответил ему маг. — Присаживайся, Хорхе ждет нас.

Их странная приязнь друг к другу зародилась в тот день, когда маг принимал капитуляцию мятежников на залитых кровью лугах под Ведьминым лесом.

За день до этого он убил всех до единого друзей графа Кардеса. Без злости и ненависти, исполняя приказ короля. Это было работой Гийома.

Но они подружились. Потому что только усталый маг в праздновавшем «злую победу»[11] королевском стане проявил участие и понимание к черному от бессонницы графу Кардесу, последнему из пяти. Просто зашел с кувшином вина в палатку, где держали пленного, налил себе и ему и спросил:

— Почему?

Граф не ответил.

— Я хочу знать почему? — повторил маг. — Почему и зачем такой умный человек, как ты, ввязался в такую дурость, как этот бунт? Кто ты, Риккардо де Вега, граф Кардес — прозванный трусом сын великого отца? Я хочу это знать, для себя. И сын великого отца заговорил, потому что нуждался в том, чтобы выплеснуть эмоции, он внутренне почувствовал, что может доверять убийце друзей. Этому странному боевому магу, что вступился за него сегодня.

Гийом отогнал воспоминания.

— Прошу в карету, мой граф. — Он чуть поклонился и на манер слуги распахнул дверцу. Внутри никого не было. Король знал — Гийому не нужны помощники. Риккардо ему не опасен.

— Ты слишком весел, Гийом. С чего бы это? — зло поинтересовался де Вега.

— Нельзя быть хмурым, Риккардо, даже в этот день. Судьба любит веселых. Смейся всегда и над ней и над людьми, даже если зубы сводит от боли.

Граф ничего ему не ответил. Залез внутрь кареты и молча уселся посередине.

— Раздвинь занавеси на дверцах, я хочу посмотреть на город, — попросил де Вега, когда они въехали в Мендору.

— Ты увидишь только тупые злобные лица, жаждущие твоей смерти — для них это еще одно развлечение, услышишь оскорбительные крики, не стоит, поверь мне снова. Я знаю.

— Спасибо за предупреждение, но я хочу в последний раз полюбоваться Мендорой. Люди? Что они перед вечностью? Перед смертью? Я не буду их видеть и слышать.

— Не торопись умирать, Риккардо.

Маг раздернул тяжелые портьеры, по традиции в карете правосудия не было стекла, и в нее сразу же ворвался ветер, разметавший длинные, давно не стриженные кудри Риккардо и отступивший перед короткой шевелюрой мага.

Путь кареты лежал во дворец. Гийом знал: сегодня он полон людей. Тысячи дворян пришли сюда увидеть суд и услышать королевскую волю.

— Мы прибыли, — сказал маг, когда карета остановилась.

Они вышли. Де Вега был тут же взят под конвой гвардейцами. Маг кивнул лейтенанту, командовавшему эскортом. Это был его давний знакомый — Блас Феррейра.

На эскорт были устремлены сотни ненавидящих глаз. В первых рядах, обступивших коричневую[12] дорожку, раскатанную по ступеням, много дворян из Вильены и Саттины, их легко отличить по траурным лентам на одежде, в основном женщины и старики. Рыцарство этих провинций пострадало особенно сильно.