Он задумчиво сжевал одну лепешку. Запивать было нечем, поэтому взял на язык немного снега.

«Третий глаз Шейниры… Хм… Метхе Саон никогда не говорил о нем. Да и чепуха все это!»

И тут же вспомнил слова того же старого Саона – смертным не суждено познать богов до конца, иначе сами смертные стали бы богами.

– Ну и ладно, – пробурчал синх, поднимаясь, – поглядим, что дальше-то будет.

Ощущение, что элеан никуда не улетел, а наблюдает из-за заснеженных ветвей, никак не желало убираться восвояси.

… К вечеру Элхадж неожиданно выбрался на открытую равнину, где между белым покрывалом зимы и мутным сумеречным небом застыл высоченный частокол. Из-за отесанных и плотно пригнанных друг к другу бревен выглядывали макушки теремов, к небу тянулись столбики дыма, доносился звонкий собачий лай. Синх постоял-постоял, глядя на город ийлуров, и повернул обратно в лес. Ведь глупо идти через открытое пространство, когда зоркие глаза караульных великолепно видят в сумерках; и Элхадж решил дождаться ночи, чтобы незаметно обогнуть город и двинуться дальше.

Он даже не стал разжигать огня, забрался под шатер еловых ветвей и устроился в этом подобии шалаша. Чтобы скоротать время, синх снова развернул еду, съел еще кусок лепешки, с наслаждением разгрыз сладкое яблоко.

«И все-таки, странный это был элеан. Что ему нужно, хотелось бы знать».

Потом Элхадж принялся вспоминать свой странный сон, малахитовую лестницу, Отступника, его последнее предупреждение… А что, если все так и будет, и трава Санаула приоткрыла перед ним завесу грядущего?

Он покачал головой. Если это так, то ему суждено добраться до храма. А что будет дальше – на то воля Шейниры…

Когда окончательно стемнело, Элхадж собрал остатки еды, сунул все за пазуху, к огниву, и выбрался из своего укрывища. Птица-ночь обняла крыльями Эртинойс, в морозном небе колко искрились звезды, высоко в кисейных облаках парил тоненький, только что народившийся месяц.

И тут Элхадж вдруг сделал пренеприятное открытие: широким полукругом по ночному лесу двигались багровые огоньки.

– Держи, вон он! – раздался басовитый крик откуда-то сбоку, огоньки затрепетали и как-то разом стали ближе.

Это были ийлуры. И шли они как раз на Элхаджа.

…В то время, как Элхадж соображал, куда бежать, в каких-нибудь двух айсах к северу у костра сидел элеан по имени Тарнэ. Время от времени его взгляд отрывался от хоровода огненных саламандр и обращался к черным силуэтам елей, но, не найдя там никого, снова возвращался к огню.

Элеан терпеливо ждал. Впрочем, он уже привык к длительному ожиданию за долгие годы, проведенные в Храме. Том самом, что на заветном мысу, драконьей челюстью уходящем в теплое южное море.

Ждал, потому как от грядущей встречи зависело слишком многое.

И наконец его ночное бдение увенчалось успехом: на границу света и ночных теней неслышно ступила ийлура. Тарнэ поспешил преклонить колена.

– Хранительница…

Она была, или – по крайней мере казалась очень юной. Длинные иссиня-черные волосы обрамляли худое лицо необычайно твердых и четких линий. Ни забавных ямочек на щеках, ни кругленького подбородка. Каждая линия, каждый штрих служили напоминанием о тех древних статуях ийлуров, которые в изобилии находили под фундаментом все того же Храма на мысу. А глаза ее были похожи на янтарь, что выбрасывают на берег соленые волны – дивного теплого цвета, блестящие, с золотыми искрами в глубине.

Что касается одеяния ночной гостьи, то оно могло показаться неуместным для прогулок по зимнему лесу: белый легкий шелк, на талии прихваченный кованым золотым поясом, да несколько золотых же браслетов, украсивших тонкие запястья.

– Да. Ты хотел меня видеть, и я пришла. Поднимись, Тарнэ. Ты уже давно стал одним из посвященных, и негоже тебе преклоняться передо мной.

– Но, мать-хранительница, далеко не каждый может увидеть тебя, – элеан повиновался, но глаз поднять не смел.

– Зато каждый может услышать, – ийлура приблизилась и жестом самой обычной смертной протянула руки к огню, – думается мне, порой достаточно слышать. Но ты так настойчиво просил о встрече, что я пришла.

Тарнэ осторожно взглянул на нее.

– Слух может подвести. Слух и зрение – никогда.

Она улыбнулась и покачала головой.

– Ты слишком молод, чтобы судить… Рассказывай, Тарнэ. Ведь для того, чтобы поговорить с глазу на глаз, мне пришлось проделать неблизкий путь.

Элеан склонил голову.

– Я нашел его, Хранительница. Избранного претемной Шейнирой… И Отступник купил голову этого синха, он уже почувствовал возвращение преданной им богини.

Ийлура задумчиво смотрела на огонь.

– Прекрасно. Похоже, квадрат мироздания скоро вновь обретет равновесие.

– Что мне делать? – тихо спросил элеан.

– Делай то, о чем ты думал, пока ждал меня, – она с усмешкой посмотрела на Тарнэ, – пусть отступник полагает, что он снова оказался победителем… И пусть это поможет новому Избранному выиграть время.

– Но… – Тарнэ запнулся и в замешательстве поглядел на ийлуру, – но как же…

– Я понимаю твои сомнения, – неожиданно мягко сказала она, – но это действительно так. Я предлагаю вмешаться, да. Но ведь то, что ты будешь делать – совсем не похоже на то, что сотворили когда-то наши обожаемые хранители Границы… Делай то, о чем думал, Тарнэ… А я – я буду молить Великого Дракона о том, чтобы он открыл тебе Путь.

– А после? – он задумчиво теребил косицу, – после… мне следует вернуться в Храм?

– Не думаю. Лучше будет, если ты вернешься к Мен-Рою и будешь присматривать за тем, что творится в храме Шейниры. У тебя будет время до того, как Отступник раскроет обман.

Элеан низко поклонился. А когда выпрямился, ийлуры уже не было – и следы от ее маленьких ног вели только к костру. Словно она сгинула в пламени, присоединившись к пляшущим саламандрам.

– Делай то, о чем думал… – шепнул элеан в темноту. И зябко передернул плечами.

Священная трава Санаула явила будущее не только молодому синху, избранному темной богиней. А то, что приоткрылось элеану, нельзя было назвать желанным.

Впрочем, отказ выполнить приказ самой Хранительницы карался не менее жестоко, и Тарнэ понял, что выбора у него не осталось.

Ночное небо дышало холодом. Дар-Теен, стоя у колодца, тер озябшие ладони и притопывал, трамбуя снег. Время от времени он бросал взгляд на звезды, тоскливо прикидывая – а сколько придется еще ждать на морозе?

Но вот загорелась золотистая звездочка светильника в темном окошке терема, дважды поднялась и опустилась. Знак был подан. И Дар-Теен, стараясь ступать неслышно, будто рысь, двинулся по узкой тропинке меж сугробов.

Идти пришлось долго – мимо пустыря, летом зарастающего вереском, а зимой укрытого белой периной, мимо дворов за высокими плетнями, пока не уперся в высокое резное крыльцо.

Конечно же, этот путь Дар-Теен проделывал не впервые. Мало того, каждый раз обещал себе, что эта ночь будет последней, ночь запретных объятий и поцелуев. Знал ведь, что малейшая оплошность – и ее, неверную жену, зароют в снег и оставят умирать, а его, скорее всего, сживет со свету благородный Эйх-Мерол, молочный брат владыки Северного Берега. Знал, но шел. На молчаливый зов черных глаз, таких, что не видно вертикального ийлурского зрачка, на аромат осенних хризантем, запутавшийся в пышных рыжих волосах…

Дверь бесшумно приоткрылась, и Дар-Теен скользнул внутрь, в душную темноту хорошо протопленного терема.

– Никто не видел? – шепотом осведомилась Лиэ-Нэсс и, не дожидаясь ответа, кивнула в сторону людской, – пойдем быстрее, еще прислуга проснется…

Дар-Теен послушно следовал за ней, за горчащим, струящимся ароматом поздних цветов, ловя каждое движение изящного, но сильного тела. И вот, наконец, горница; Лиэ-Нэсс поставила светильник на маленький столик, обернулась с улыбкой.