– Ах, какие страсти, волосатый уродец… Тебе-то зачем знать?

Дар-Теен застонал. Возвращалось неодолимое желание схватить за горло это исчадие тьмы и душить – до тех пор, пока не перестанет дергаться. Но, само собой, столь благие с точки зрения Фэнтара намерения вылились в скрежет зубов, не более.

– Хорошо, Элхадж. Я тебя очень прошу, скажи – как тебе удалось устроить такое из ничего?

Синх не торопился отвечать. Отбросил покрасневший снежный комок, смял новый, вслушиваясь в недовольное сопение ийлура.

– Видишь ли, Дар-Теен… Не следует считать меня недоумком, если я начинаю собирать несъедобные по сути грибы и бормотать что-то про белый камень. К несчастью, эти ийлуры схватили меня как раз тогда, когда я раскопал искомое… Я только и успел, что спрятать кусок этого замечательного мягкого вещества в защечный мешок, вместе с приличным куском гриба. Ну, а результат ты видел. Как только ты мне освободил руки, я решил действовать.

– Фэнтар мне не ответил, – Дар-Теен мрачно покачал головой, – а этот юнец…

– Тебе ли знать о замысле твоего бога? – Элхадж сложил пальцы домиком, – хотя, после того, что ты натворил… Кажется, жреца прирезал? Да еще и в темный храм идешь… Самое время сделаться настоящим отступником и обратиться к Шейнире.

– Заткнись.

– Как скажешь.

Воцарилось молчание.

Дар-Теен медленно погружался в пучину страха. Кто он без силы Битв? Его одолеет любой сопляк, обладающий оной. И как тут дойти до Храма, который стоит в самом сердце Диких земель, посреди непроходимых джунглей?..

– Может быть, в следующий раз он тебе ответит, – пробормотал Элхадж, – когда вера твоя будет действительно чиста и крепка подобно цельному куску мрамора. Ты ведь усомнился в том, что Фэнтар есть истина? Тогда, когда вся твоя жизнь надломилась?

«А ведь он прав», – Дар-Теен с любопытством взглянул на синха, – «прав во всем… И тьма меня дери, спас нас обоих! А еще говорят – проклятые души, проклятые души».

– Э-э… Элхадж… Так что ты там говорил про грибы-то?

– Смесь дробленого белого камня и особого вида гриба, полежав на воздухе, загорается, давая целый столб огня, – спокойно ответил Элхадж, – мне рассказывал об этом старый метхе Саон, мой учитель… А ему наверняка его учитель, который читал книги в великом Храме.

– А что ж тогда вы, синхи, такие мудрые, проигрывали битву за битвой?

Элхадж пожевал губами. Приложил свежий комок снега к разбитой губе.

– Не знаю, Дар-Теен. Наверное, того, что знали, было слишком мало – чтобы дать отпор ийлурам. А, может быть, думали, что без Шейниры мы – никто…

– Все мы никто без наших покровителей, – заметил Дар-Теен, – меня чуть мальчишка на небеса не отправил.

– Я тоже так раньше думал, – желтые глаза синха смотрели, не мигая, на деревья, застывшие в покрывале ночи, – но теперь я сомневаюсь. Мне кажется, что синхи могли бы дать отпор ийлурам и сами, если бы…

Не договорив, он резко отшвырнул снежок.

– Нам бы уйти подальше от этой деревни, Дар-Теен. Пока еще есть время, но утро не ждет.

Они шли по лесу еще два дня. Без припасов и без лука, который достался вилланам. Хорошо еще, что огниво осталось, да на донышке фляги Дар-Теена болталась лечебная настойка – ею синх тщательно смазывал подживающую ногу ийлура. Сам Элхадж во время привалов откапывал съедобные корешки и старые, порой червивые грибы; Дар-Теен как-то нашел беличью кладовую, и они шагали по снегу, грызя орехи.

А потом лес как-то незаметно кончился, и взгляду открылась безбрежная заснеженная равнина с темными проплешинами там, где ветер смел тонкое покрывало снега и обнажил почву. Ветер отобрал белый покров и у деревьев – они замерли, последние стражи леса, воздев к небу корявые черные руки.

– Фэнтар, не оставляй меня, – шепотом попросил Дар-Теен. И решительно шагнул вперед, в неизвестность.

Ему послышался тихий вздох за спиной; ийлур резко обернулся. И, кажется, промеж деревьев, мелькнула рыжая шевелюра Лиэ-Нэсс.

– Я иду к тебе, Шейнира, – одними губами произнес Элхадж.

Но Дар-Теен, занятый своими размышлениями, этого не услышал.

Элхадж хорошо помнил степи, прозванные Ничейными. Тогда все гнездо во главе с метхе Саоном перебиралось на север; стояла чудная, теплая осень – безветрие, белый пух облаков и солнце в безбрежной сини. Рано приходили сизые сумерки, а поутру на траве блестели серебристые капли росы, и не только на траве, а оседали драгоценным ожерельем на паучьих сетях, стыли на принесенных ветром сухих листьях. Можно было подумать, что степь дремлет под теплым осенним солнцем, и ничто и никто не потревожит ее покой. Но, само собой, это впечатление оказалось лишь иллюзией, скользнувшей по воде тенью перелетной птицы.

Ибо Ничейные степи на самом деле принадлежали кочевникам. Ийлурам, презревшим оседлую жизнь в городах, не признавших Владыку Северного Берега своим повелителем и перемещающихся с места на место вслед за стаями щеров.

В ту теплую, ласковую осень едва ли не половина гнезда так и осталась навсегда среди спрыснутой кровавой росой травы. Еще кое-кто угодил в плен, что было во сто крат хуже, ведь никто не знает, что потом делали кочевники с синхами – говаривали об ужасных ритуальных пытках и о продаже в рабство на восток, в воинственный Алхаим. Элхаджу посчастливилось добраться до леса, чтобы продолжить путь на север, в неизведанные земли… И вот теперь он снова брел по степи. Правда, осени пришла на смену зима, и вместо метхе Саона чуть впереди вышагивал сверх меры странный ийлур, ищущий Храм Шейниры.

«Но от кочевников Дар-Теен не спасет», – грустно подумал Элхадж, – «и если напоремся на патруль, ох, несдобровать…»

Он поглядел в широкую спину идущего впереди ийлура; тот все еще прихрамывал, но совсем чуть-чуть; снадобье, изготовленное Элхаджем, действовало. Мало того, синх превосходно понимал, что именно его средство спасло Дар-Теену ногу. Но об этом, естественно, Элхадж предпочитал помалкивать.

Дар-Теен шел впереди, время от времени приостанавливаясь, поднося ладонь к глазам и обозревая окрестности. Иногда он что-то нащупывал у себя на груди, под одеждой, и тогда Элхадж слышал имя – Лиэ-Нэсс. Ему было интересно, что это там несет Дар-Теен, и кто такая эта Лиэ-Нэсс, но синх упрямо молчал, проглатывая так и не высказанные вопросы. В конце концов, путь предстоит долгий, и Дар-Теен, скорее всего, сам займет Элхаджа любопытной историей… Пожалуй, единственное, что очень хорошо чувствовал синх в Дар-Теене, было чувство вины – огромное, всепоглощающее и готовое сожрать и душу, и сердце.

Ийлур, почувствовав спиной пристальный взгляд, обернулся.

– Что?

Синх покачал головой.

– Ничего, Дар-Теен. Идем дальше.

– Тогда нечего на меня пялиться, как на девку, – буркнул голубоглазый воин.

– Недоумок, – фыркнул синх.

Воцарилось молчание, прерываемое сопением Элхаджа. Сказанное невзначай заронило зерно грусти – по тому прошлому, которого у синхов уже никогда не будет, и по будущему, которого, скорее всего, не предвидится и у самого Элхаджа.

– Ничего ты не понимаешь, – сам от себя не ожидая, сказал он, – это только такие грязные животные, как вы, можете оскорблять женщину взглядом. У нас все по-другому… Пожалуй, было по-другому, пока Шейнира не отвернулась от своего народа.

– Это как – по-другому? – ийлур замедлил шаг, – наощупь, что ли? Кого за лапу поймаешь, та и будет твоей женой?

– Я уже не застал этих благодатных времен, – мирно ответил Элхадж. Ему вдруг захотелось, чтобы ийлур не думал о синхах как о беспорядочно плодящихся ящерицах. Захотелось, чтобы понял, как все должно быть прекрасно и благородно. – Метхе Саон рассказывал, что во времена расцвета городов синхов никому не было дозволено видеть лица женщин.

– Ну, понятно, – фыркнул Дар-Теен, – ваши тряпки… капюшоны…

– Эти тряпки называются альсунеями, – строго сказал Элхадж, – а женщины, помимо этого, завешивали нижнюю часть лица узорчатой тканью. А брак между синхом и синхой заключался в великом Храме, и они принадлежали друг другу всю жизнь…