– М-да, – хмыкнул Шеверт.

Бог-покровитель кэльчу слыл большим шутником, только вот шутки его порой были слишком кровавыми... Кэльчу шумно захлопнул книгу и бережно вернул ее в сумку, думая о том, что обязательно почитает эти истории детворе.

А потом обернулся – и совершенно случайно встретился взглядом с чужаком, который, оказывается, пришел в себя и молча наблюдал за Шевертом. Глаза у ийлура оказались в точности такими, какими и представлял их себе кэльчу – яркими, небесно-голубыми, словно кусочки лазурита.

«Точно, северянин», – удовлетворенно подумал Шеверт. А вслух, на почти забытом Общем, поинтересовался:

– Ты говорить можешь? Меня понимаешь?

Похоже, остаток времени до возвращения Топотуна и Андоли обещал быть интересным.

… Утренняя служба, казалось, будет длиться бесконечно. Все плыло, растворялось в тяжелом и душном сумраке – и ароматные дымки курильниц, и произнесенные шепотом молитвы, и пение девочек у алтаря, чьи звонкие голоса должны были услаждать слух великой матери серкт.

Молитвы были привычные и заученные наизусть еще в глубоком детстве. Первая – для Царицы, дающей жизнь народу вечных странников, вторая – для богини Селкирет, дарующей избранным силу искать и сражаться, третья – для хранителей таинств, совершенствующая дух и тело, позволяющая хоть на миг, но стать ближе к богине, а значит – стать сильнее...

Так уж повелось: следуя дорогой вечного поиска, жрецы проводили ритуал открытия нового пути. Царица погибала под жертвенным ножом, а ее народ двигался дальше, в неизведанные земли – чтобы вновь создать Царицу, и существовать, впитывая жизнь нового мира.

Появившись из золотого яйца, бессмертная Царица была слабой, и ей требовалась пища – но суть правительницы серкт была еще и в том, что она могла сама добыть себе пропитание, страшное и кровавое, от одних мыслей о котором даже привычного жреца бросало в дрожь.

Затем, окрепнув, Царица возводила башню Могущества – и эта тонкая, как игла, башня была истинным  и единственным источником жизни для народа серкт. Исчезни башня Могущества  – неоткуда будет Царице черпать жизнь для своего народа, исчезни Царица – некому будет передавать силу башни изнеженным нобелям и жрецам, исчезни жрецы, хранители таинств – не получат простые серкт живительную влагу жизни. Все так просто и сложно одновременно, и в этом проклятие народа серкт, вынужденных искать новые и новые миры, опустошать их, отбрасывая сухую оболочку, и двигаться дальше.

Будучи несмышленым юнцом, Хофру не единожды задавался вопросом: а правильно ли то, как живут серкт? Не слишком ли велика цена за возможность существовать, которую, вообще-то, платят другие?

Пытаясь найти ответ, он молился, медитировал и воздерживался от пищи и воды. В один прекрасный день даже упал в голодный обморок на глазах наставника, за что был сурово наказан.

«Ты хочешь уморить себя?» – поинтересовался тогда немолодой уже жрец, – «но отчего? Неужели так ненавистна тебе твоя судьба, данная волей Селкирет? Великое благо – стать жрецом, и твоя семья гордится тобой».

Он сухо рассмеялся, узнав истинную причину страданий послушника.

«Послушай разумного совета, мальчик. Не ищи ответов на такие вопросы – ведь ни одна тварь не сможет ответить тебе почему живет. Подумай лучше вот о чем: если бы народ серкт был неугоден вселенной, разве существовали бы мы?»

То есть, подумал Хофру, если мы есть, значит кому-то это нужно. И все.

Таким образом на пустых размышлениях была поставлена жирная точка. Послушник Хофру истово молился, и Селкирет ответила, осенила своим дыханием. Мальчишка стал одним из самых могущественных жрецов народа серкт, закаляя собственный разум в учении, а сердце – в горячей крови тех, кто был неугоден великой богине.

...Служба завершилась привычным жертвоприношением – на алтарь Селкирет, выточенного из цельного куска черного агата, был торжественно возложен скорпион. Несколько минут он бегал по вогнутой полированной поверхности, а затем вспыхнул темно-алым пламенем и во мгновение ока осыпался щепоткой пепла. Девочки, стоявшие полукругов у алтаря, умолкли, воцарилась торжественная тишина.

– Да принесет новый день свои плоды вечным странникам, – прозвучал глубокий, мягкий голос Второго Говорящего.

И присутствующие начали расходиться – нобели неспешно, подбирая длинные белые накидки, жрецы – деловито, вполголоса обсуждая последние новости храма, стражи – громко топая и грохоча латами.

Хофру потянул носом привычный запах ароматной смолы и двинулся в сторону алтаря Селкирет. Во-первых, хотелось принести еще жертву, от себя – за спасение из ледяных объятий пирамиды, а во-вторых – он вовсе не собирался покидать храм. Скорее наоборот – разыскать Говорящего и поведать тому о выполнении задания.

У алтаря замешкалась девочка, одна из поющих, вскинула на жреца перепуганные глазенки – ну конечно, судя по расшитому шелком одеянию, она принадлежала высшему кругу благородных. Как же не бояться этих странных и страшных жрецов?

Хофру усмехнулся, погрозил девчонке пальцем, и она, тихо ойкнув, бойко зацокала каблучками по каменному полу. Жрец отвязал от пояса кошель – ритуальный, черного бархата – и вытряхнул на алтарь еще одного скорпиона.

– Благодарю тебя, мать серкт, за дарованную мне Силу. Осени милостью и Царицу нашу, отражение твое в зеркале бытия.

Вспышка – и скорпион исчез, принятый Селкирет. Осталась щепоть невесомого праха, которую тут же подхватил сквозняк.

Хофру, вполне удовлетворенный, пошел дальше – за алтарь, в темный зев коридора, который вел в личные апартаменты Говорящего с Царицей. Промозглый холод забирался за ворот, в широкие рукава. И отчего бы не быть в храме такому же сухому зною, как снаружи? Святилище народа серкт, все-таки... А холод и сырость словно в забытой гробнице…

Из омута глупых и совершенно несвоевременных мыслей Хофру выдернул скрипучий голос Говорящего – который, оказывается, шел навстречу.

– А, брат Хофру! Хорошо, что ты поспел к утренней молитве. Я уж начал беспокоиться, не приключилось ли беды...

Хофру откровенно не любил Говорящего-с-Царицей. Тот всем своим видом напоминал сухую щепку, на которую кое-как намотали черные тряпки – да и для прочих жрецов он был как здоровенная заноза в пятке. Находясь в храме, Говорящий умудрялся быть одновременно повсюду, высматривая, прислушиваясь, домысливая и карая тех, кто менее всего заслуживал наказания. Молить о прощении было бессмысленно – также, как было бы бессмысленно уговаривать обычную деревяшку. Пытаться всучить дорогой подарок и того хуже: Говорящий давным-давно отказался от благ телесных во имя духовной близости с богиней Селкирет.

Глядя в сутулую спину Говорящего, меж торчащих острых лопаток, Хофру думал о том, как наилучшим образом преподнести результаты своих похождений. И дело было даже не в семерых стражах, навсегда оставшихся в ледяном чреве пирамиды! Более всего жреца беспокоило то, что до Врат Ста Миров он так и не добрался, а это означало, что предстоит еще не один поход на север, в лютый холод, в ледяную пустыню... Хофру передернул плечами. Пропади все пропадом, возвращаться туда очень не хотелось.

Говорящий отворил дверь  – не куда-нибудь, а в собственную «келью». Огромные залы – но большей частью пустые, из мебели только жесткие стулья, стол, кровать с жидким одеялом... И – пыль, паутина. Никто здесь не убирался – или Говорящий попросту не пускал сюда никого из прислуги.

«Да-а», – Хофру быстро огляделся, – «видать, и вправду из ума выживает наш Говорящий-с-Царицей».

– Ну вот, – миролюбиво проскрипел жрец, – здесь мы можем беседовать спокойно, подальше от чужих ушей. Садись, будь любезен...

Он отбросил за спину капюшон, и несмелый солнечный луч скользнул по черной и давно немытой шевелюре Говорящего. Только виски жреца припорошило сединой – и это в его-то годы!

Хофру послушно взял табурет, смахнул пыль и уселся ближе к столу. И тут же впились в лицо черные глазищи Говорящего, выпытывая, копаясь в сознании.