— Риккардо, не делай глупостей, — попросил Карл, разливая вино по бокалам.

— Ты о чем? — невозмутимо поинтересовался Риккардо.

— Об этой девушке, Анне. Кинь ее в крепость, и хватит.

— Она пыталась меня убить.

— Дурочка, на что надеялась, не знаю. Но, повторяю, не делай глупостей, — настаивал на своем Карл.

— Наоборот, очень умная девушка. Красивая дурочка меня бы не заинтересовала. Она держала связь с людьми короля или герцога. Ее брата сегодня выкрали из тюрьмы. Анна больше не была связана ничем, кроме слова, но держать его в отношении меня не принято — дурной тон. Через два-три дня здесь будет королевская армия во главе с Агриппой д'Обинье. Будет бой. Вывести меня из игры — большая подмога.

— Ты преувеличиваешь.

— Нет, я же говорю: она очень умный человек. Только с ядом промахнулась. Откуда ей было знать, что мой отец в свое время много экспериментировал с ядами, оставив мне в наследство богатую коллекцию и инструкции по их применению. Анна — умная девушка. Красивая. Гордая. Слишком гордая, — повторял Риккардо, и взгляд его был отстраненным и пустым, — поэтому она завтра умрет.

— Ты не поднимешь руку на женщину! — удивленно воскликнул Карл.

— Я — нет. Высоких дел мастер — да. Гильотина. Две причины… не перебивай, прошу. Первая — одного из нас пытались отравить, убить. За это всегда нужно мстить. Иначе завтра таких Анн будут сотни. Второе — она нарушила слово, предала меня, хотела отравить. Я не причинил ей зла — наоборот, спас гордеца-брата. Хоть единожды обидел, был груб? Никогда. Ты меня знаешь.

— Риккардо, ты оскорбил ее гордость, заставил унизиться.

— Вздор, я никогда никого не неволю.

— Ты создал причины. Но в сторону это. Не стоит ее казнить, друг, ты сам об этом пожалеешь, не говоря уже том, что опозоришь себя. С женщинами не воюют.

— До тех пор, пока они не лезут в мужские игры. Буду сожалеть… скорее всего, да. Но хватит разговоров об этом. — Граф Кардес решительно встал из-за стола.

Де Санчо отметил про себя, что за последние полгода характер де Веги резко изменился, и он, Карл, кажется, знает, в чем дело. Но не может поделиться этим даже с Ла Клавой, ибо наруч, что меняет человека, — слишком уж это похоже на сказку.

Винсент Ла Клава отметил, что в этот раз на площади было народу раза в три больше, чем в прошлый. Весь город собрался здесь. Скайцы оцепили эшафот в шесть рядов. Толпа была заведена и могла вспыхнуть, как сухой стог сена, не хватало только трута и кремня.

Прямо напротив гильотины в окружении свиты сидел на черном в белых яблоках коне Риккардо де Вега, граф Кардес. На лице его лежала ледяная печать отстраненности, холодного спокойствия и равнодушия. Де Кундера отказался ехать. Он и Карл еще не потеряли надежды на то, что Риккардо одумается.

Де Вега кутался в подбитый мехом плащ, хотя погода была необычайно теплая даже для Вильены, где зимы как таковой почти нет.

Первым на эшафот взошел Алонсо. Пятьсот флоренов за его голову — целое состояние — объявленная награда себя оправдала. Отыскали и взяли живым. Только чуть-чуть поцарапали. Плечо перевязано.

Конвоир — его старый знакомый — плечистый детина. Подходит к Алонсо, смотрит выжидающе. Но гордому идальго сегодня не до игры на публику. На бледных губах Алонсо на миг появляется печальная улыбка.

— Пойдемте, монсеньор, — почти ласково обращается к нему конвоир.

Алонсо поднимается по ступеням сам.

— Вы, монсеньор, молодец, — продолжает солдат, — вот только сестру вашу жалко, красивая, зря вы ее за собой потянули.

— Заткнись, виллан! — срывается Алонсо, но солдат не обижается на его грубость.

Свист падающего ножа, обезглавленное тело бьется в агонии.

Винсент поднимает глаза к небу. Как быстро умирает человек. Один удар — и все. А небо смотрит и молчит. Где же Бог?

Выводят Анну, площадь гудит, люди напирают на солдат, те останавливают толпу, выставив вперед алебарды. Девушка бледна, круги вокруг глаз. Но от нее нельзя оторвать глаз. Она прекрасна. Трагическая красота. Длинное, до земли, платье, то самое, что было на ней в день пира, на плечи наброшен плащ, чтобы не мерзла. Руки ей не связывали.

— Сеньора, — громко, на всю замершую площадь, вздыхает растроганный конвоир, — вы бы графа попросили о помиловании, он у нас добрый…

В ответ добрый малый слышит лишь горький смех.

— Спасибо, солдат, — говорит Анна и протягивает ему руку для поцелуя. — Я не сержусь на тебя.

Удивленный конвоир неуклюже кланяется и едва касается ее нежной кожи своими обветренными губами. Анна скидывает плащ, встает на колени и кладет голову на плаху, липкую от крови ее брата. Высокий мастер откидывает с шеи роскошные волосы.

Вся площадь, как один человек, выдыхает:

— Пощады!

В ответ — тишина. На лице де Веги не дрогнул ни один мускул. Лишь руки выдавали его. Кисти сжались так, что кожа побелела и натянулась, словно вот-вот порвется.

Девушка — судя по одежде, из знатного рода — в траурном наряде, резко контрастирующем с ее локонами цвета свежей соломы, пробивается к графу. Свита ее не допускает.

— Сеньоры, передайте ему, что здесь Патриция де Васкес! — кричит, почти умоляет она. — Это очень важно! Быстрее!

У Ла Клавы замирает сердце. Может, вот оно, то чудо, которого ждут все?

Медленно капают секунды. Наконец ответ:

— Граф не желает вас видеть, сеньора. Он считает, что вам лучше всего идти домой.

— Вы не ошиблись?! Патриция, скажите ему — здесь Патриция! Он должен меня выслушать! — не сдается девушка.

В ответ лишь молчание.

— Риккардо де Вега! — надрывается она, но ее голос не слышен в общем гуле. Так звук падающей капли растворяется в шуме водопада.

Черноволосая головка катится в корзину с опилками, заливая свежеструганые доски густым кармином.

Девушка в трауре падает без чувств на руки слугам. Ла Клава вновь смотрит на небо. Оно молчит.

Кармен ля Турмеда, любовница и домоправительница графа Кардеса, любила последние дни весны.

Они проходят очень быстро, селяне закончили сев, и молодежь проводит время в игрищах и танцах. И никто не знает, расстанется завтра пара, что сегодня вместе прыгает через костер, или, наоборот, любовь уже навсегда связала их вместе.

Горожане тоже не отстают, ремесленные цеха устраивают пирушки, выставляя столы на всю улицу, прижимистые купцы сообща дают деньги на общественные праздники, а что уж говорить о свадьбах! На них золото и серебро в Кардесе никогда не жалели!

Весь Камоэнс справляет свадьбы осенью, считается, что это самое удачное время, но Кардес — особое графство, здесь свои обычаи. И весну тут уважают не меньше, чем осень. Есть время между севом и покосом — так почему же не справить свадебку?

Горожане, хоть и не знают полевых работ, но тоже одну недельку отводят под свадьбы. И нет выше чести для молодых, если сам граф с графиней подведут к священнику для святого обряда!

Кармен только что вернулась из города и очень обрадовалась, увидев Патрицию.

Та сидела в кресле на веранде, навес спасал ее от солнца. Скучая, она листала книжку — сборник сонетов известного в Мендоре поэта Луиса де Кордовы.

Девушка помнила большой скандал, что разразился осенью в столице, одновременно с ее историей. Поэт спорил с королевским магом Гийомом из-за своей невесты Изабеллы и, хоть силы были не равны, добился своего, заставил мага отступить. Вот только платой за это стало лицо. Пару «Изабелла и Луис» при дворе за глаза называли «Красавицей и Чудовищем».

Где-то рядом запел соловей. Патриция подняла взор и увидела Кармен. Приветливо улыбнулась.

— Здравствуй, Кармен.

— Доброе утро, Пат.

— Тебе идет это новое платье, Кармен.

— Спасибо, долго искала нужный оттенок атласа. Почему-то светло-розовый цвет нигде не достать. Торговец Хью Вискайно клялся, что ему пришлось его заказывать непосредственно в Остии.