В особняке напротив, на самом верхнем этаже, откуда открывается прекрасный вид на площадку перед центральным входом, горел свет. Его Величество Хорхе Третий наблюдал за всем происходящим. Я сразу почувствовал его амулет Жизни, что отличался от моего тем, что выполнял еще и роль маяка. Какие выводы сделал король, мне до сих пор неизвестно.

От особняка Клосто до моего дома долгий путь. Пешком я дойти не мог. Увидел лошадей Луиса, что были привязаны к ограде… Хотел оседлать одну из них — не получилось. Лошади пугались запаха крови. Да и взобраться в седло у меня, раненого, не было сил. Оставалось только вернуться назад и попросить карету. Мою гордость спасла Ангела.

— Гийом! — услышал я за спиной ее нежный голос. Обернулся. Очевидно, принцесса вместе с дядей наблюдала за драмой «Злой колдун и храбрый рыцарь».

Что ж, подумал я, выслушаем ее мнение об игре актеров.

— Доброй ночи, принцесса!

За спиной Ангелы стояли три или четыре грозные фигуры. Алые гвардейцы короля Хорхе.

— Гийом! Я надеялась, я знала, вы… вы не такой, как кажетесь… вся эта черствость, расчетливость, злость, холод — это лишь маски.

— Если долго носить маску, она станет лицом, Ангела. Все обман и иллюзия. Я просто ранен и истекаю кровью… видите стрелу в груди? Иногда лучше красиво отступить, чтобы иметь возможность вернуться, — с трудом ответил я, медленно выговаривая слова.

— Гийом, вам помочь? Подождите, сейчас гвардейцы достанут карету… — Она была прелестна в своем беспокойстве.

Щечки, бледные от волнения, сверкающие, возбужденные глаза. Мешавший капюшон плаща сброшен, прекрасные каштановые волосы блестели в свете луны.

— Спасибо. Вы спасли меня от унижения. Прикажите им отвезти меня домой. У меня к вам одна просьба… простите… — Я сплюнул накопившуюся во рту кровь. — Никому об этом не говорите. Нет, я не сплетен боюсь. Они и так будут. Все равно узнают. Тот же Луис в стихах опишет. Просто так лучше для вашей репутации. И еще, Ангела. Вот, возьмите, — я снял с руки браслет, тонкую серебряную пластинку на цепочке, и протянул принцессе. — Аккуратней, не запачкайтесь, он в крови. Это полезная вещица — распознает ложь, нагревается, когда рядом говорят неправду. Сам сделал в юности.

— Благодарю, мне еще никто не делал таких подарков, — сказала она, приняв браслет, — но я давно научилась чувствовать, правду мне говорят или нет. Без разницы, под какой маской скрывается собеседник. Я знаю, ты не убил тогда лучшего друга и девушку, которую любил. — Ангела внезапно перешла на «ты».

— Бывшего друга и жену, — возразил я.

— Какая разница. Ты мне врал, Гийом, но я тебе это прощаю. — Ангела улыбнулась.

— Спасибо, принцесса. Но прошу, оставьте меня, — попросил я, опираясь одной рукой на ограду. — Вот ваши гвардейцы уже достали где-то карету.

— Это моя карета, — сказала Ангела. — Мы доставим тебя домой.

— Не вы, пусть ваши гвардейцы, но не вы. Ступайте к дяде, Ангела.

— Хорошо, раз ты так хочешь…

— Прощайте. — Я с трудом забрался в карету.

— Нет, Гийом, до встречи!

Гвардейцы не добили меня, как я того опасался. Лишь привезли домой. Видимо, я еще нужен Хорхе.

Сейчас я сижу за столом в саду, под открытым небом, всматриваясь в черное бездонное небо. Любуюсь звездами. Скоро наступит рассвет. Сейчас это все, что мне остается.

Камень-амулет на груди — бесполезная драгоценность. Сапфир, заряженный чужими жизнями, сделал свое дело. Спас меня, дал силы добраться до дому, извлечь стрелу, нейтрализовать яд, затянуть рану. Я в данный момент кажусь себе таким же пустым, никчемным, бесполезным камнем.

Человеком без будущего, доживающим один миг настоящего, любуясь картиной этого звездного неба. Одинокой песчинкой мироздания.

Боль в груди — как справа, так и слева. Сердце болит сильнее, чем раненое легкое. В голове вихрь мыслей, как подтверждающих старые истины, так и разрушающих привычный мир.

Враги и убивают, и щадят, вызывая уважение, открывая забытые истины. Те, кого считал другом, предают, но помощь приходит оттуда, откуда и не ждал. Я балансирую на грани пропасти, нужно время, чтобы все обдумать, разобраться, но времени нет.

Лишь одна мысль держит, не дает сорваться, пасть духом, отчаяться. Вот эта мысль, записываю.

Может быть, стоит вспомнить, как это — просто любить?

— Смерть в городе! — разорвал тишину взволнованный голос.

Риккардо де Вега — граф Кардес — отвлекся от письма поднял взгляд на нарушителя покоя.

— Что случилось, Хуан? — спросил он у юноши-конюшего. Тот с трудом переводил дыхание, сразу видно — бежал изо всех сил.

— Там, там… — конюший глубоко вздохнул, выравнивая голос, — монсеньор, в городские ворота въехала карета с королевским гербом на дверцах, в сопровождении черных гвардейцев. Старший из них просил передать вам: «Сеньор де Вега, встречайте свою смерть».

— Спасибо. Я давно ждал эту новость. — Де Вега отложил в сторону перо, его рука чуть дрожала, и замолчал. Встал из-за дубового стола, заваленного раскрытыми книгами и исписанными листами бумаги, подошел к окну. Через распахнутые настежь ставни легкий ветерок заносил в кабинет пьянящий аромат цветущих вишен. Взгляд графа устремился куда-то вдаль. Может быть, за речку Дайку, на противоположном берегу которой стоял храм Единого — место упокоения двенадцати графов Кардесов. А может быть, на Спящую Гору, окруженную великолепными дубовыми рощами. На вершине горы согласно старинным преданиям обитал Белый Ястреб — покровитель рода де Вега.

Риккардо долго стоял молча, не шевелясь, застыв на месте. Подданные давно привыкли к подобным приступам меланхолии, что часто, в последние месяцы очень часто, находили на графа.

— Где остановились гвардейцы? — поинтересовался Риккардо.

— Они едут сюда, монсеньор, — ответил конюший.

— Прекрасно, я встречу их. Можешь идти.

Конюший склонил голову в поклоне и вышел.

Граф потянулся, разминая затекшие мышцы — все утро писал, не вставая из-за стола. Усталость давала о себе знать. Подошел к зеркалу, поправил волосы, коснулся гладко выбритого подбородка, грустно улыбнулся сам себе. Провел рукой по лицу — тремя пальцами по трем тонким шрамикам, что тянулись через левую щеку. Графа словно кто-то полоснул когтями по лицу.

Этой зимой сеньор де Вега справил двадцатитрехлетие. Он был невысок, сухощав. В большом, в рост человека, зеркале в оправе из драгоценного красного дерева отражалась его фигура, облаченная в простой наряд, лишенный всяких украшений, — красные штаны и белую хлопковую рубашку. Белый и красный — фамильные цвета дома де Вега.

Их род когда-то бежал из Остии — отсюда вторая фамилия, вдобавок к первой — титулу. И неважно, что права на вегайские виноградники графом Кардесом давно потеряны, традиции в Маракойе чтят свято.

От отца, известного на весь Камоэнс полководца и заговорщика, Риккардо унаследовал густые черные волосы, волевой подбородок, гордые черты лица, умение презрительно улыбаться. Сам Риккардо отца помнил плохо — того не стало, когда сыну едва исполнилось восемь. Однако соратники покойного Энрике — его воспитатели — говорили, что он вылитый отец в молодости. То же лицо, лицо человека сильного, уверенного в себе: лидера, вождя, полководца.

Но истинную натуру Риккардо выдавали глаза. Большие карие глаза да светлая кожа — вот то немногое, что он унаследовал от матери-северянки, умершей при родах. Мягкий, чуть грустный взгляд раскрывал в нем натуру добрую, отзывчивую, чувствительную и слабую.

Граф обернулся, услышав стук каблучков за спиной. Увидел молодую темноволосую девушку в длинном, до пола, голубом платье.

— В этом наряде ты просто великолепна, Кармен! — попытался улыбнуться он. Не получилось.