– Но в этом есть определенный смысл, – задумчиво произнес Писатель. – Успокаивает метания духа и дает возможность сосредоточиться на самосовершенствовании.

– Самосовершенствовании? О чем ты, товарищ Леонтий Авенирович! Ты хоть представляешь, какие красивые древние законы и традиции здесь царили? И сколько крови они стоили?

– Кровь? Но ведь есть принцип не насилия в ламаизме. Все живое должно жить. Никого нельзя убивать, казнить.

– И не казнили. Просто нарушителей, выпоров до лохмотьев на коже спины, кидали в пятидесятиградусный мороз в замурованную пещеру. Утром можно было забирать стеклянную статую… А еще приговоренных зашивали в мешок и бросали живьем в воду… А местный практицизм! Раб-ремесленник производит хорошие горшки. Работает руками. Зачем ему ноги? Чтобы бежать? Отрубить ноги.

– Действительно, практично, – горько хмыкнул я.

– А модные обереги из отрубленных рук рабов! Их носили на поясе… Властители здесь тысячелетиями совершенствовались в искусстве, как обобрать и так нищий народ. Уже в двадцатом веке ввели налог на уши. В семье пять человек, то есть десять ушей. Приходит время взимания денег. Можешь заплатить только за шесть ушей? Никаких проблем. Четыре уха отрезают.

– Есть мнение, что это пропаганда, чтобы обосновать аннексию Тибета, – заметил Писатель.

– Жил я в этой пропаганде. Врагу не пожелаю. Недаром Гитлер с его идеей, что сверхлюди в результате катастрофы космического льда выжили на Тибете и жили тут, легко нашел общий язык с нашими теократами. Монахи религии Бон были в Берлине, когда его захватывали русские войска. Сегодня мало кто хочет вспоминать, что наставником молодого Далай Ламы десять лет был Генрих Шварц, фанатично преданный нацизму эсесовец.

– Фильм смотрел голливудский про этого Шварца, – вспомнил я. – Там он показан честным путешественником.

– Таким путешественникам ваши деды под Москвой в сорок первом хорошо закрывали визы, – засмеялся горько Проводник. – А китайские коммунисты дали этой земле правильную жизнь. Вернули людям право считаться людьми. Поэтому я коммунист, а не лама.

– Тебя послушать, товарищ Тинджол, так получается, что вся тибетская древняя мудрость лишь блеф, – обиженно буркнул Писатель.

– Есть мудрость. Только она размазана по волнам мистификаций. Или сокрыта очень глубоко. И она совсем иное, чем сказки для публики о раздваивающихся монахах и левитации. Она дается тем, кто ее достоин.

Два философа на мою голову – это перебор. То ли дело охранники-китайцы – гыркают что-то на своем языке и азартно режутся в китайскую игру с игральными костями и картонными карточками. И не жужжат, подобно осам, впиваясь в твое сознание.

Костер горит. Глаза слипаются. Ночь в своих правах… А утром опять в путь.

Считай, по заминированной территории. Где каждый встречный может быть врагом…

Глава 47

Чем дальше от цивилизованных и туристически-выверенных маршрутов, тем больше домов из лепешек яков. Это вам не образцово показательные деревни около Лхасы. Это изначальный древний Тибет.

Да и самих яков, чьи громады внушают трепет, вокруг полно. Достигавшие тонны живого веса, эти удивительные животные стадами паслись на лугах.

Як – это как корова для России. Только помимо мяса и молока дает еще и удивительную шерсть, и шкуры. Яков здесь много. Кажется, пасутся они, где хотят, но у каждого есть хозяин. Яки – это богатство, довольствие и жизнь в этих местах. Правда, сегодня их все больше заменяют новые породы горных коров и баранов – они тоже пасутся неподалеку…

Следующая ночевка в доме на склоне горы, вокруг которого раскинулись зеленые поля. Здесь нельзя отказать путнику в ночлеге. Но и путник должен соблюдать правила. Старший входит первым. Нельзя останавливаться на пороге. Или гладить детей по голове. Есть и другие нюансы, о которых нас подробно просветил Проводник.

Гостя обязательно напоят очень специфическим тибетским чаем с молоком и маслом яка. Накормят тибетским супом в каменном кувшинчике. В ответ принято отдариться чем-нибудь – для этого у нас есть целый тюк самых разных вещей, которые ценятся местным населением. Хотя давно уже вещи перестали быть здесь редкостью, как раньше. Доступными вещами Китай завалил не только весь мир, но и свой Тибет. Но обычай есть обычай.

А потом новый переход. Новая долина. Новый восхитительный, ярко раскрашенный, весь во флагах и узорах монастырь. Один из тех, что на туристических маршрутах, поэтому весь напоказ. Очередная наша точка.

Большинство таких монастырей были или рекламным балаганом, или оплотами сурового догматизма. Вот не ощущал я там живого биения истины. В оскверненном Католиком монастыре Джа Тхао на Памире было величественное звучание, да еще какое – органное. А здесь так – слабо позвякивали колокольчики. И Настоятель в Памирских горах был настоящий, ищущий. А здесь все больше мозгокруты какие-то.

Поделился я этой мыслью с Проводником. Тот только кивнул:

– Настоящих мест мало. Подделок и имитаций – много. Тебе повезло побывать в настоящем месте.

Мы останавливаемся в этом парадном монастыре на ночлег. Многолюдно, празднично и ярко. У входа стоит огромный чан с водой, в котором плавают купюры – юани, доллары, евроталеры и валюты прилегающих стран. Это такой аттракцион предсказаний. Если купюра утонет – это к здоровью. Если не утонет – к богатству. Вариант беспроигрышный.

Начинается какой-то ритуал. Разноцветные и яркие монахи под звуки варварской музыки пляшут, изображают сцены из мифологии. Паства в неизменных шляпах внимает, кланяется, становится на колени.

Ритуал заканчивается через час. Мы толчемся среди народа. Заводим разговоры. И задаем вопросы, на которые нам нужен хоть один ответ. Но ответа снова нет.

Здесь есть сотовая связь, но по соображениям безопасности мы договорились не пользоваться ей. Мне хватает коммуникатора. А Проводник, думаю, и так найдет возможность проинформировать свое руководство.

Писатель заряжает аккумуляторы своих устройств. Он теперь именует себя не иначе, как летописцем нашей экспедиции. С иронией, конечно, но через нее пробиваются и вполне серьезные нотки. Он действительно думает, что это его предназначение – описывать важные события, сути которых он не понимает, но осознает их важность.

Люди находят в этих монастырях кров и в ответ платят, чем могут. Я оставил все эти бытовые и организационные вопросы на полное усмотрение Проводника. Он обычно отсыпал в монастырскую кассу деньги – не слишком много, чтобы не вызвать ненужного ажиотажа и слухов, но и не так мало, чтобы раздражать скаредностью. Все в меру должно быть – это основа китайского мировоззрения.

Хотя мы могли бы и миллион долларов заплатить, и больше – лишь бы нащупать реальную нить. Когда речь заходит о Предмете, любые деньги для «Фрактала» просто пыль. Мираж. Деньги – это наведенный морок, который терзает и запутывает человечество. А Предмет реален. Предмет существенен для мира.

Уже поздно вечером, после всех религиозных служб, нас принимает в дымном от благовоний зале сам шанцзо – так здесь именуют настоятелей монастырей. Он беседует с Проводником на китайском.

Я уже потихоньку начинал понимать местный язык. Но пока недостаточно, поэтому Проводник и его бойцы служат нам надежными переводчиками. Вот и сейчас Фу переводит мне шепотом суть разговора, стараясь ничего не пропустить.

– Мне ничего неизвестно про Демона Сита Гурана, – утверждает шанцзо. – Его нет в наших местах. А зачем он вам нужен?

– Научный интерес наших немного диких западных друзей, – с усмешкой кивает Проводник на нас – для Китая все иностранцы дикие и невежественные. – Нераскрытая доселе сторона культуры религии Бон.

– Какой-то нездоровый спрос на второстепенного демона, – вполне светски смеется шанцзо.

– Кто-то еще интересовался? – прошу перевести я, бесцеремонно встревая в разговор.

Шанцзо, пристально глядя на меня, нарушившего какие-то правила приличий, переходит на чистый английский: