А для настоящей службы, есть стюард, присяжные рыцари и вся мощь Молочных холмов. Так думал покойный герцог. И ошибся.

Занявший положение регента при юном сюзерене барон, немедленно ограничил ее свободу, под предлогом все учащающихся покушений заговорщиков. Заговорщиками, конечно же, стали фигуры, наиболее верные прежнему лорду. Но сколько бы арестов не проводилось, регулярность несчастных случаев в замке не сбавлялась. Вассалы не были дураками и прекрасно осознавали положение дел, но покуда барон был щедр к сторонникам и жесток к врагам — всех все устраивало. Лишь лорды подобные сиру Грисби, ни за что не признавшие бы притязания барона на титул, сдерживали его пыл. И скрипя зубами, регенту все же приходилось поддерживать хотя бы видимость закона, то и дело предъявляя сохранность леди Жиннет многочисленным вассалам и редким инспекторам.

Скребущее ощущения обмана и несправедливости уступило место долгу. Несмотря на разочарование в себе, Аллерия находила в себе силы противостоять регенту. Из ходячей мебели и довеска к госпоже, она превратилась в настоящую опору. Вместе со стюардом, они каждый раз находили поводы отказывать в помолвке, добиваться аудиенций с госпожой, раз за разом пытались прервать заключение герцогини из башни и без конца запрашивали инспекторов. Но кто они, а кто регент...

Последняя мера, письмо стюарда к великому Мюрату не исправили положения, а лишь усугубили.

Внезапная болезнь Жиннет, не менее неожиданный турнир, требующий присутствия чемпиона в Мапре и незнакомый высокий северянин, протянувший Аллерии запечатанный пергамент, едва она взялась за турнирное копье. Вместе с неровными строками поспешного письма, рыцарь поняла, что затянувшийся паритет закончился.

Барон не позабыл претензий на титул усопшего брата и вот-вот собирался обручить герцогиню со старшим сыном. Турнир — всего лишь способ избавиться от Аллерии с помощью изношенных стремян и стального стержня в копье противника. Все из-за того, что лишь чемпион миледи имеет право отказывать в брачных союзах своей подопечной, пока та не достигнет совершеннолетия.

Стоит ли удивляться, что отправивший письмо стюард был уже мертв по прибытию рыцаря? Но свой долг он выполнил — назначенная помолвка так и не состоялась.

Следующие два года в замке прошли в постоянном напряжении. Бесчисленные покушения приучили девушку спать с открытыми глазами и обедать лишь трижды перепроверенными блюдами только собственного приготовления. Аудиенций у госпожи становились все реже, сколь меньше знакомых лиц оставалось в домашней гвардии.

Перед самым совершеннолетием госпожи, к Аллерии явился отец. Сияя посеребренными ножнами и новеньким чеканным гербом барона, он молил дочь о благоразумии. Заклинал от вмешательства в грядущую свадьбу, сулил золотые горы и замужество с самым младшим из сыновей регента. Воплощение голубой мечты любого рыцаря — породнится с благородным домом, как и слова отца о золотых горах, лишь подтолкнули защитницу к отчаянному решению. Воспользовавшись тайным ходом, указанным еще покойным стюардом, Аллерия выкрала недоумевающую госпожу.

Далее следовало паническое бегство по ночному лесу, утомительный трехдневный поход, сломанная нога верного скакуна, и разочарование у самых стен города. По словам встреченного дровосека, лорда Грисби в замке уже с месяц как не было, а когда он вернется, простолюдинам не докладывают. Быстрый марш до Живанплаца был не по силам госпоже, большую часть жизни проведшей взаперти. Рисковать и наведываться в замок, Аллерия так же не решилась, предпочтя подыскать небольшую деревеньку недалеко от города. Если бы только не эти проклятые «томатные дни» у подопечной...

Внезапная встреча нос к носу с гвардейцами, короткая схватка и бегство по ночному городу. Пропахшие мочой переулки, грязные шалаши, единственное на весь район не разрушенноездание... И он, хмурый наемник в старом залатанном гамбезоне. Один из тех, о существовании которых не принято вспоминать в приличном обществе. Жадный, жестокий и подлый продажный меч вдруг оказался благороднее всех присягнувших герцогу рыцарей, охотно закрывающих глаза на козни регента и заточении госпожи.

Ни секунды не колеблясь, он вступился за выбившихся из сил беглянок, дал им убежище и, что стало полным шоком, расстался со всеми сбережениями, чтобы приглушить алчность хозяйки блудного дома.

С появлением его фигуры, роль Аллерии вдруг отошла на второй план. Теперь он стал чемпионом и защитником, немедленно завоевав сердце госпожи, а рыцарь осталась лишь довеском и «безмозглой овцой», которая все делает невпопад. Ревность и обида боролись с благодарностью и... Интересом. С какой стороны не запрягай, а Себастьяна никак нельзя назвать ординарным мужчиной. То есть, наемником!

— Но... — девушка вдруг осеклась и, отвернувшись от кровати к окну, глубоко вздохнула.

Пожалуй, теперь она подобралась к настоящей причине своих разговоров с молчаливым слушателем.

— Когда все случилось... Когда тот медведь в человечьей шкуре напал на тебя и у сцены зазвенела сталь... Я бросила тебя. Не струсила, нет! Но госпожа... Пойми, как бы мне не хотелось прикрыть твою спину, что бы, не обязывало меня вступиться за тебя, но госпожа всегда на первом месте. Я просто не могла оставить ее посреди взбешенной толпы...

— Да твою-то мать! Ты можешь заткнуться?!

Вздрогнув, девушка переключилась с зеленоватого окна на внезапно пришедшего в себя наемника. Лежа на кровати, он раздраженно шлепал ладонью по лбу:

— Меня твои истории задолбали уже! — на полтона тише, чем обычно, но с привычным напором в голосе Себастьян едва не сыпал искрами. — Одна история очешуительней другой просто! Про герцогов, блин, про какую-то херню, молофью, рыцарей... Че ты несешь-то вообще?! У меня уже не глаз дергается, у меня сейчас шишка встанет, и стены долбить начну! А я-то думал госпитале хреново было, когда срочники у меня курево каждые пять минут стреляли...

— Себастьян, ты очнулся!

Никакое неуважение к рыцарям и крепкие словечки не могли унять радость в девичьем голосе.

— Нет, я тронулся! Башкой и наглухо! Твоя болтовня и мертвого доконает! Господи помилуй, какого черта ты мне это все рассказываешь! Я думал, ладно, сейчас пять минут поболтает и свалит, но нет, это же блондинка, ее хрен заткнешь! Да чтоб тебя, где сигареты?! — выругался он и, похлопав себя по груди, безвольно откинулся на подушки. — Блин, опять двадцать-пять... Еще и имя это дебильное.

Первая моя командировка закончилась пулей в брюхе и целым годом реабилитации. Три месяца в госпитале, шесть восстановления и еще три бюрократии. Потерял тридцать килограмм веса, едва-едва избежал списания на пенсию и приобрел нервный тик на правом глазу. Что из этого стало следствием пули, а что бумажной волокиты — догадаться несложно.

А вот от удара стилетом отделался лишь тремя днями в отключке и ощущением похмелья. Забористого такого, как после дня офицера.

Конечно, огнестрел сильно убойнее всяких мечей, кинжалов и кулаков, но не настолько же? Нет, мне приятно считать себя таким крутым перцем, которого ни клинки, ни пули не берут, но все же странно. Даже пугающе. Особенно, если учесть, что местные врачи всем лекарствам предпочитают уксус и карательную уринотерапию.

Да и галюны эти, пока в бессознаке отдыхал... С хрена ли мне луна фиолетовой мерещилась? И с чего вдруг тот танк вообще вспомнился? Я же про тот день давно позабыл, а тут вдруг вспомнил...

Может это и есть знаменитое: «вся жизнь перед глазами»? Если да, то могли бы показать что-нибудь поинтереснее испепеляющих взрывов и зубастых петухов! Детство там вспомнить, родителей, или хотя бы имя настоящее... Достал этот «Себастьян»! И черт меня дернул его в анкете написать!

Короче, ну их нахрен, флешбеки эти.

Стилет оказался явно китайским, ибо нисколько не помешал противостоять напору радостной блондинки. Что хорошо, ибо иначе точно задушила! Девка-то она симпатичная и пахнет от нее приятно, но пообниматься можно и в другой раз. А то я слишком много крови потерял, чтобы и на «колышек», и на все остальное хватало.