— Хорошо идете. Не меняйте курс. Следуйте так же!

— Но мы промажем! — воскликнул я.

— Не промажете!

Заработали коррекционные двигатели, чуть меняя ход «Афанасия Никитина». Помогало мало.

Потом вырвался из инженерного люка похожий на насекомое автомат внешнего обслуживания.

И перехватил нас, как вратарь мяч в воротах…

Переходный тамбур. Свет. Кислород. Сила тяжести. Что еще нужно человеку для полного счастья?

Когда давление выровнялось, и дверь с жестяным скрипом отползла в сторону, в тамбур заскочил наш добрый доктор с воодушевленными техниками. Меня попытались уложить на носилки, но я объявил, что твердо стою на ногах.

А Епифанова, вытащив из тамбура, тут же освободили от скафа и унесли на носилках. Он был жив и даже пытался встать, но чуткие санитары не позволили ему даже говорить.

Меня ребята из команды спасения вели под руки, как кисейную барышню, боясь, что я рухну.

Но я не рухнул. Своими ногами дошел до смотровой медбокса.

И попал в стальные объятия корабельной медицины…

Я и Епифанов лежали с шиком — каждый в своем блоке. И мне казалось, что наш штатный док и его внештатные совместители-помощники страшно рады. Работы у них до сих пор почти не было, а тут появилась возможность вспомнить былые навыки.

Главный инженер окончательно пришел в себя и быстро возвращался к жизни. На него пришелся основной плазменный удар. Мне достались уже остатки, потому я и пришел в себя сразу. И теперь лежал в боксе больше для профилактики. Абы чего не вышло. Но народ не знал, что я больше похож на симулянта. Поэтому мои спутники постоянно навещали меня со скорбными лицами, рассчитывая если не помочь, то хоть морально поддержать человека, стоящего на грани телесного распада.

Постоянно приходил Ламберто, объявивший, что мне давно надо присвоить звание почетного спасателя. Мол, его спас на Венере. Главного инженера в открытом космосе. В общем, трепался он много и утверждал, что без доброго красного вина выздоровление мое сильно затянется, и сейчас как раз самое время прервать мой обет трезвости.

Приходил торжественно-воодушевленный Ваня. Мне кажется, он завидовал, что очередной подвиг достался мне, а его жизнь так и проходит в ритмичных и скучных буднях.

Больше всего меня удивило, когда с утречка заявился еще трезвый лорд Ховард.

Понятно же, что я ему на фиг не нужен. Он честно презирает меня, как и всех остальных коммунистов и варваров. Но ему необходимо поддерживать хорошие отношения с начальником экспедиции. И у него что-то определенно на уме.

Он неискренне пожелал мне скорейшего выздоровления. А потом приступил к делу.

— Как вы оцениваете важнейшую роль СОН и моего Института контакта на начальном этапе подготовки экспедиции? — зачитал он из блокнота, а потом нажал на кнопку на массивной авторучке с диктофоном.

— А вам зачем мое мнение? — удивился я.

— Вы должны подойти ответственно, — насупился лорд. — Ваш ответ будет включен в мемуары, которые я сейчас пишу.

Я нервно икнул. Мемуары! Представляю, кто там будет единственным достойным лицом среди собравшегося на борту корабля сброда. Ховард непритворно уверен, что именно его взгляд на события бесценен для будущих поколений.

— Мемуары — эта очень серьезная и ответственная работа, — принялся пространно разглагольствовать англичанин. — Требует навыков и способностей. Друзилла Блэйк сейчас тоже предпринимает попытки что-то написать. Мечтает стать знаменем феминистского движения во всем мире. Но она слишком глупа, чтобы осознать и описать события полно и объективно. Мы с вами вершим историю. И мы должны тщательно зафиксировать ее вехи.

Да уж, приехали. Австралийка и лорд пишут мемуары. Не отходя от станка, чтобы успеть раньше других. А чему удивляться? Когда нечего делать, а все вокруг работают и чем-то заняты, то пальцы так и тянутся к клавиатуре ЭВМ — писать мемуары о том, как ты спасал экспедицию и весь мир…

Вскоре я перестал представлять медицинский интерес. Добрый доктор объявил, что я здоров. И выпер меня из своих владений, вернув в привычную колею.

Вот только вернуться в нее просто так не получалось. Потому что в потайной каморке безопасников у нас с доктором состоялся важный разговор, но уже не как с врачевателем телес, а как с главным безопасником. И этот разговор представил факты в другом свете. Все было куда хуже, чем мы предполагали в начале.

— Наши инженеры и примкнувшие к ним ученые не понимают, на какой импульс вы напоролись при пустотной вылазке, — сказал Волхв. — Тут явная аномалия.

— Я тоже не понимаю, — развел я руками. — Удар был электрический. И мне было очень больно.

— Самое интересное, кабель, датчики и остальное оборудование, которое вы ремонтировали, работают как часы. Плазменный удар ушел целенаправленно в двух человек. Один из которых — Старьевщик.

— Ты видишь связь? — внимательно посмотрел я на угрюмое и усталое лицо Волхва.

— Наш контролер нестандартных воздействий засек всплеск.

— Что за всплеск?

— Сработал какой-то артефакт, — пояснил Волхв.

— Хочешь сказать, меня хотели убить?

— Не знаю. Мне кажется более вероятным, что на тонком плане сработало какое-то вольное или невольное намерение. И артефакт трансформировал гнев в Импульс. Источник мы не проследили.

— А что еще за артефакт? — поинтересовался я, ощущая, как на меня наваливается какая-то реально ощутимая тяжесть.

— Нечто далеко за пределами земных технологий.

— Изумительно! Значит, мало нам того, что Доппельгангер на борту. Так у него еще внеземной артефакт.

— Похоже, так, — произнес Волхв, и в его голосе прорезалась какая-то безысходная тоска.

— И кто владелец? Лорд Ховард?

— Я бы не был так категоричен. Может, и он. А, может, кто-то совершенно другой…

— Тогда надо дать врагу еще одну возможность проявить себя, — предложил я.

— Излагай план, — сказал Волхв.

— Да это не план. А просто шокирующий ход…

Все шло своим чередом. Корабль летел. Люди работали. В салоне трепались. Я уже настолько привык к этому ритму, что, казалось, так было всегда и будет впредь.

Однако наш полет к Урану уже перевалил за середину. И нервозность приближения к цели потихоньку начинала прокладывать дорожки в мое сознание.

На сей раз в салоне лорд, чем-то недовольный, весь в своих мыслях, насупился в углу. А словесная баталия разгорелась между нашим уже почти штатным агитатором Ваней Дорониным и нобелевским лауреатом Бартоном.

Надо отметить, что Ваня порой делал все, чтобы в своей непримиримости перегнуть палку. И вызывал этим искреннюю радость у своих оппонентов. Вот как сейчас.

Доктор Бартон по доброте душевной решил сделать комплимент СССР и объявил, что девушки в России, несомненно, самые очаровательные во всем мире. И что он постоянно бывает в Союзе. И с каждым годом девушки одеваются все ярче. Да и вообще, Москва начинает походить на нормальный западный город — с изысканно одетыми людьми, изобилием ярких красок и самых разных развлечений. Больше становится легкой беззаботности и праздника.

Может, астрофизик рассчитывал на какую-то ответную любезность от Вани, но тот надулся, а потом выдал:

— Вас это радует, а меня настораживает.

— Почему? — искренне изумился нобелевский лауреат.

— Беззаботность. Яркие одежки. Легкие развлечения. Тысяча и одно удовольствие маленького человека.

— Вы против, чтобы у маленького человека, каких в мире подавляющее большинство, были свои развлечения? — продолжал дивиться астрофизик.

— Когда упор делается на заботу о маленьком человеке, постепенно начинается отход от больших дел, — горячился Ваня, который еще находился в том возрасте, когда все вокруг черное или белое.

— Вас коробит, что люди ощущают радость жизни? — внимательно посмотрел на собеседника американец, отставив ради этого дела на деревянный столик бокал с какой-то зеленой жидкостью.